Сайра Шах - Мышеловка
Я пробую научить Лизи присматривать за ребенком и выполнять домашнюю работу. Похоже, это приводит ее в панику. Вся ее уверенность в своих силах куда-то улетучивается, когда я читаю ей лекцию о том, как правильно стерилизовать бутылочки и подогревать молоко на паровой бане. Она старается изо всех сил, но пальцы не слушаются ее, расплескивая на пол драгоценное содержимое контейнеров с моим сцеженным грудным молоком. В ее испуганных глазах я вижу себя сварливой пожилой женщиной, которую преследует навязчивая идея относительно несущественных деталей. После таких занятий Лизи чаще всего в смятении ускользает, чтобы спрятаться в своем морском контейнере.
— Тобиас, — говорю я, когда мы с ним остаемся наедине, — пожалуйста, дай Лизи урок того, как нужно присматривать за Фрейей. Мне кажется, я ее запугала: она не воспринимает моих инструкций.
— Лизи прекрасно управляется с Фрейей, — говорит он. — Она всегда готова помочь.
— Она всегда готова помочь, когда об этом просишь ее ты — это попросту демонстрирует, как я нуждаюсь в том, чтобы ты участвовал в практических аспектах нашей жизни.
Но Тобиас уже не слушает меня. У него в гостиной рядом с печкой появился любимый уголок. Если он не пишет музыку, то занят тем, что консультируется с Салли по скайпу или электронной почте. К моему огорчению, высокоскоростной интернет — это единственное достижение современной жизни, которым мы здесь успешно обзавелись.
***
— Дорогая, пожалуйста, позвони в РЭО[36] и скажи им, что они просто обязаны вернуть обратно мои водительские права.
— Водительские права? Ты что, потеряла свои права?
— Да, и это ужасно неудобно. Со стороны твоего отца было довольно скверно умереть и предоставить мне самой водить автомобиль. Мне немедленно нужны мои права.
— Как, черт возьми, ты могла их потерять?
Мама хитрит, и по ее голосу это сразу слышно:
— Это не твоя забота, дорогая. Прислали такое грубое письмо. Они утверждают, что у меня недостаточно хорошее зрение, чтобы водить машину. Но это ведь полная чушь! Ну, возможно, я и не разгляжу на дороге какую-нибудь мышь. Но я совершенно определенно смогу разглядеть ребенка.
***
Жизнь широким фронтом направляется вверх по склону в нашу сторону. В саду на ветках яблонь из почек уже проклевываются листья. Бурый цвет холмов сменяется сочной зеленью. Наш двор пестрит желтыми нарциссами. Кусты розмарина покрылись фиолетовыми цветами, и повсюду кружат пчелы.
Я чувствую, что с весной приходит и возможность новых начинаний. Мне необходимо привлечь к этому Тобиаса. Вероятно, никто, кроме него, не сможет понять, каково мне жить здесь, управляясь с Фрейей. Я не могу заставить себя написать друзьям по имейлу. Даже мое короткое общение с Мартой выглядит натужным и искусственным — нашим с нею близким отношениям придется подождать до августа, когда она собирается к нам приехать. И с мамой я тоже поговорить не могу.
Я должна достучаться до него.
— Тобиас.
— М-м-м…
— День просто замечательный. Я люблю тебя. Как насчет того, чтобы бросить все и отправиться погулять?
— Любовь, — говорит Тобиас, глубоко погруженный в свою безмолвную музыку. — Любовь — это здорово.
Я жду еще несколько минут, глядя на его лицо в отблесках синего цвета от монитора компьютера.
— Как думаешь, ты скоро закончишь, чтобы мы могли пойти погулять? Мне это кажется прекрасной идеей.
— О да, прекрасная идея. Я только должен отослать Салли МР3-файл по имейлу. Еще минут десять, нормально?
— Я пойду наверх и надеюсь, что у тебя все получится.
Он уже опять вцепился в свою клавиатуру и ведет себя так, будто меня в комнате нет.
Так что я жду, жду… Через час кровь ударяет мне в голову. Я представляю себе, как сбегаю вниз и начинаю орать: «Просто удели мне хоть какое-то внимание: отвечай мне, по крайней мере, когда я с тобой разговариваю!» И никак не могу остановиться. А Тобиас все равно не обращает на меня никакого внимания, так что я вытряхиваю на пол все белье из боковых шкафов. Он все барабанит по клавишам, поэтому я вытаскиваю выдвижные ящики, и это приносит мне больше удовлетворения, потому что там лежат тяжелые вещи, которые падают с грохотом. Но я еще толком ничего не сломала, поэтому разбиваю вдребезги окна в гостиной, а он все не замечает меня. Я начинаю резать запястья осколками стекла и пишу своей собственной кровью на стенах: «Просто ответь мне, мерзавец!» и в итоге он вынужден поместить меня в психушку — такие вот дела.
***
Ночью наступает окончательная победа весны. Взошедшая полная луна приносит южное тепло и насыщенный аромат мимозы. На дверях амбара я обнаруживаю ночную бабочку размером с дамскую сумочку; с ее крыльев на меня слепо уставились пятна странных ложных глаз.
На следующий день Людовик спозаранку уже копается на своей половине огорода. Увидев меня с Фрейей, висящей в перевязи на моей груди, он опирается на свою лопату и почтительно приподнимает шляпу.
— Как la petite?[37]
— Очень хорошо, спасибо. Вы сегодня рано.
— Конечно, — говорит он. — Садоводство — это моя профессия.
Я улыбаюсь такому причудливому обороту речи, когда он говорит о садоводстве, как о работе или ремесле. Но он добавляет совершенно серьезно:
— Мой отец тоже был таким. Во время войны он прививал помидоры на побеги картофеля. Немцы реквизировали помидоры, но в землю они не заглядывали. Благодаря ему мы не страдали от голода.
Расшифровка этой фразы требует напряжения из-за сложности местного диалекта, но я уже начинаю привыкать к его манере изъясняться.
— А чем занималась ваша мать?
— Роза? Она была школьной учительницей.
— Роза? — переспрашиваю я. — На моем балконе вырезано имя «Роза».
— Это она. Роза Доннадье. Мы жили там, когда Ле Ражон принадлежал ее брату, моему дяде.
— А я все думала, кто она такая. Пыталась представить себе, какой она была.
Он бросает на меня проницательный взгляд.
— Красивая. Крошечная, как воробышек. Но вместе с тем горячая. Роза была настоящим тираном. Кричит: «Я — школьная учительница и сестра учителя, а ты — чумазый paysan, и больше никто!» А мой отец, он просто стоит и смотрит на нее. И думает себе: «Как мне повезло, что она согласилась выйти за меня!»
Я смотрю на сгорбленную фигуру Людовика и пытаюсь разглядеть в ней романтическую историю любви его отца и красивой, пылкой матери. Но за видавшей виды шляпой и пыльной рабочей одеждой ничего такого не видно.
— Если вам понадобится кто-то, чтобы присмотреть за вашей la petite, — угрюмо говорит он, — это могу быть я, пока копаюсь на огороде. Я имею опыт в таких делах.
— У вас есть дети? — спрашиваю я, чтобы скрыть свое удивление.
Он пожимает плечами.
— Уже нет. — Его тон исключает все дальнейшие вопросы.
***
К нам заезжает Жульен.
— Сейчас мартовская убывающая луна, Анна, — говорит он. — Все семена нужно сажать сегодня.
— А вы всегда высаживаете растения на убывающую луну?
— О да! Абсолютно всегда.
В его глазах часто появляется какое-то насмешливое, поддразнивающее выражение. И я не знаю, серьезно он говорит или шутит.
Жульену нравится заходить к нам. Точнее, он включил нас в свой утренний маршрут. Теперь он проходит мимо наших дверей во время своего ежедневного похода вниз, в кафе Ивонн в Эге.
— Вы считаете это безумной идеей — попытаться открыть ресторан в таком месте?
— В течение восьми недель с приходом лета в долине будет полно туристов, — говорит Жульен. — Не вижу, почему бы им не подняться по склону холма, чтобы поесть здесь. Это красивое место.
— Не знаю, можно ли за сезон в восемь недель заработать на этом достаточно денег, чтобы на них прожить.
Жульен пожимает плечами.
— Это зависит от того, что вам нужно. Взгляните на меня. У меня все в порядке, и я не верю в денежную экономику. Я нахожусь вне системы налогов и социального обеспечения. Я не внесен ни в какие списки и реестры. Я не зарабатываю, и я не существую. И тем не менее каким-то непонятным образом — вот он я.
— Просто дело в том, что открытие ресторана требует больших вложений.
— Тогда используйте местные ингредиенты. Вы можете получить их бесплатно. Вот, оставьте Фрейю с Тобиасом ненадолго, и я дам вам урок, как здесь добыть съестное.
— Правда? И у вас найдется на это время?
— Анна, время — это единственное, что нам принадлежит по-настоящему. Мы просто должны уяснить, что с ним делать. Принесите корзинку.
