Армандо Салинас - За годом год
— Верно говоришь, Аугусто, — поддержал его Энрике.
— Да, Аугусто говорит правду, — заметил еще один рабочий.
— А я так не считаю. Меня уже раз проучили. Потребуешь немного, а потом с тебя сдерут семь шкур, — замотал головой Лопес.
Рабочие замолчали. Лопес поднялся и смотрел вдаль, на город. Перед его глазами расстилались пустыри за литейным заводом, глинобитные лачуги.
— Одни твердят одно, другие — другое. А я говорю: хватит нам протестовать, если за это дают по шее, — заявил один из столяров.
— Да, теперь ничего не поделаешь, — заметил фрезеровщик. — Если бы не хватало рабочей силы, тогда другое дело, а то на каждое место по десятку желающих.
— Фернандес правду говорит. Я приехал из деревни и не хочу ни во что ввязываться. Там тоже такое творится! На покос сбегается народу больше, чем надо, а тут еще являются галисийцы, и работников становится вдвое больше. И с тем, кто соглашается работать, расплачиваются почти одними харчами.
— 1 ак мы ничего не добьемся. Если мы отступаем из-за пустяков, когда следует требовать большего, не знаю, что с нами будет.
— На заводе полно людей, которые живут припеваючи. Нас просто обошли, — возразил Лопес.
— Это все поповские россказни, парень. Вот нас собралось много, и мы друг друга не знаем. Знаем только, что мы товарищи по работе, рабочие. Ты и я боремся за лучшее место, за то, чтобы больше заработать. Но не все же могут получать больше. Понимаешь? И вот ты и я должны договориться между собой, У нас одни проблемы, и нам надо их обсудить. Я считаю, так же как в деле со столовой, если мы сплотимся, то достигнем всего, чего добиваемся. Вот как я рассуждаю, — заключил Энрике.
— Я nоже, — поддержал его Хоакин.
Рабочие снова замолчали. Издали доносился звон монастырских колоколов.
У дальнего угла заводской стены загорали девушки.
— Ты совсем дурной, — говорила одна из них молодому токарю.
— Может быть.
— Все сердишься?
— Да.
— Ну и напрасно.
Над раскаленной землей поднималось жаркое марево.
— Все женятся и ничего, правда? — спрашивала девушка.
— А нам, как говорится, и помереть не на что. На три дуро в день не очень-то попрыгаешь.
— Некоторые женятся, ничего не имея. А у нас есть постельное белье. Мама дает нам матрас и кровать. У других и этого нет.
— У других больше.
— Вы только на него поглядите, можно подумать, он пуп земли.
Токарь достал кисет и свернул сигарету.
— Все когда-нибудь да женятся.
— Ну а мы-то когда? — настаивала девушка.
— Если твоя мать отдаст нам комнату — хоть сейчас.
У работницы захватило дух от счастья.
— Вот и чудесно!
И она задумчиво посмотрела на перламутровые тучки, плывущие по небу.
— Ладно, учитель, пропустите глоток, — сказал Селестино.
— Вы же знаете, ребята, я не пьющий.
— Но не станете же вы выплевывать вино, — пошутил Селестино, подмигивая подмастерьям.
— Сеньор Селестино, вы великий человек, — заметил один из подростков.
— Как я вам уже говорил, заводы — вот будущие центры воспитания. Необходимо объединить труд и образование.
— Послушайте, учитель. Хорошо бы, если б вы поучили меня геометрии и черчению. Мне, как столяру, нужно хоть немного разбираться в геометрии.
Рабочие рассмеялись, потом поднялись и отряхнули пыль с брюк.
— Ой, парень, — сказали они Антонио — чего доброго, скоро увидим, как ты таскаешь дароносицу из дома в дом.
Сирена прозвучала во второй раз. Ее пронзительный собачий вой разнесся далеко окрест.
— Так ничего и не смогли поделать, — сказал Аугусто.
— Ничего, еще настанет время. Когда пошуруешь в печи, котелок быстро закипает. — Энрике, поднявшись с земли, обнял за плечи друга.
Рабочие потянулись на завод. Солнце по-прежнему нещадно палило. Ребятишки копались на свалке, разыскивая уголь, дрались из-за куска побольше.
Сирена прекратила вой.
* * *
Парк погрузился в тишину, лишь ветер изредка шелестел в ветвях. Солнце закатилось за деревья, и облака на небе окрасились в кровавый цвет.
В тени парадной лестницы Хрустального Дворца примостились парочки влюбленных. От земли поднимались душные испарения, тени плакучих ив ложились на гладь пруда.
Под легкими порывами ветерка деревья, тихо покачивая ветвями, словно сыпали на землю лоскутки света и тени. Солнечный луч, бледный, затухающий, лег желтым кругом на юбку Антонии.
— Как здесь красиво, — сказала девушка.
— Я рад, что тебе нравится.
Потом они долго молчали. Луис курил, положив голову на плечо Антонии. И для девушки это было почти счастьем. Она чувствовала, как горячая кровь струится по ее жилам. Антония закрыла глаза. Все, даже этот жар, исходящий от земли, наполнял ее счастьем.
— Луис, наверно, уже поздно, совсем стемнело.
Другие парочки ушли, растворившись в темноте парка; их шаги заглушал шум налетавшего ветерка.
— Вода такая покойная, прямо как зеркало, — сказал Луис, показывая на пруд. Антония ласково гладила голову Луиса. Вдруг рука ее дрогнула.
— Нет, сейчас не больше девяти, — сказал Луис, стараясь рассмотреть часы.
— Тогда посидим еще немножко, сегодня тетя придет в десять.
Парк вокруг пруда густо зарос кустарником. Вода плескалась у подножия парадной лестницы.
— Кто-то идет.
— Наверно, парочка.
— А может, рабочие. В парке их много работает.
— Или сторож.
— Или сторож, — смеясь, повторила Антония.
На прибрежных валунах заквакали лягушки. Им ответили сородичи из реки.
— Ну и концерт завели! Развеселились почище меня.
Луис посмотрел в лицо девушки, обнял ее за шею и легонько притянул к себе.
— У тебя какие-то неприятности?
Она обернулась к нему, лицо и глаза ее стали серьезными.
— Да, обычные скандалы. Хозяин квартиры ссорится с женой, бьет ее, мы с теткой дуемся друг на дружку. Иногда я чувствую, что страшно устала от всего, будто мне уже сто лет.
Они помолчали. Луис продолжал ласкать девушку. Ладонь его скользила по ее спине, по талии. Антония положила голову на плечо Луиса. Он поцеловал ее в губы, в глаза, брови. Губы у Антонии были пухлые, сочные, как дольки спелого апельсина. В этот миг Луис не испытывал желания, просто ему было приятно с ней.
— Знаешь, Луис, я тебя очень люблю! Не будь тебя, я думаю, мне не стоило бы и жить.
Луис закурил; над верхушками деревьев растекался свет с улицы Алькала.
— Ты не чувствуешь себя оторванным от людей? Иногда со мной случается такое. Я вижу, как люди довольны, словно ничего не происходит, словно им на все наплевать. Вижу, как они выходят из контор и учреждений и с довольным видом заходят в бары. Слышу, как дамы болтают в парикмахерской о своих развлечениях. Их ничего не страшит, они не голодают, дом у них полная чаша. Они не знают о том, что творится вокруг, не знают или не хотят знать. Будто только для них существует бог, милосердный и карающий. Они никогда ни о чем не заботятся, кроме как о себе да о своих самодовольных мужьях, которых они обманывают направо и налево. Бывают дни, когда мне противно идти на работу, видеть их довольные рожи. Мысль о том, что они тратят за один вечер столько, сколько я зарабатываю за целый год, выводит меня из себя.
Когда Антония отстранилась от Луиса, она была уже совсем спокойна.
— Прости, мне необходимо было излить душу.
Луис был ошеломлен. «Будь я на ее месте, я думал бы то же самое», — сказал он себе.
— Ну, поцелуи меня. Сегодня ты мне нужен, как никогда, — пробормотала Антония.
Они разняли руки и снова сели на ступеньки лестницы.
— Нас никто не видел, как ты думаешь?
— Нет, дорогая, здесь же никого нет.
— Мне не хотелось бы, чтобы нас увидали вместе.
— Мне тоже. Все равно не поймут. Знаешь, что говорит один мой приятель с факультета? Он утверждает, что есть люди, которые носят мораль и правду в жилетном кармане, в книжечке с темной обложкой, — смеясь, сказал Луис.
В воде отражался лик луны; лягушки вылезли из-под плакучих ив и квакали по всему пруду.
— У меня такое чувство, будто я голая, — сказала Антония, всматриваясь в лунное отражение на воде. Она поднялась, силуэт ее четко выделялся на фоне деревьев. Она одернула юбку, блузку.
Луис неотрывно смотрел на нее.
— Пошли? Уже поздно.
— Хочешь сигаретку?
— Давай.
Он зажег сигарету. Огонек спички на мгновение озарил девичье лицо.
— У меня не должно быть на губах и следа помады, — сказала она, улыбаясь.
— Ничего и нет.
— Дай мне гребешок. Наверно, у меня волосы растрепались.
— Нет, все в порядке, ты очень красивая.
Причесываясь, она держала сигарету в уголке рта. Глаза защипало от дыма, и она прищурилась. Белые струйки штопором уносились вверх.
