Армандо Салинас - За годом год
Утром Мария чуть не столкнулась с Лусио, который шел умываться в кухню.
— Ну, как спалось?
— Очень хорошо.
— Удобно было?
— Как тебе сказать. Конечно, кровать узковата для двоих. Но Хоакин спал без задних ног, даже не заметил, когда я лег.
— Я не слышала, как ты пришел. Было очень поздно?
— Около двух.
Лусио размашисто вытирался полотенцем. Подошел к окну, посмотрел на видневшийся клочок неба.
— Сегодня будет здорово жарко.
Матиас ждал, пока Лусио умоется.
— На полотенце, — сказал Лусио, вытершись.
Матиас подставил голову под кран. Вода была холодная.
— Свежа водица? — спросил он у двоюродного брата.
Лусио вернулся в столовую, чтобы одеться. Мария подала мужчинам завтрак.
— Это не настоящий кофе, а ячменный, — сказал она.
— Да ты не беспокойся, я попью где-нибудь.
Матиас спешил позавтракать. В соседней комнате, за дверью, слышалось легкое похрапывание. Это спала Ауреа.
— А Хоакин? — спросил Лусио у Марии.
— Скоро встанет, ему к восьми надо.
— Куда пойдешь сегодня? — спросил Матиас с полным ртом.
— В министерство, к генералу.
— Можно я пойду с тобой?
— Как хочешь, но сам знаешь, придется долго ждать. В таких местах не известно, когда войдешь, когда выйдешь.
— Неважно, мне все равно нечего делать.
Торговка конфетами возилась, прибираясь в своей комнате. Слышался ее голос. Откуда-то доносился разговор.
Они спустились в метро. Матиас снова напомнил брату о своем деле.
— Не забудь замолвить за меня словечко.
— Ну и приставала ты, сил нету. Я же тебе сказал, выдастся удобный случай — поговорю о твоем деле.
Добравшись до Пуэрта дель Соль, вышли из метро.
— Зайди в бар и жди меня.
— Я подожду в «Леванте».
— Ладно.
Матиас вошел в кафе. Было почти пусто. Несколько посетителей читали газеты, сидя за столиками у широких окон, выходивших на площадь. В глубине зала, развалясь на диванах, пили кофе с молоком шесть проституток.
Матиас откинулся на стуле и посмотрел в окно. Фасады домов на противоположной стороне площади были залиты солнцем. Над зигзагами крыш проглянул клочок синего неба. «Леандро получил должность по рекомендации своего двоюродного брата, а ведь тот был всего капралом. Лусио служил сержантом, да и письмо у него на имя генерала. Наверняка, если попросит, могут дать мне место».
За окном сновали машины. Бродячий торговец громко предлагал свой товар. Лоток висел на ремнях у него на шее.
— Ну как? Добился?
Лусио утвердительно кивнул. Лицо его так и светилось довольством.
— А обо мне говорил?
— Да.
— Ну?
— Тебе тоже кое-что перепадет.
— Расскажи.
— Так вот. Поднялся и отдал письмо секретарше. Бабенка — закачаешься! Вся расфуфырена в пух и прах. Она отнесла письмо генералу, и он тут же вызвал меня. Принял очень хорошо, посадил и все такое прочее. Я ему сказал: «Сеньор генерал, сделайте что можете». Тогда он взял трубку и позвонил какому-то, должно быть, очень важному начальнику. Тот сказал, что согласен дать мне место. Потом потолковали о войне и о нашей деревне. Генерал однажды был там.
— А о моем деле?
— Записал твое имя и твой адрес. Сказал, чтобы ты через несколько дней зашел в Трамвайную компанию, все будет улажено.
Они стояли посреди площади, солнце пекло им головы, окна кафе ослепительно сверкали. На площади было полно народу, и все жарились на солнцепеке. Жара сближала с улицей, многоголосый шум сливался в единый голос, Матиасу казалось, что в мире произошло что-то необыкновенно хорошее.
— Здесь невозможно стоять, — сказал Лусио, — изжаришься.
Они замолчали, смотря вдаль. Матиас думал о своем устройстве, о деньгах, которые теперь заработает. Наконец-то кончилось тягостное ожидание.
Лусио думал о деревне, о том часе, когда он предстанет в новой униформе перед своими друзьями.
— Как провел вчера вечер, брат? Ты мне ничего не рассказывал…
— По высшему разряду. Когда приеду в деревню и исповедуюсь у дона Эмилиано, наверняка он мне позавидует. В Мадриде шлюхам раздолье, — смеясь, заключил Лусио.
— Да, с тех пор как кончилась война…
Небо становилось все ярче. Пахло бензином и раскаленным асфальтом. Машины с прилепленными, точно горбы, газогенераторами наполняли удушливым дымом улицу Алькала.
— Почему ты женился на ней?
Матиас пожал плечами.
— Ты слишком мягкий. А женщин надо держать в ежовых рукавицах, коли хочешь от них чего-нибудь добиться, — наставлял брата Лусио.
Матиас спустился по лестнице и на площадке между двумя этажами закурил сигарету, которую свернул заранее. Поправил на себе форму.
— Значит, вам наконец дали работу? — спросила Антония. Девушка с теткой поднимались домой обедать.
— Да, Лусио достал мне рекомендацию. Сам он уже уехал. — Матиас произнес это нарочито громко, чтобы слышала жена привратника.
Снова поправил на себе форму. Выйдя на улицу, быстро зашагал.
Войдя в квартиру, Антония прошла в комнату торговки.
Донья Пруденсия тяжело дышала и охала, лежа в постели.
— Как вы себя чувствуете? — спросила Антония.
— Если бы не эта боль в груди, все было бы хорошо.
— Вы позвали врача?
— Нет, дочка. Доктора только и умеют, что выписывать дорогие лекарства. И так пройдет, отлежусь. Солодовый настой — лучшее средство от простуды.
Донья Пруденсия, отвернувшись к стене, замолчала. Антония подождала, не попросит ли старуха чего-нибудь. В комнате раздавался приглушенный шум радио, долетавший со двора, да голоса соседей. Старая торговка лежала молча, натужно дыша.
Они сидели в тени заводской стены, рядом с кучей железного лома. Вокруг небольшими группами расположились рабочие, лежа и сидя на траве или просто стоя. Всего собралось человек триста.
Девушки садились вместе, стайками, и всегда вокруг них увивались молодые мастера. Ученики и подмастерья играли в футбол на погрузочной площадке: испытывали свои силы, гоняя тряпичный мяч. Ученики первыми кончали обедать. И тут же принимались за игру — в них бурлила молодая кровь.
За полосой тени, отбрасываемой фабричной стеной, солнце заливало половодьем и площадку, и короткую дорогу, по которой взбирались к складам грузовики.
Город раскинулся вдали, за сетью железнодорожных путей, за громадой монастыря. Там лепились целые кварталы жалких лачуг. Они подступали к самым трамвайным линиям.
Хоакин отдыхал, привалясь спиной к глинобитной стене, чуть поодаль в такой же позе сидели Аугусто и Энрике.
Бывший школьный учитель и Селестино, окруженные небольшой группой учеников, собирали судки.
— Расскажите еще, учитель. Я тоже хочу поучиться, — говорил Селестино.
Учитель удобней оперся о стену и громким, звучным голосом продолжал:
— Итак, 11 февраля 1873 года Национальное собрание провозгласило первую Республику. Просуществовала она совсем недолго, меньше, чем вторая. Первым президентом был Фигерас, каталонец.
— Я видел его могилу на гражданском кладбище, — перебил учителя Селестино. — Там же похоронен и Кастеляр[12].
— И Пабло Иглесиас[13], — вставил один из учеников.
— Пабло Иглесиас был бородатый, говорят, он здорово заботился о рабочих, — добавил другой.
— Каждый Первомай люди приносят цветы на его могилу. Я ходил с отцом на кладбище, но нас не пустили. Там было полно полиции, говорили, что кого-то даже забрали. Мы бросили цветы через стену, — стал рассказывать ученик, который первым перебил учителя.
Энрике жевал бутерброд с сардинами. Это было его любимое кушанье.
— Хорошо, — сказал Хоакин, глотнув воды из кувшина, — здесь хоть подышать можно, а в цеху не продохнешь.
— Я думал вчера об этом, — начал Энрике. — Если бы мы все пошли к директору, добились бы улучшений. Сейчас им позарез нужны рабочие, и они вынуждены были бы пойти нам навстречу.
— Ты прав, — сказал Аугусто и, замолчав, принялся очищать бониат.
Остальные рабочие, с пятнами машинного масла на лицах, молча курили. Все знали, что вот-вот раздастся звук сирены, призывающей к работе, и старались насладиться коротким отдыхом.
— Я тоже раньше встревал в такие дела. А теперь хватит, постою в сторонке, знать ничего про это не хочу, — сказал один из рабочих. Он работал фрезеровщиком, звали его Лопес.
— Если мы потребуем столовую, мы ее добьемся. — Аугусто дочистил бониат и откусывал от него большие куски. Он обернулся к Лопесу: — Я тебя что-то не понимаю, Лопес. Какую ты увидал в этом опасность? Не думаю, что требовать столовую запрещается, тут нет ничего плохого.
— Верно говоришь, Аугусто, — поддержал его Энрике.
— Да, Аугусто говорит правду, — заметил еще один рабочий.
