Курт Воннегут - Дай вам бог здоровья, мистер Розуотер, или Не мечите бисера перед свиньями
— Пока ты не бросишь пить, ты вообще ничего не поймешь. — Голос сенатора дрогнул: — Передаю трубку твоей жене. Ты понимаешь, что ты ее потерял? Понимаешь, какой она была прекрасной женой?
— Элиот?.. — испуганно, чуть слышно окликнула его Сильвия.
Бедняжка весила не больше, чем подвенечная фата.
— Сильвия. — Голос звучал суховато, твердо, без волнения. Элиот писал ей тысячу раз, звонил без конца. И сейчас она с ним впервые заговорила.
— Я… я понимаю, что вела себя нехорошо.
— Зато вполне по-человечески.
— А разве я могла иначе?
— Нет.
— А кто мог бы?
— Насколько я понимаю, никто.
— Элиот…
— Да?
— Как… как они все?
— Здесь?
— Везде.
— Прекрасно.
— Я рада.
Пауза…
— Если я начну расспрашивать про… про кого-нибудь, я заплачу.
— Не спрашивай.
— У кого-то родился ребенок?
— Не спрашивай.
— Ты, кажется, сказал отцу, что кто-то родил.
— Не спрашивай.
— У кого ребенок, Элиот? Скажи, я хочу знать.
— О господи боже, не спрашивай.
— Скажи, скажи мне!
— У Мэри Моди.
— Близнецы?
— Ну конечно.
И тут Элиот выдал себя с головой: он явно не питал никаких иллюзий насчет тех, кому посвятил свою жизнь.
— И вырастут они, наверное, поджигателями, — добавил он, так как семейство Моди славилось не только частым рождением близнецов, но и преступными поджогами.
— А малыши славные?
— Да я их не видел, — сказал Элиот раздраженным тоном, которым он не говорил с ней при других.
— А ты им уже послал подарок?
— С чего ты взяла, что я все еще рассылаю подарки? — Речь шла о том, что Элиот обычно посылал в подарок каждому новорожденному в округе акцию одной из своих машиностроительных компаний.
— Разве ты больше ничего не посылаешь?
— Ну посылаю, посылаю. — По его тону было слышно, как ему это осточертело.
— Голос у тебя усталый.
— Телефон плохо работает.
— Расскажи, какие у тебя новости?
— Моя жена по совету врачей разводится со мной.
— Неужели нельзя обойти эту новость?
Сильвия не шутила, горечь звучала в ее голосе: зачем касаться этой трагедии? Не надо было обсуждать.
— Топ-топ, обошли, — равнодушно сказал Элиот.
Элиот отпил глоток «Южной услады», но не насладился, а закашлялся.
Закашлялся и его отец. Это было случайное совпадение: отец с сыном, оба безутешные, оба — неудачники, одновременно раскашлялись. Кашель услыхала не только Сильвия, но и Норман Мушари. Мушари, незаметно выскользнув из гостиной, нашел отводную трубку в кабинете сенатора, и уши у него так и горели, когда он подслушивал разговор с Элиотом.
— Что ж, мне, наверное, пора проститься с тобой, — виновато сказала Сильвия. Лицо у нее было залито слезами.
— Это уж пусть решает твой врач.
— Передай — передай всем привет.
— Непременно, непременно!
— Скажи, что я постоянно вижу их во сне.
— Это для них большая честь.
— Поздравь Мэри Моди с рождением близнецов.
— Обязательно. Завтра буду их крестить.
— Крестить? — Этого Сильвия не ожидала.
У Мушари забегали глаза.
— Я… я не знала, что ты… что ты этим занимаешься, — опасливо проговорила Сильвия.
Мушари с удовольствием услыхал тревогу в ее голосе. Подтверждались все его подозрения: безумие Элиота явно прогрессировало, и он уже начинал впадать в религиозное помешательство.
— Мне никак нельзя было отказаться, — сказал Элиот. — Она не отставала, а больше никто не соглашается.
— Вот как! — Сильвия облегченно вздохнула. Но Мушари ничуть не огорчился. В любом суде это крещение могло послужить неоспоримым доводом, что Элиот считает себя Мессией.
— Я ей объяснял, объяснял, — сказал Элиот, но Мушари пропустил мимо ушей это оправдание — в мозгу у него были для этого специальные клапаны. — Говорю: я к религии отношения не имею и на небесах никакие мои действия все равно не зачтутся, но она уперлась и никак не отставала.
— А что ты будешь говорить? Что будешь делать?
— Сам не знаю. — Элиот явно оживился, словно вдруг исчезли и усталость и огорчение, видно, ему вдруг понравилась эта мысль. Он даже неуверенно улыбнулся.
— Я, наверное, зайду к ней в лачугу. Окроплю близнецов водичкой, скажу: «Привет, малыши. Добро пожаловать на нашу землю. Тут жарко летом, холодно зимой. Она круглая, влажная и многолюдная. Проживите вы на ней самое большее лет до ста. И я знаю только один закон, дети мои:
НАДО БЫТЬ ДОБРЫМ, ЧЕРТ ПОДЕРИ!»
8
В этот же вечер Элиот и Сильвия договорились встретиться через три дня, вечером, в апартаментах «Синяя птица» отеля «Марот» в Индианаполисе, чтобы окончательно распроститься. Ничего не могло быть опаснее для двух людей, очень любящих и очень неуравновешенных, чем такая встреча. К концу разговор стал совершенно невнятным — оба что-то шептали, жаловались на одиночество, и наконец решили встретиться и договориться.
— Элиот… А может быть, не надо?
— По-моему, надо.
— Надо… — как эхо повторила она.
— Разве ты сама не чувствуешь, что нам надо встретиться?
— Да.
— Такова жизнь.
Сильвия покачала головой:
— Любовь… Какое это проклятье…
— Все будет хорошо, обещаю тебе.
— И я обещаю.
— Куплю себе новый костюм.
— Пожалуйста, не надо. Ради меня не стоит.
— Тогда ради «Синей птицы» — это же «люкс»!
— Спокойной ночи!
— Люблю тебя, Сильвия. Спокойной ночи.
Оба замолчали.
— Доброй ночи, Элиот.
— Люблю тебя.
— Спокойной ночи. Мне страшно. Спокойной ночи.
Их разговор очень обеспокоил Нормана Мушари. Он положил на место отводную трубку — ему все было слышно. Все его планы могли рухнуть, если бы Сильвия забеременела от Элиота. Их ребенок еще до рождения имел бы неоспоримое право на Фонд Розуотера, независимо от того, признают Элиота душевнобольным или нет. А Мушари мечтал, чтобы управление фондом перешло к троюродному брату Элиота, Фреду Розуотеру, который проживал в Писконтьюте, в Род-Айленде. Сам Фред ни о чем не подозревал, он даже не знал, что находится в родстве с индианапольскими Розуотерами. А Розуотеры из Индианы знали про существование Фреда лишь потому, что фирма Мак-Алистер, Робджент, Рид и Мак-Ги поручили очень добросовестному специалисту по родословным и частному сыщику выяснить, кто из ближайших родственников семьи носит имя Розуотер. Досье Фреда в секретных картотеках фирмы уже стало довольно объемистым, как и сам Фред, но все сведения собирались тщательно и очень осторожно. Фреду и в голову не могло прийти, что именно ему может достаться богатство и слава Розуотеров.
Итак, на следующее утро после того, как Элиот и Сильвия договорились о встрече, Фред по-прежнему чувствовал себя человеком самым заурядным, пожалуй, даже зауряднее других, потому что впереди ничего хорошего не светило. Он вышел из писконтьютской кафе-аптеки, сощурился от солнечного света, сделал три глубоких вдоха и вошел в соседнее кафе, с книжным киоском. Человек он был грузный, обрюзгший от кофе, отяжелевший от пирожков. Бедняга Фред уныло проводил каждое утро то в кафе при аптеке, где пили кофе люди побогаче, то в кафе-киоске, где пили кофе кто победнее, и старался кому-нибудь всучить страховой полис. Вот почему Фред — единственный во всем городе — завтракал и в том и в другом кафе.
Фред с трудом протиснул свой живот к стойке, широко улыбнулся двум сидевшим там водопроводчикам и столяру. Он вскарабкался на табурет, и под его объемистым задом подушечка сплющилась, словно пастила.
— Кофе с пирожком, мистер Розуотер? — спросила придурковатая грязнуха за стойкой.
— Кофе с пирожком? Отлично! Честное слово, в такое утро лучше кофе с пирожком ничего не придумаешь.
Кстати, про Писконтьют. Те, кто любил городок, звали его «Пискун», а те, кто не любил, говорили «Писун». Когда-то тут жил вождь индейцев по имени Писконтьют.
Этот Писконтьют носил кожаный фартук, питался, как и все его племя, креветками, малиной и шиповником. Земледелие для вождя Писконтьюта было открытием. Кстати, таким же открытием для него стали головные уборы из перьев, лук со стрелами и вампумы. Но самым ценным открытием стали спиртные напитки. Писконтьют умер от белой горячки в 1638 году.
Четыре тысячи лун прошло, и в поселке, увековечившем имя вождя, теперь проживало двести очень богатых семейств и около тысячи семейств обыкновенных, которые кормились тем, что так или иначе обслуживали богачей. Жизнь почти у всех была серая, скучная, не хватало в ней ни мудрости, ни радости, ни разнообразия, ни хорошего вкуса. Жили безотрадно и невесело, как и в Розуотере, штат Индиана. Не помогали ни миллионные наследства, ни наука, ни искусство.
Фред был хорошим яхтсменом и когда-то учился в Принстонском университете, поэтому его принимали в богатых домах, хотя в Писконтьюте он считался почти нищим. Жил он в унылом, неприглядном деревянном домишке, крытом порыжелой черепицей, в миле от залитого солнцем побережья.
