Виктор Голявкин - Избранные
— Если вы так же хороши, как и впечатление, которое вы производите, молодой человек, я займусь вами, — сказал Морисси».
А какое впечатление я произвожу, хотелось бы мне знать? Произвел бы я на Морисси хоть какое-нибудь впечатление?
«Они поднялись в верхнюю комнату с несколькими друзьями. Джон пробовал нанести несколько жестоких ударов Нэду в лицо, тот ограничивался уходами, отклоняя голову. Морисси вскоре убедился, что попасть в ирландца почти невозможно.
— У вас достаточно ловкости, мальчуган, — сказал Морисси. — Но теперь мне хотелось бы видеть, как вы бьете. Вперед, ударьте меня!
— Мне бы этого не хотелось, друг мой, — наивно ответил О’Болдуин.
Но Морисси так усиленно настаивал, что Нэд решился и нанес ему сильнейший удар слева в челюсть. Ветеран плашмя растянулся в углу».
Кидаюсь к мешку, бью с восторгом, как Нэд О’Болдуин, и еще раз, как Нэд О’Болдуин, и еще! Слева, слева! Вперед, Нэд! О!! Болдуин!!!
«Превосходно! — вскричал Морисси, пытаясь встать. — Вперед, вперед! Попробуйте-ка еще раз!
О’Болдуин повиновался и новым ударом слева в челюсть бросил противника на пол.
— Довольно, — сказал Морисси, снимая перчатки и горячо пожимая руку огромному ирландцу, — держу пари в десять тысяч долларов, что вас ни один человек в мире не побьет…»
И меня никто не побьет! Я должен себя выявить! Вперед!
«…Однажды во время ссоры в баре Уэст-Стрита О’Болдуин бросился разнять дерущихся, получил удар ножом и умер».
Я бросаюсь «разнять дерущихся», выбиваю пыль из старого мешка, как вдруг шнур обрывается, мешок мой плюхается на пол и из него вываливается всевозможное тряпье…
«…Джеку Джонсону удалось нокаутировать этого серьезнейшего противника в двенадцатом раунде…»
12…Накручиваю патефон с досады, в который раз проигрываю одну и ту же пластинку: «А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер!..»
В двадцатый, тридцатый раз. «А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер, веселый ветер, веселый ветер…»
Стучат в стенку соседи.
«А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер!..» Пошли они вон! Если бы патроны не кончились, я бы в стенку палил без передышки, будьте здоровы, пусть знают мои соседи, кто рядом с ними живет! Пластинка крутится на одном месте, на «веселом ветре», заездил окончательно. Оставлю ее в движении, на радость всем соседям, пусть наяривает, пока не кончится завод…
Выбегаю на веселый ветер, в сотый раз звоню напрасно в квартиру Шторы.
…Массивные буквы устанавливают на крыше дома: «Храните свои деньги в сберегательной кассе!»
Продают петушков на палочке. «Дайте петушок». — «По одному не продаем, десять сразу». — «Давайте десять сразу». Держу все десять петушков на веселом ветре. На кой мне эти петушки?
Маленький мальчишка хочет купить петушка, а денег не хватает, можно только десять сразу.
— На тебе все мои петушки, все десять сразу.
«Спасибо» даже не сказал, как будто иначе и быть не могло, повернулся и пошел, сосредоточенно посасывая петушка, ни о чем на свете не задумываясь на веселом ветру.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
— Как ты думаешь дальше?
— Что будет с тобой дальше?
Засыпали меня родители вопросами! Никто не знает, что будет с ним дальше, никчемные вопросы, кто на свете знает, что дальше с ним будет?! И я не знаю этого, отстаньте от меня! Что делать мне со Шторой, лучше скажите мне, как мне его найти? Ни на следующий день, ни после домой он не явился, не везет мне, как О’Болдуину…
Встретил как-то Васю возле Шториных дверей. Не мне одному Штора должен. Ходит к нему Вася злющий, не на что ему выпить водки, а Штора сбежал. Должен ему Штора, как и мне, проклинают они с суперменом Викентия Викторовича, кроют на чем свет стоит, надул он их, как и меня. Скрежещет зубами Вася, «попадись, — грозится, — мне Виконт!..» — да только тот не попадается. А попадись он супермену? Да разве он попадется!..
— Мне не везет! — отвечаю я родителям. — Мне дико не везет!
— Мне голова не позволяет расстраиваться! — кричит мать. — Неужели вы не видите — меня косит!
Неужели они не видят, не чувствуют, как мне не везет? У меня зверские неудачи, я не оправдываюсь, нисколько не оправдываюсь, но войдите в мое положение… Разве нельзя войти в положение человека, которому все время не везет? Не везло же О’Болдуину, а он был того же класса, что и самые видные чемпионы. Или мне уходить из дому? Я могу уйти, если мне не верят, не доверяют, имейте в виду! Немедленно удалюсь, не моргну глазом, и вы больше меня не увидите!
А мать косит. Второй месяц в одну сторону. По ее словам, какая-то новая мышечная болезнь сковала ее всю, согнула, скрючила. Мать требует частных врачей: бесплатные врачи, по ее мнению, никогда не разберутся в ее болезни. И частные врачи не в состоянии поставить диагноз. И массажист Кукушкин, ежедневно накладывающий ей на спину горячий парафин, бессилен. «Если вы не заплатите за предыдущие сеансы, — заявил он отцу, — я вынужден буду прекратить визиты». Долги… долги… Отец хватается за голову, мать обвиняет медицину, а мне не везет…
— Телефон звонит! — кричит мать. — Никто не может подойти! Что значит я свалилась!
Беру трубку. Только с Рудольфом Инковичем не хватало мне беседовать, узнаю его голос.
Даю трубку отцу.
— Спасибо, спасибо, большое тебе спасибо, огромное спасибо, дорогой…
За что он его так благодарит? Неужели за то, что он меня в колонию не упрятал? Да лучше бы я в колонии сидел, лучше умереть!
— Кто это? — спрашивает мать.
— Он спас нас! — радостно сообщает отец, вешая трубку.
Я ерзаю на стуле, будто меня иголки колют, — не просили его меня спасать!
— Мы спасены, он дал нам денег! — говорит отец.
Этого уж я никак не ожидал!
— Кто? — спрашивает мать.
— Рудольф! — говорит отец гордо. — Мой старый друг. Со времен Гражданской войны я знаю Рудольфа! Он сказал мне: «Я могу тебе дать немножко денег, Сергей, ты не против?» Интеллигентный человек, он может еще сообразить, что я против! Он знает мое положение, старый мой фронтовой товарищ! Массажист получит сполна, профессор тоже! А еще я люблю колбаски! Я люблю любительскую колбаску, спасибо Рудольфу!
— Тебе бы все колбаски, — говорит мать. — Если бы меня не свалило, все было бы по-другому…
— Сходи, сходи-ка, Вова, за колбаской, — говорит отец. — Фу-ты, черт, ведь он еще не дал мне денег, совсем голову потерял!.. Сейчас я схожу, слетаю, дай бог Рудольфу здоровья!
Мы остались одни.
— Твой отец всегда отличался стремительностью, — говорит мне мать. — Он был всегда весь — порыв. Всегда куда-то мчался, бежал…
— Он пошел за деньгами, — сказал я, не совсем ее понимая.
— Он приезжал ко мне под окно на белом коне, — продолжала она, удобно устроившись на подушках и как бы меня не слыша, — он гарцевал перед окном, такой статный военный, такая выправка, поразительно это было красиво! Свесится с лошади и постукивает черенком хлыстика по стеклу… Как на хорошей старинной открытке. Открытки я всегда очень любила! У меня был целый альбом замечательных открыток, так жалко, очень жалко, куда-то он пропал. Все мои четыре брата закидывали меня открытками, зная, что я их собираю. Одна дочка в семье, любили меня жутко, баловали вовсю. Я была предметом любви и обожания. Какие у меня были волосы! Я их любила расплетать. Косы до колен, зачем я их только отрезала!..
Она вдруг запела:
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль,
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль…
Я отправился на кухню чего-нибудь пожевать.
Возвратившись, я застал мать танцующей вальс под музыку из репродуктора. Несколько удивленный, я смотрел на нее, и она меня не замечала. Вдруг, заметив меня, она, как мне показалось, вздрогнула и, охая, кося на правый бок, полезла на кровать.
2Красок бы мне, красок, вот что я понял! Я бы всем показал тогда, все увидели бы, на что я способен! Достать бы мне красок, но где? Я бы написал картину, великую и неповторимую! Я написал бы фреску во всю стену, во всю нашу комнату, все стены в комнатах распишу! Приведу людей, разных художников, полюбуйтесь, глядите, поняли вы наконец, на что я способен? Я напишу на всех стенах по морю! Моря бьют в края и в стороны! Они разливаются по всей квартире, смывают лодки на оранжевом песке. Песок я напишу чистой оранжевой, лодки качают мачтами. Сплошное море без неба. Изумрудно-зеленое море! Я понял, что мне делать! Я все понял! Краски мне надо! Краски! А лучше я напишу картину, где будет все: углы и круги, петухи и курицы, галстуки и башмаки, вилки и ложки, люди и кошки, банки и дудки, гномы и раки, сардельки и веники, мандарины и носки, лестницы и полотенца, дома и кашалоты, колбасы и верблюды, дороги и столбы, консервы и рубашки, стаканы и бутылки, бумага и перчатки, шкафы и барабаны, игрушки и часы, корзины и весы, вино и помидоры, веревки и шпроты, картошка и одеяла, кактусы и собаки, палтусы и макаки, книги и чемоданы, балконы и барьеры, заборы и интерьеры; белье, повешенное на веревке; мяч, запущенный в стекло; двери, раскрытые настежь; дом, покосившийся набок; сова, сидящая на дереве; ворона, каркающая с утра до вечера; шашлык, шипящий на шампурах; московский кинорежиссер с катавасией; ведро дырявое, из которого льется вода и уходит в песок; Штора, гад, сбегает от меня, массажист забирает у отца все деньги, лифт поднимается на второй этаж с опозданием, сиреневые кусты и деревья, Рудольф Инкович с арфой на спине протискивается…
