Арман Лану - Свидание в Брюгге
— У них дела обстоят хуже, чем у мужчин, — сказал Оливье. — Если только они не уходят сразу же, как Эльза, то уже не уходят отсюда до самой смерти. Тут только крайности.
— Но разве они страдают не одним и тем же недугом?
— Одним. Но социальная база не одинакова. Больных женщин легче оставляют в семье. А мужчинам приходится бороться за себя. Предположим, он в каком-нибудь учреждении или в магазине, и хочешь — не хочешь, а дело свое делай. И если у него начинаются разные завихрения, его сейчас же выставляют вон. Тогда вмешивается социальное страхование и — вот он у нас. Что касается женщины, то ее обычно оставляют дома. А когда решаются наконец отправить в больницу — бывает уже слишком поздно. Все по Марксу, старик. Маркс и Фрейд. Маркс объясняет социальную сторону вопроса, Фрейд — психологическую. А в основе основ — неколебимая, выдержавшая натиск времен твердыня — наследственность. А вся психиатрия ломаного гроша не стоит.
— Доктор, не сделаете ли вы укол Прекрасной Елене? — прервала его Метж.
— Вы меня балуете, Метж. Метж знает, что я обожаю делать уколы Прекрасной Елене.
Метж подмигнула Роберу. Сейчас она выступала в роли хозяйки «заведения», которой хочется услужить гостям.
Прекрасная Елена сидела на кровати и читала роман. Красивой она не была. Простоватое круглое лицо, слишком алый рот и слишком румяные щеки с ямочками. Словно нарисованные, светло-голубые, как незабудки, глаза. Белокурая, коротко стриженные и тщательно уложенные волосы, несколько легких завитков на шее.
— Добрый вечер, дохтор, — тихо сказала она слабым ангельским голоском.
Она говорила с сильным акцентом и, наверное, знала не много французских слов. Она кокетливо протянула врачу руку и улыбнулась белозубой улыбкой. Одного зуба не хватало, но это ничуть ее не портило. Она покорно легла на живот, положив щеку на подушку и глядя прямо перед собой. Сестра откинула простыню как будто привычным, ничего не значащим и, однако, бесстыжим жестом, приподняла рубашку, обшитую кружевами. Показалось голое тело густого медового цвета, почти такого же, как волосы, с розоватыми отсветами; круглые икры ног, крутые бедра, довольно полные, но без единого красного пятнышка, тугой круглый задик. Экая круглышка эта Елена.
— Не правда ли, Венера Каллипигская? — сказал Оливье. — Поэтому ее и зовут «Прекрасной Еленой». Артистка цирка, хозяйка манежа. Психастеническое состояние, абулия, так сказать, или попросту — ослабление воли…
— А когда ты сделаешь ей укол в зад, у нее прибавится воли?
— Все в порядке, — сказал Оливье, — выпуская из шприца воздух, пока на игле не появились капельки жидкости. — Не шевелитесь, моя красавица, у меня легкая рука.
У Прекрасной Елены что-то забулькало в горле. Метж потерла смоченной в спирте ваткой по правой ягодице. Оливье вонзил иглу.
— О, боже правый! — вырвалось у артистки цирка.
Обеими руками она вцепилась в подушку.
Оливье уверенно ввел под кожу раствор и быстрым, легким жестом вытащил иглу, а сестра еще раз провела ваткой по розовой коже, на которой появилось алое пятнышко. Оливье передал ей шприц и, потирая руки, скользнул взглядом по телу, восхищенный этой поистине рубенсовской плотью. Метж спустила рубашку и прикрыла девушку простыней.
— Нельзя же глядеть без передышки на одно и то же, — сказала она.
Оливье развеселился.
— Это лучшие минуты моего рабочего дня. Оставьте ее мне, Метж. Вы идете к себе?
— Нет. Остендка меня тревожит. Долго она не протянет.
Чтобы выйти, им пришлось вторично проделать тот же путь по галерее ужасов.
— А ты знаешь, что такое эта Прекрасная Елена?
— Ей-богу, нет. Во всяком случае, она не производит впечатления очень уж ненормальной.
— Особенно если смотреть на нее со спины! Действительно, она не невменяема. Только у нее есть один пунктик. Она дрожит при виде священника.
— Быть не может!
— Когда она видит сутану, у нее подкашиваются ноги. Впрочем, такие больные есть во всех психиатрических больницах, эта тает при виде священника, та — при виде убогого, одна воспылала нежной страстью к дервишу, другая к богу-отцу, — в общем, читай Превера!
Ну и что? — Робер пожал плечами.
— Заметь, далеко не все из них в стационаре. Во всяком случае, их не тащат туда силой.
Ага, это уже заговорил антиклерикал. Робер не стал спорить. Он не верил в бога, но его возмущало издевательство над верой других, даже если, на его взгляд, они и заблуждались.
Когда они опять оказались у коек девиц из Доброго пастыря, те на всякий случай спрятались под простынями, но какая-то из них не удержалась и показала Оливье язык. Одна кровать была пуста. Их подруга, самая маленькая, брюнетка со сморщенным, как печеное яблоко, личиком, с живыми в темных кругах глазами поджидала в дверях доктора. Она манерно держала между пальцами длинный мундштук, изображая из себя женщину-вамп.
Оливье втянул носом воздух.
— Фу, ты куришь «бельга»! Возьми «кемел», это больше подходит к твоему типу красоты.
Девица взяла сигарету, понюхала ее, с кошачьей ужимкой лизнула языком губы и бросила — ни дать ни взять школьница, раньше времени познавшая жизнь.
— Благодарю, доктор.
— Ты чего здесь стоишь? Тоже укола хочешь? Давай, я готов.
— Еще бы, вы только что укололи Прекрасную Елену. И, видать, у вас разгорелся аппетит. — Она добавила к этому похабное словцо и залилась смехом.
— Ну, выкладывай, паршивка, что там у тебя, а то я есть хочу!
— Вы приглашаете меня пообедать?
— В Счастливую звезду, когда выйдешь отсюда.
— Рассказывайте сказки!
— А почему бы и нет? Что было вчера, того может не быть завтра.
Но девица уже не шутила. Она тихо спросила:
— Вы ведь ищете мадам Сюзи, да? Я слышала, вы говорили.
— Мы-то думали, у нее маленькие ушки, а у нее — радиолокаторы!
— Так вот, не ищите мадам Сюзи. Она уехала еще до обеда. Она пришла в отделение, когда Метж отсутствовала. И девчонка с кухни сказала ей, что ее муж хотел покончить с собой.
— Не понимаю! И она уехала? Но должна же она была как-то увидеться с ним?
— Она так и сделала.
— То есть?
— Да. Ее муж лежит в больнице в Брюгге. Она и поехала в Брюгге.
— Ах ты, черт, — процедил сквозь зубы Оливье. — Вернее, «О, боже правый», — как сказала Прекрасная Елена. «Боже ты мой правый».
— А разве не так, доктор?
— Много будешь знать — скоро состаришься, маленькая притворщица. А все же спасибо.
— Нам приятно доставить вам удовольствие. Спокойной ночи, доктор. Приходите к нам почаще, здесь такая скучища.
Они были уже у порога.
— Благодарю за сигарету, — бросила брюнетка.
Ключ торчал в замочной скважине. Оливье открыл дверь, и та натужно заскрипела. Они вышли на улицу. После жаркого помещения — у женщин топили сильнее, чем у мужчин, — им показалось, что стало еще холоднее.
— Ты очень фамильярен с этими трясогузками, — сказал Робер.
— А с ними только так и можно. Но в присутствии Эгпарса я так не разговариваю. Он пуританин.
— А где же приготовления к рождеству? Я что-то ничего не заметил.
— Женщины пассивнее мужчин. А может, просто больше не верят в рождественского Деда.
Они вошли во двор под стеклянной крышей, где снег подтаял — столько его месило ног, а теперь покрылся корочкой льда. Закурили.
— Тебе понятна вся эта история с Сюзи? — спросил Оливье, выпуская изо рта струйку дыма.
— Нет. Зачем она отправилась в Брюгге?
— Да этот кретин валлонец виноват. Несчастный башибузук! Директор-управляющий! Наверное, кто-нибудь сболтнул, что, мол, муж собирался покончить с собой и что его забрали в больницу. Она решила, что — в Брюгге. Сначала его туда и отправили. Я не думаю, чтоб она просто так помчалась в Брюгге, да еще в такую дрянную погоду, — хоть она и шлюха из шлюх, — в то время как ее муж подыхает здесь и не чает, как ее увидеть. А этот мерзавец Хоотен за целый день не удосужился известить ее о случившемся. Ох, уж эти мне фламандцы. Хуже нет когда на них находит приступ добропорядочности.
Они взяли влево и снова оказались между корпусами. Косой луч света, падавший на здания, поджигал красный кирпич, и тот принимал — почему-то лезла в голову такая мысль — оттенок запекшейся крови. Их тени колыхались перед ними на снегу и на стенах.
— Ты говоришь, этот малый может умереть ночью?
— Да.
— Но за ним смотрят, и вряд ли ему удастся повторить все сначала!
— Нет, Робер, не о том речь. Травиться заново он не станет. По крайней мере, сейчас. Но он может сгореть, как свеча. Мы опасаемся коллапса на второй или на третий день. Коллапс — это упадок сердечной деятельности. Ты слышал, что шеф сказал. Его беспокоит сердце. Так часто бывает — побочные действия отравления. Больной не умирает от отравления, а сердце сдает.
