Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2013)
Дела у Анны обстояли не то чтобы очень.
Еще не доходя до палаты, я услыхал громкий хрип.
— Спит? — спросил я у дежурной сестры.
— Да вроде.
— Какой прогноз?
— Это к врачу.
Доктор был полный, хмурый, занятой.
— Что сказать? — пожал он плечами. — Сельская больница. Реанимации у нас нет. Пока лежит одна в палате. Нарушение мозгового кровообращения. По гоморогическому типу или другому — сказать не могу. Томографа нет. Прогноз — пятьдесят на пятьдесят.
— Она в сознании?
— Кивает, когда вопросы задаю. Мычит. Так что, скорее всего, в сознании.
— Я договорился с сиделкой. Она будет приходить два раза в день.
— Пожалуйста, — устало пожал плечами мой собеседник. — Персонал у нас, честно сказать, разный…
— Как ты, Анна?
— М-м. У-у.
— Болит?
— М-м.
— Ты не волнуйся, лежи. За домом я присмотрю, съезжу на выходных.
Неожиданно в наш разговор вмешался еще один человек:
— Молодец она у вас. Держится. Все разговаривает с кем-то. То ли в бреду, то ли наяву.
Я вздрогнул и повернул голову. За моей спиной, у дверей, под капельницей лежала женщина лет семидесяти.
— Чего испугался?
— Просто мне сказали, что здесь никого нет.
— Да я на дневном стационаре. Прокапаюсь — и домой.
— Понятно.
— Еще она все время Сашеньку какого-то зовет.
— Это сын у нее. Он умер маленький.
— Бедолага.
— Да. Всю жизнь чужих детей воспитывала. Четверых подняла. Меня в том числе.
Тут пришла сиделка. Я стал раскладывать перед ней содержимое двух огромных пакетов. Она собралась переодевать старуху. Я предложил помощь, но получил понимающий отказ.
Попрощавшись со всеми, я отправился на уроки.
Напоследок Анна мне даже кивнула и пробубнила что-то вроде:
— Аз…
…Буки-Веди-Глаголь-Добро-Есть-Живете…
Только вот «живете» мы в последнее время без добра.
Нам лишь бы «есть» да «есть». Потому и глаголить друг с другом вроде как не о чем. Стали как «буки». Вот и весь «аз».
Исследование, что ли, написать на тему пророческого характера кириллицы?
Начался урок.
Домашнее задание сделала одна Маслова.
И ее попытались зачмонить, но зачмонить себя Маслова не дала.
— Я знаю, чего хочу от жизни, — громко, на всю группу сказала единственная отличница.
Знаешь-знаешь. Не злись только, а то камни с неба посыплются. Знаю и я тебя.
Интересно, о чем она хотела со мной поговорить? Только бы не…
— Брагина, что ты там подсматриваешь в тетрадь? Покажи.
— Не буду.
— У нас проверочная работа, так что давай-ка.
— Это личное.
— Какое такое личное?
— Я стихи пишу, а на проверочную вашу чхать.
— Тогда ладно. Влюблена, что ли?
— Не ваше дело.
Надька тоже не писала работу. Она водила ручкой по бумаге. Глаза ее были закрыты.
Блондин с Коляном на этот урок прийти не соизволили.
— Экспертизу сделали, — делился со мной секретной информацией знакомый следователь. — Хрен поймешь. У нее на куртке есть следы от сидений из красного жигуля. Но есть следы и еще от какой-то машины. Ворсинки, масляные пятна.
— То есть убил ее тот, с кем она ехала последней?
— Это если ее убил тот, кто подвозил. Крутим еще и твоих ученичков. Похоже, не знают ничего. Молчат, как воды в рот набрали. Подругу еенную надо бы еще раз допросить.
— Вот уж кто воды в рот набрал…
— А у меня в голове подросток твой засел. И не выходит.
— Вторую машину не нашли?
— Ищем. Нам бы свидетеля хоть какого. Глушняк пока что. Ты-то ничего, случаем, не видел? Тоже ведь там ошивался?
Нет, я ничего не видел, потому что...
Свою страсть я тщательнейшим образом скрывал от друзей, знакомых и прочих любопытных носов.
На алиби это походило плохо. И я заметил, что мой знакомый следователь едва заметно от меня дистанцировался.
А и хрен с ним.
Просто в ночь убийства на бумагу выплеснулось нечто, более похожее на бред шизофреника, чем на поэзию…
Катит, катит колесо
От заката на восход,
С юга жаркого на север,
Отрок злой, ревнивый ветер.
В бездну грусти и тоски,
Где по краю — колоски,
Катит черные гробы
По окрестностям судьбы
К тем, чей скоро час придет.
Лишь невеста ждет и ждет.
Ночь спасения тиха.
Ждет невеста жениха.
— Кони-лошади сено съели, а телегу везти не хотят! — шутливо прикрикнула Анна.
Моль и Марья отложили карты и вопросительно уставились на нее.
— Огород посажен, а малинник-от кто вычистит?
И три подруги, которых только разница в возрасте мешала назвать сестрами, отправились обламывать сухостоины, чтобы дать жизнь молодой, гибкой, зеленой поросли.
— Слышь, бабка, — поинтересовалась Моль за работой.
— Но?
— А отчего сюда не приходят Анисья, Пеша, Вячка… Или мои какие-нибудь родичи? Мы же все теперь мертвые. Так?
— Так не так, а перетакивать не будем, — буркнула Анна, отвернулась и ушла в работу.
Она то бережно и осторожно, чтобы не повредить молодую малинку, рвала траву, то резко и величественно отбрасывала сухостоины в сторону.
Тем временем Марья, которая была сегодня странно беспокойна и работала вполсилы, отошла за угол дома.
— Ништо, девка, — неожиданно протянула Анна. — Ништо-о…
Она и еще что-то сказала бы, но тут со стороны калитки послышался шум.
— Цыгане! — сообщила выглянувшая из-за угла Марья. — Как чувствовала. Боюсь их до жути.
— А ну хозяина сейчас кликну! — вдруг рявкнула Анна самым настоящим басом.
— Вам кланялись оттуда, — раздалось из-за стены. — Там плохо. В деле этом все повязли. Помоги, золотая. Катит, катит колесо…
Моль рванулась на голос, но когда она подлетела к крыльцу, никаких цыган там и в помине не было. За калиткой простирался безлюдный простор загробной деревеньки, по которой гулял зловещий и острый ветер.
Шла вторая неделя пребывания Моли в доме старухи Анны. И впервые сделалось мертвой девушке по-настоящему одиноко.
Шла вторая неделя пребывания Анны в палате интенсивной терапии.
А она все лежала с полузакрытыми глазами, жалко хрипела и по временам произносила короткие слова:
— Са… Ша… Аз… Да…
Палата наполнялась женщинами. Они ходили в столовую за кипятком, вязали, разговаривали, а время от времени запрокидывали головы на подушки.
— Хоть бы не належаться, — пробормотала одна из них, когда я сидел рядом с кроватью Анны, вслушиваясь в ее мычание.
Сказав это, женщина красноречиво посмотрела на меня.
Я узнал давеча лежавшую под капельницей и отвел глаза.
В палате наступила нехорошая тишина.
Вдруг Анна выпалила словечко, которое едва не лишило меня чувств, потому что она вдруг изрекла, сипло, словно с того света:
— Моль.
На следующий день Моль зарыли в землю.
Мама девочки упала в могилу.
Маслова с Брагиной рыдали.
Отчим напился на поминках, кричал и сломал скамейку во дворе столовой.
Надька на похороны не пришла.
Когда, усталый, я приплелся с поминок домой, то увидел, что мой запущенный двор не одинок. На скамеечке перед домом сидела та самая Наська, которую Анна ждала, да так пока и не дождалась.
А у скамейки бродил годовалый карапуз.
— Что с Анной? — безо всякого приветствия вступила Наська.
— Где муж? — вместо ответа спросил я.
Муж оказался в запое.
После похода десятилетней давности мы со Славиком продолжили знакомство лет через пять на тесной кухне, где почему-то — не помню — сидели вдвоем и опять пили водку.
Дядя Славик, в обычной жизни человек простой и грубоватый, выразил суть наших отношений удивительно точно: «Ты историями маньячишь, а я рассказываю тебе про маньяков истории».
Опрокинув стопку, дядя Слава продолжил, словно и не было между двумя нашими разговорами никакого перерыва.
— Отправились мы как-то на охоту вместе с участковым. Вышли затемно. А до лесной избушки только к обеду добрались. Смотрим, следы. Из трубы дым валит. Это хорошо оказалось. Пока мы шли, мороз вдарил. Градусов тридцать, наверно. Входим в избушку. Красота! Печка топится. На печке чайник бормочет. Стол накрыт. На столе зайка жареный. За столом мужик. В башке у мужика — топор. Мужик — носом в столешницу. И больше в избушке ни души.
Оформили все. Стали ждать. Я зайку пощипал. Ничего, без соли только. Участковый кушать что-то отказался. Я закемарил на нарах. Участковый на стреме стоит. И проходит таким макаром часа три.
Тут в коридоре — бряк. Я — за карабин. Участковый у косяка в стену влип. Дверь открывается. Входит мужик. Увидел нас. Сам руки поднял.
