Питер Бигл - Тихий уголок
Мистер Ребек достал полпинтовую жестянку молока.
– Большое спасибо за сэндвич.
– Пожалуйста, мне не трудно, – сказал Ворон. – Заодно полетаешь там да сям. Пока, – он захлопал крыльями.
– Подожди минуту, – попросил Майкл. – Ты можешь кое-что узнать?
– Что именно?
– Не прикидывайся дураком, – огрызнулся Майкл. – О Сандре. Что творится в суде. Ты не мог бы следить за газетами? Я хотел бы знать, как проходит процесс.
– Можно догадаться, – Ворон стремительно стартовал, описал длинный эллипс и вернулся, воспарив у них над головами. Скользя в воздушном потоке, он все накренялся и накренялся, стараясь оставаться в пределах слышимости.
– Буду следить. Возможно, и газетку принесу, если попадётся.
– Спасибо! – крикнул Майкл. И тогда Ворон умчался, летя под некоторым углом к ветру. Баночка из-под молока покачивалась у него в когтях. Иногда он соскальзывал на крыло по причинам, которых не понял бы мистер Ребек. Но крылья взмахивали легко и сильно, неся Ворона над верхушками деревьев.
Майкл следил за Вороном, пока тот был различим, и не обернулся даже, когда птица пропала из глаз. Он знал, что справа сидит мистер Ребек и смотрит на него, подперев кулаком подбородок и растерянно моргая. Майкл знал, что он не станет задавать вопросов, он вежливый человек и ждёт, когда Майкл сам коснётся этой темы. А если не коснётся, то мистер Ребек заговорит о чём-то другом и больше ни разу не упомянет Сандру. Некоторое время в их отношениях, пожалуй, будут присутствовать неловкость и напряжение, но исходить они будут только от Майкла. Он окажется поставлен в неудобное положение человека, частную жизнь которого искренне уважают, и он слегка возненавидел за это мистера Ребека. Но он услышал у себя за спиной смех, который начал подпрыгивать и кувыркаться в горле у Лоры задолго до того, как выплеснулся в пространство между нею и Майклом. Когда она рассмеялась, Майкл повернулся к ней и спросил:
– Что тут смешного?
– Да всё, – радостно сообщила Лора. Она смеялась так, как плачут немногие призраки, не позабывшие ещё, как это делать: спокойно и непрерывно, потому что нет ни слёз, чтобы их вытирать, ни угрозы головной боли, ни лица, которое рискуешь запачкать. Ничто не может по-настоящему остановить этот вид плача или смеха, и Майкл подумал: вот она, сила, которая может со временем согнуть его, а затем огрызнулся.
– Прекрати! – сердито сказал он. – Ей же надо что-то заявить.
Лора по-прежнему смеялась. Майкл перевел взгляд на мистера Ребека.
– Она не может признать вину и не признала бы даже, если бы могла. Тогда её приговорят к пожизненному заключению.
Совершенно внезапно Лора прекратила смеяться, и там, где только что звенел её смех, возникло ослепительное молчание, вроде того, что висит в воздухе, когда пройдёт поезд.
– А если они докажут её вину? – спросила Лора. Но Майкл все думал о том, что Сандра в тюрьме, и ничего не ответил.
– Её бы убили, – сказала Лора, – как они обычно делают. Если подсудимый виновен – это прямо азартная игра.
Майкл все ещё ничего не говорил. Мистер Ребек потянулся и встал.
– Наверное, для неё лучше умереть, – медленно произнес он. – Возможно, она не хочет сидеть в тюрьме.
– Никто не хочет, – нетерпеливо вставила Лора, – но женщины не бросаются своей жизнью просто так. Женщины – подлинные игроки. Они ставят только наверняка, – она снова оглянулась на Майкла, который на неё не смотрел. – А ведь забавно выходит, – задумчиво продолжала она, – вот здесь у нас Майкл Морган, мечущийся туда-сюда в своей могиле, топающий ногами, твердящий всем и каждому, что он так сильно любил жизнь, что его от неё отрезали. Убитый мужчина, вопиющий о справедливости. Каждый, кому слышен его голос, известным образом потрясён, – она снова рассмеялась. – И я тоже. Я думала, что он дурак, но он выл так громко и производил такой шум, что я начала удивляться. И вот наконец…
– Заткнись! – рявкнул Майкл. – Заткнись и поживее! Ты не знаешь, что несёшь.
– И наконец, – продолжала Лора, – выясняется, что он, возможно, сам проделал эту операцию. Ура. Прекрасно. Удачное завершение. И так далее. Ты молодец, мальчик.
– Сандра, – хрипло прошептал Майкл, – то есть, Лора, заткнись и оставь меня в покое. Я себя не убивал. Клянусь Богом, я себя не убивал.
Но голос Лоры все равно звучал, не смеясь больше, и даже немного дрожа, но всё равно чистый и безжалостный, и Майкл больше не мог остановить этот голос, чем прочнейшая изгородь из колючей проволоки – самый небрежный ветерок.
– И теперь вся эта история его ужасно волнует. Он хочет выйти. Он считает, что если он достаточно громко закричит, то проснётся, – она снова попыталась рассмеяться, но дрожь в голосе ей помешала. – Чёрт тебя возьми, Майкл, на некоторое время, пожалуй, на несколько минут, ты и в самом деле тронул меня, показался мне символом неуничтожимости жизни или чем-то вроде того. Подлинным греческим вызовом смерти. Человек против Ночи. Куда бы ты ни пошла, дорогая, я буду с тобой. Занавес. Все встают взволнованные. Оркестр исполняет большое танго из второго акта, – она вздохнула. – О, ладно, не обижайся, Майкл. Ты просто оказался перед запертой дверью. Вот и всё.
Она встала и провела руками по платью сверху вниз, хотя ни одной травинки к нему не прилипло.
– Прощайте, мистер Ребек. Спасибо, что побеседовали со мной. Прощай, Майкл!
Она начала удаляться. Иногда её ноги касались земли, а порой – нет.
– Женщина! – крик Майкла подскочил, разорвался и распустился в голове мистера Ребека, вызвав несильную боль. – Я себя не убивал! Разрази меня гром! У меня не было намерения себя убивать! Я был слишком высокомерен для всяких треклятых самоубийств. Для меня это – всё равно что убить Бога или нарисовать усы святым в Сикстинской капелле. С чего бы мне кончать с собой? Вот этого-то она не сможет объяснить, и вот здесь-то они её поймают. Мы выпили на ночь, мы легли, и я проснулся мёртвым. Здесь возможно расстройство желудка, но это не самоубийство!
Лора остановилась, когда он только-только закричал, но не обернулась. Майкл быстрым жестом изобразил, будто чешет голову, и внезапно изрёк:
– В любом случае, моя могила – на освящённой земле. Я, знаешь ли, католик. Не очень хороший. Но я никогда не забрасывал Церковь. Думаю, я был чересчур ленив. Но разве меня похоронили бы здесь, на освящённой земле, если бы думали, что я совершил самоубийство?
Тогда Лора обернулась.
– Не знаю, – медленно сказала она. – Я не подумала об этом.
Майкл сделал несколько шагов по направлению к ней и остановился.
– Я не покончил с собой. Я знаю это так же хорошо, как ты знаешь что-либо здесь, на кладбище, где исчезают и рассыпаются в прах любые мысли. Это – совсем не такого рода затея, на какую я бы пошел.
– Как сказала мать, когда её сын, придя в ярость, разнес на кусочки двух старых леди, водителя автобуса и начальника пожарной части.
– Нет, ничего подобного. Послушай меня, Лора. Когда мне было восемнадцать или двадцать, я знал всё, кроме того, что хотел знать. Всё – о людях, о поэзии, о любви, о музыке, о политике, о бейсболе, об истории, и довольно бойко играл джаз на пианино. А затем я отправился путешествовать, потому что мне казалось, будто я могу что-то упустить, и было бы недурно научиться этому, прежде чем я получу диплом, – он слегка улыбнулся молчаливой Лоре и чуть повернулся, чтобы обращаться и к мистеру Ребеку. – И чем старше я становился, чем дальше заезжал, тем делался моложе, тем меньше знал. Я чувствовал, как это со мной происходит. Я мог всего-навсего брести по грязной улице и чувствовать, что вся моя мудрость улетучивается, всё, о чём я писал в студенческих работах. Пока наконец перед тем, как всё потерять, я не сказал: «Хорошо. Извини меня, я был молод, у меня была девушка, и я не знал, что может быть лучше. Нелегко остаться совершенно невежественным. Прости. Оставь мне самую малость, ровно столько, чтобы завести семью. И я буду этим удовлетворён, и не стану никого беспокоить. Я выучил свой урок. Возможно, я напишу книгу». Затем немногое, ещё остававшееся, тоже ушло, и я очутился посреди мира в полном одиночестве – вне сомнений, я был теперь глупейшим из людей, когда-либо почесывавших голову. Всё, что, как я думал, я знал о людях и о себе – всё это пропало. И только и осталось, что голова, полная смятения. И я даже не понимал в точности, что меня гложет. Я лишился всего. И я сказал: «Какого дьявола! Ведь я – дурак!» Мысль эта показалась мне достаточно разумной. И тогда я вернулся домой и стал преподавателем.
– Потому что не мог заняться ничем другим? – спросила Лора. – Я слышала о таком и раньше, но никогда по-настоящему в это не верила.
– Нет, потому что так я чувствовал себя в безопасности. Оказалось, очень приятно вернуться назад в колледж. Я кое-что знал о колледжах, я рассчитывал, что там на некоторое время останусь, буду преподавать и попытаюсь кое-чему научиться. А когда я снова стану мудрым и цельным, тогда снова покину колледж, куда бы ни собирался идти дальше. Но вот только мне это понравилось. Мне это очень нравилось Вот я и остался. Полагаю, я совершил компромисс. Так можно сказать, если выбираешь. Но я чувствовал себя спокойно, и некоторое время спустя счёл себя достаточно мудрым, чтобы ночью отыскать дорогу домой. Всегда существовали книги, которые стоило прочесть, и пьесы, которых я не видел, а летом мы с Сандрой… – он понял, что колеблется, но продолжал. – Мы вместе ездили в Вермонт. Летом я частенько писал статьи – нечто вроде исторических эссе. Я собирался составить из них книгу. А иногда сочинял стихи в ванной. – Он ждал, что Лора что-нибудь скажет, но она молчала, и он продолжал. – И вот у меня всегда было, что делать, и что я сделал бы, и куда пойти, и что планировать. Это – разумный стиль жизни. Я наслаждался жизнью и хорошо проводил время. А чего ещё можно просить?
