Питер Бигл - Тихий уголок
Он тихонько потряс головой, недобро подмигнул Майклу и поднялся с ветки прыжком, заметно напоминающим танцевальное па. Воздух был тёплым, как свадебный пирог, и Ворон, как и рассчитывал, упал прямехонько к ногам Майкла. Майкл беспокойно отступил, подумав, раздастся земля перед крепким клювом, словно Красное Море – или нет. И как при этом Ворон будет себя чувствовать, если ему только вообще не наплевать. А затем гравий на дорожке быстро взволновался, камешки рассеялись, упало на землю чёрное перо – и вот уже Ворон кружил у Майкла над головой, держа сэндвич в клюве.
У сэндвича и у самого было тяжелое утро, а когда Ворон торжествующе закружил в воздухе, потрепанная обертка порвалась, сэндвич вылетел из клюва Ворона и несколько раз перевернулся в воздухе. Майкл поднял руки, чтобы его поймать, но затем опустил и убрал за спину. Ворон же кинулся вдогонку за сэндвичем, повернув голову, чтобы определить его траекторию. Выглядели они, как два метеора, догоняющие один другой. Затем ветка задержала на миг падение сэндвича, Ворон набросился на него и пропал за деревьями, и вот уже устремился вдоль тропы. Майкл усмехнулся с вполне подобающей долей мгновенной печали и последовал за Вороном.
Лора первая увидела Ворона с лужайки перед мавзолеем, где они с мистером Ребеком сидели. Она уже была здесь, когда мистер Ребек вышел, встал на ступеньках и зевнул. Он был чрезвычайно рад её видеть и снова удалился в мавзолей, чтобы как можно быстрее одеться, потому что смутно опасался, что она может уйти, пока он не вернется.
Но она оставалась там же, сидела на траве и с любопытством смотрела на солнце. С тех пор, как она приходила с Майклом неделю назад, мистер Ребек её не видел. Тогда был ещё июнь, а теперь – июль, нью-йоркский июль, месяц песчано-рыжих рассветов и полудней, сияние которых слепит глаза. Люди в июле реже приходят на кладбище, и розы вянут на могилах до того, как их сменят.
Лора больше не приходила, и он удивлялся, почему. Теперь же он подошёл и уселся рядом с ней.
– Привет, Лора, где ты была?
– Здесь и там, – Лора легко махнула рукой туда и сюда. Мистер Ребек видел, как она сидит на траве, а солнце светит сквозь платье, тело и кости, делая её похожей на рисунок пером; и таким же рисунком она разгуливала среди оливкового цвета папоротников, которые росли повсюду, окаймляя кладбище, словно камыши – заболоченный пруд. Она улыбнулась ему. Прошлой ночью он уже видел, как она точно так же улыбается, стоя у самых ворот с прутьями-змеями.
– Понятно, – сказал он, и это было правдой.
– Я пришла тебя проведать, – сказала Лора. – Я пришла посидеть и послушать, как ты говоришь.
– Я в восхищении, что ты здесь. О чём же мне с тобой говорить?
– О чем-нибудь из жизни. О театрах, о ценах на метро, о профсоюзах или о книгах, или о бейсболе, о международных отношениях. Или о том, сколько будут стоить бананы. Поговори со мной, пожалуйста, о чём угодно, лишь бы это только относилось к жизни.
Брови мистера Ребека пошевелились, словно советуясь, когда он попытался обдумать предложение, но Лора, определив это как признак растерянности, продолжала:
– Поскольку мне очень скоро предстоит сделать выбор, я хочу быть уверенной, что он – правильный, – она сделала паузу, и ладони затрепыхались у неё на коленях, как пойманные бабочки.
– Смерть была ко мне очень добра, – сказала она наконец. – Ты знаешь, что я теперь умею? – мистер Ребек покачал головой. – Я могу мысленно перемещаться. Я могу пронестись взад-вперёд по кладбищу по семь раз от ворот до ворот и вернуться сюда, прежде чем ты щелкнешь пальцами. Я могу кататься в повозке сторожей, где едва ли достаточно места для двоих, и слушать их разговоры. Всё, что требуется – это отбросить своё тело, словно мокрый купальник, и тогда я становлюсь собой и могу отправляться, куда пожелаю.
– В пределах кладбища, – уточнил мистер Ребек.
– Откуда вы узнали?
– Так происходит со всеми призраками. Вы можете отправляться, куда угодно, но не в состоянии удалиться от места, где погребено ваше тело. Полагаю, тому есть причины.
– А я думала, что это только со мной так, – сказала Лора. – Я думала, надо довольно отчаянно захотеть вернуться, и тогда ворота тебя пропустят.
Она взглянула мимо него, и он понял, что девушка рассматривает львиные головы у дверей мавзолея. – Но это неважно. Там нет ничего такого, что я хочу увидеть. Мне так даже больше нравится. И меня, знаешь ли, теперь никто не замечает. Даже ты, если я не захочу. Я сидела и часами следила за тобой. – Мистер Ребек вздрогнул. – Ты читал, а иногда откладывал книгу, глядел на меня и не знал, что я здесь. И, по-моему, ты читал про себя.
– Но теперь-то я тебя вижу, – сказал мистер Ребек.
– Иногда я вновь принимаю свой облик. Но не так часто, как бывало. Он тесен и вынуждает меня ходить медленней. Так было всегда. Однажды, однажды, очень скоро, я его, возможно, оставлю, и больше к нему не вернусь.
– В чем же тогда выбор?
Руки девушки прекратили перемещаться у неё на коленях, и она перевела взгляд с мистера Ребека в сторону.
– Дело в том, что я могла и ошибиться, – сказала она. – А Майкл мог быть чуточку прав. Хотя он и дурак, – она снова посмотрела на мистера Ребека. – Это похоже на последнюю минуту, перед тем как засыпаешь. Закроешь глаза – и кажется, будто всё уносится прочь от тебя, а ты куда-то погружаешься. Как в то время, когда едешь по местной линии, и экспресс проносится так стремительно, что твой поезд как будто катится назад. И просто отдаёшься падению, это легко, приятно и совершенно удивительно, но ты бодрствуешь до тех пор, пока не убедишься, что всё в порядке: свет потушен, дверь заперта, и ты сделал сегодня всё, что собирался, ничто не осталось незаконченным. Ну, а я себя чувствую неуверенно. Мне все кажется, что я забыла о какой-то двери, – она протянула руку, чтобы коснуться его руки, и мистер Ребек ощутил холодный ветерок, осушающий июльский пот на тыльной стороне ладони, прежде чем Лора отодвинулась.
– Так ты хочешь, чтобы я поговорил с тобой о жизни? – спросил он. – Я кое-что вспомнил.
– Да, пожалуйста, – сказала Лора.
Мистер Ребек сел, поджав под себя ноги, и глаза его сосредоточились на зыбких и прозрачных радужных оболочках, зрачках и веках – на глазах Лоры. И он рассказал о зоопарке, где побывал 20 лет назад или больше, он рассказал ей о гиппопотаме, который почти час жевал всё одну и ту же крохотную плитку шоколада, перекатывая её у себя во рту и плотно закрыв глаза; и о невероятно полном орангутане, который сидел и спал, точно в луже, на своей жирной заднице; и о мартышке, которая беззаботно носилась по клетке, словно моток красной ленты; и о двух белых волках; и о толпившихся в зоопарке людях; он приукрасил их всех для неё – он уже не очень хорошо это помнил, так как прошло много времени, но казалось, что Лора довольна. И вдруг она указала через его плечо и заметила:
– Возвращается Ворон, а с ним – Майкл.
Мистер Ребек повернул голову и увидел Ворона в небе и Майкла, медленно приближающегося по тропинке, наступающего на прутики, но не ломающего их.
Ворону, похоже, не хотелось приземляться, но в конце концов он приземлился, кинув на колени мистеру Ребеку потрёпанный сэндвич с ростбифом за миг до того, как коснулся земли. Мистер Ребек подумал, что Ворон вроде бы несколько нетвёрдо стоит на ногах, но глаза птицы блестели, и голову она держала, словно взведенный ружейный курок.
– Вот и всё, что мне удалось раздобыть, – сказал Ворон, указывая на сэндвич клювом.
– Только это?
– Да, дела вообще шли неважно.
– Я пошутил, – мистер Ребек развернул рваную вощёную бумагу. – Прекрасно, – он оторвал полоску мяса и предложил Ворону, который покачал головой:
– Не-не. Я сегодня утром нашел гнездо малиновки.
И мистер Ребек съел мясо сам. Лора издала негромкий вскрик ужаса.
– Так ты съел… – она не закончила. Ворон повернулся и взглянул на неё.
– Доброе утро, – сказал он радостно, – а я тебя и не заметил.
Лора оставалась в неподвижности, но, казалось, унеслась на много миль прочь от человека и от птицы.
– Ты съел яйца малиновки?
– Яйцо, – уточнил Ворон. – Если я буду съедать утром больше одного яйца, у меня икота начнётся, – он схватил мимоходом кузнечика, ткнул его клювом разок-другой, а затем выпустил в траву.
Лора обхватила одну руку другой, словно защищая что-то нежное и хрупкое.
– Но они – такие хорошенькие, такие безобидные…
– Вот как? – Ворон слегка склонил голову набок. – Значит, курица – враг народа номер один?
– Но это ведь не одно и то же. Ведь это вовсе не одно и то же.
– Черт возьми, это так! Никто никогда не говорит: «Смотрите, весна пришла. Я только что видел первую курицу». А слыхали вы когда-нибудь песню о том, как красногрудая курица прыг-прыг-прыг – прыгает по дорожке? О дьявол, да если вы половину того, что говорите о малиновке, будете говорить о такой милой птичке, как сарыч, она станет национальной птицей года, – голос его понизился до нормального тона. – Люди поощряют самых что ни на есть проклятущих птиц. Вы видите, как малиновка убивает червя, и тут же – «Держись, красногрудая! Помощь идет! Подожди, вот я достану мою старую армейскую винтовку, и мы поборемся с этим чудовищем! Я и ты, птичка! Плечом к плечу! До самой смерти!» Но вот вы видите сову, завтракающую полевой мышью, и тут же образуете Комитет, чтобы устроить марш на Вашингтон, и заставить их там принять закон, гласящий, что отныне совы могут есть только капусту и яблочные пироги. А теперь возьмём червей. Хорошо, они не интеллектуалы, но они тяжело работают. Средний червяк – это славный маленький парнишка, что-то вроде крохотного бизнесмена. Он тихий, он улучшает почву, он никому не мешает, он ведёт добрую унылую жизнь, и этого беднягу – три шанса против одного – нацепляет на крючок какой-нибудь ребятёнок, если только не съедает малиновка. И это считается правильным, потому что червяк скользкий и не умеет петь. Но ребятёнок стреляет в малиновку из рогатки, и сорок лет спустя пишет в автобиографии, как не понимал до того случая, что такое смерть. Или возьмите белок, – глаза его вспыхнули. – Вот что я думаю об охоте на белок…
