Елена Съянова - Гитлер_директория
Через год, в одном из писем жене, Лей жалуется по поводу праздников следующим образом: «Только такой замороченный идиот, как я, мог полностью довериться Геббельсу и его вывихнутому министерству! Дай им волю — они заставили бы нас праздновать каждый день! Вся жизнь — сплошной праздник, когда руководишь болтунами! Йозеф сам смеялся, когда я ткнул ему пальцем в день 7 мая, например, предложенный каким-то недоучкой из отдела истории. 7 мая — День культа Верховного Существа, введенный Робеспьером во второй год Республики. И это в целях борьбы с традиционными религиозными культами! Безумие!.. Думаю, мы вернемся к скупому первоначальному списку: по одному торжеству в месяц».
Этот «скупой первоначальный список» был, по-видимому, близок к тому, что и стало праздноваться:
30 января — День прихода к власти;
24 февраля — День основания НСДАП. Правда, партия получила свое название 1 апреля 1920 года, но решено было праздновать 24 февраля, когда Гитлер огласил 25 пунктов партийной программы;
16 марта — День траура, или День памяти героев. В этот день все ухаживали за военными кладбищами. Заодно отмечалась и ремилитаризация Рейна;
20 апреля — День рождения фюрера. В этот день немцы с раннего утра соревновались в количестве фотографий и портретов Гитлера, выставляемых или вывешиваемых той или иной семьей или учреждением; проводились факельные шествия, выступали фольклорные коллективы. Сам Гитлер свои дни рождения ненавидел и называл «датами умирания»;
1 мая — День труда. Праздник немецкого рабочего класса. Хитроумный Лей, вождь Трудового фронта, пристегнул к нему также и День рейхсвера;
Второе воскресенье мая — день немецкой матери. Многодетных награждали Крестом славы.
Летом и зимой праздновались дни соответственно летнего и зимнего солнцестояния, для конкуренции с традиционными христианскими торжествами. Были еще: годовщина Нюрнбергского партийного съезда, День благодарения, или День немецкого крестьянина, и годовщина «Пивного путча» — 9 ноября. В этот день праздновали, точнее скорбели о шестнадцати первых убитых во время путча нацистах, которым Гитлер посвятил «Майн кампф». Скорбели прямо-таки с каким-то остервенением, хотя никто уже и не помнил их лиц, кроме родственников. Дети же должны были знать их имена наизусть и обращаться к ним, как к святым. Сын Мартина Бормана, в качестве примера величайшего лицемерия взрослых, вспоминал такой эпизод: как-то он попросил отца помочь ему перевестись в школу, где учится «племянник Хехенбергера». «Это еще кто?» — спросил Борман. Юный Адольф Мартин был потрясен, как был бы потрясен добрый прихожанин, услышав от своего пастыря: «Иисус? А это кто?».
Впрочем, в некоторых ведомствах, например у Гиммлера, этих мучеников тоже ни в грош не ставили. В СС был свой культ и свои «святые», например Теодор Эйке.
Кстати, будущие оккупированные территории, в частности — России, нацисты тоже не собирались оставить без праздников. В календаре для них было предусмотрено шесть красных дней, в которые, как там сказано — «туземцам следует мало работать и предаваться радости».
Любопытнейший, между прочим, документ.
Сталин глазами Гитлера
Вечером 21 августа 1939 года Берлинский театр драмы был полон обычной публики. Неожиданно началось какое-то движение: вдоль лестниц растянулись черные цепочки СС. Зрители напряглись. Но вскоре стало ясно — приехал фюрер.
Давали Шиллера. Гитлер занял место в директорской ложе; рядом с ним села молодая женщина, сзади — Гесс и Лей, загородив спинами выход. У видевших в тот вечер фюрера сложилось впечатление, что он очень нервничает и только присутствие дамы и «церберов» сзади удерживает его на месте. Мало кто тогда знал, какие события разворачивались в эти часы.
Весной 1939 года Адольф Гитлер впервые испытал тот страх, который затем будет его преследовать: он смертельно боялся союза Запада с Россией.
«После Мюнхена фюрер окрестил всех действующих западных политиков «червями, выползшими после дождя», а Сталина — танком, который, если сдвинется и пойдет… картина столь физиологична, что… обойдусь без деталей» (из письма Рудольфа Гесса А. Хаусхоферу от 14 марта 1939 г.). Примерно к тому же времени относится и запись в одном из блокнотов Бормана (четыре таких обгоревших блокнота были найдены в районе рейхсканцелярии в мае 1945 года), сделанная им во время просмотра кинофильма: «На просмотре фюрер заметил, что советский диктатор напоминает ему «сильного зверя азиатской породы». Фюрер выразил сожаление, что эта порода «плохо им изучена»».
В конце апреля 1945 года Гитлер готовил программную речь в рейхстаге с обвинениями в отношении Польши и ответом Рузвельту на его послание от 14 апреля. Президент США предлагал себя в качестве «доброго посредника» между Германией и Европой и прилагал список из тридцати стран, на которые Германия не должна нападать ближайшие десять или двадцать пять лет. Читая послание, Гитлер смеялся, а Гесс, что с ним редко случалось, вдруг рассвирепел:
— Что здесь забавного?! Этот «колонизатор» желал бы немцев, как краснокожих, загнать в резервацию, а его «соединенная помойка» (читай Соединенные Штаты. — Е.С.) диктует нам, великой нации! Эти свинорылые демократы (любимое выражение Гесса) забудут Версаль, только когда ты обнимешься со Сталиным.
А Борман записал так: «Был разговор о возможном контакте с Кремлем. <…> Фюрер выразил нежелание идти на личную встречу со Сталиным. Фюрер согласился, однако, что предстоящая речь в рейхстаге не будет содержать критики Кремля и советского строя». Это стало первым своего рода «личным шагом» Гитлера по сближению. Обычно до 90 процентов его речи содержали нападки на СССР.
Вторым шагом, как в 70-е годы в тюрьме Шпандау вспоминал Гесс, было согласие «пропихнуть Риббентропа в Москву». Борман, Геббельс, Розенберг, Ламмерс, одна из секретарш вспоминали, что Гитлер (иногда в шутливой форме, но постоянно, с зимы 1939 года) уговаривал самого Гесса, как своего заместителя, «слетать на переговоры в Кремль». При этом «нервно смеялся», доказывая, что Гесс (детство проведший в Александрии, где у его отца была торговая фирма) лучше сумеет «проникнуть в примитивно-пафосную логику азиата».
Нервничать у фюрера были причины.
Летом 1939 года Гитлер шел на откровенную авантюру — план «Фаль Вайс»: 33 немецкие дивизии против 90 французских и британских. А в Москве в это время ежедневно шли переговоры военных миссий СССР, Англии и Франции под председательством Ворошилова, адмирала Дракса и генерала Думенка. Последнее заседание состоялось 21 августа и окончилось в 17 часов 25 минут. Заключительными словами Дракса были: «Я согласен с предложением маршала Ворошилова отложить наши заседания… до решения политического вопроса. …Я счел бы удивительным, если бы ответ на политический вопрос задержался» (из записи заседания военных миссий СССР, Англии и Франции от 21 августа 1939 года).
Политический вопрос, или политическая воля — это согласие правительств Англии и Франции на заключение договора с СССР — того самого, которого панически боялся Гитлер. К некоторому его облегчению Сталин еще 19 августа дал согласие на визит в Москву Риббентропа. Однако в гости германского министра ждали не раньше 27-го: то ли Москва еще надеялась на договор с европейцами, то ли требовалось время хотя бы как-то подготовить общественное мнение внутри страны. Встает вопрос, как относился к идее личной встречи сам Сталин? Прямых свидетельств автором не обнаружено. Но вопрос, что называется, висел в воздухе. В германском же «стане» активность продолжал проявлять Гесс: будучи яростным противником серьезных отношений с Москвой, он настаивал на «блефе» в отношении русских, видимо, вдохновившись примером Мюнхена, где Гитлер, по его мнению, «гениально переиграл всех глаза в глаза». Гитлер соглашался, что встреча нужна, но продолжал проталкивать других. Например, 21 августа в рейхсканцелярии прочли шифровку от посла в СССР Шуленбурга: «В 11 часов получил согласие Молотова на неофициальный визит доктора Лея. Министр дал понять, что Сталин примет его для дружеской беседы в день приезда». (Копия расшифровки была обнаружена в архиве Министерства иностранных дел нацистской Германии.) Гитлер начал буквально выталкивать лидера Трудового фронта в Москву. Все аргументы Гесса, Лея, Геринга против сводились к одному: суета. Русские уже согласны, поскольку их переговоры с Западом зашли в тупик.
Дальше, суммируя записки Бормана, секретарши Хильды Фат и других, можно реконструировать сцену, произошедшую 21 августа в два часа дня.
— Попроси Сталина принять Риббентропа 23-го. Он не откажет, — советовал Гесс.
— Почему ты так уверен? — кричал Гитлер. — На что вы все меня толкаете?! На унижение?! На позор?!
