Д. Томас - Белый отель
Просмотрев записи, я мало что извлек из них, разве что увидел реминисценции некоторых ее навязчивых галлюцинаций и яркий пример перенесения.[10] В ее фантазии место Дон Жуана занял один из моих сыновей, которого, разумеется, пациентка никогда в жизни не видела. Совершенно ясно, что таким образом она выразила желание занять место моей потерянной дочери, породнившись со мной. Когда я указал на это, фрау Анна смущенно сказала, что просто пошутила, «чтобы немного развеселить вас».
Посчитав непосильной задачей работу с целым потоком фантастических образов, я предложил пациентке составить дома, придерживаясь сдержанного и приличного стиля, собственное толкование текста. Она не без основания посчитала мою просьбу упреком, и мне пришлось заверить фрау Анну, что «либретто» представляет необычайный интерес. Через несколько дней, она пришла с детской тетрадкой, исписанной ее неровным почерком. Затаив дыхание (почти в буквальном смысле, ибо снова начала задыхаться, правда, симптомы проявились в легкой форме), она ожидала моей реакции. Просмотрев несколько страниц, я понял, что вместо того, чтобы проанализировать свое сочинение, как я просил, она решила создать расширенную версию первоначального варианта, еще больше разработав каждый эпизод, так что у нас не прибавилось ничего, кроме работы, ведь мне предстоял поистине геркулесовский труд изучить столь выдающийся по объему и неряшливому исполнению текст. Хотя она до некоторой степени смягчила грубую откровенность сексуальных сцен, перед нами предстал эрогенный поток, настоящее наводнение иррационального и чувственного; говоря образно, волны были уже не такими высокими, но они затопили несравнимо большую площадь. Мы имели дело с воспаленным воображением, сбросившим узы здравого смысла, подобно деньгам в те злосчастные месяцы — целого чемодана бумажек не хватало даже на буханку хлеба. Мы потратили час на бесцельную беседу, потом я заверил ее, что внимательно изучу текст, когда выдастся свободное время. Чем больше я читал, тем явственней сквозь вызывающе аляповатую личину проглядывал некий смысл. Многое здесь являлось чистейшим воплощением желаний, приторным, если не отвратительным примером подобного рода, но попадались места, исполненные не без таланта и подлинного чувства, — описания, заставляющие вспомнить о вечном, вкрапленные в эротическую фантазию. Невольно вспоминаются слова Поэта:
«Безумные, любовники, поэты —
Все из фантазий созданы одних». [11]
Я закончил чтение с уверенностью, что содержимое детской тетрадки содержит все ответы, если только мы в состоянии их извлечь.
Существует шутливая фраза: «Любовь — это тоска по родному месту»; всякий раз, когда человеку пригрезится какой-нибудь край или район, и он во сне говорит себе: «Мне все кажется знакомым. Я уже был здесь», мы вправе истолковать подобную местность как символ материнских детородных органов, либо ее тела в целом. Те, кому я давал возможность в познавательных целях изучить дневник фрау Анны, неизменно испытывали упомянутое выше чувство: «белый отель» им знаком, так как представляет из себя тело их матери. Это место, где не существует греха, нет тяжкого груза нечистой совести, терзающей нас, — на сей счет пациентка говорит нам, что потеряла по дороге багаж и явилась, не обремененная даже зубной щеткой. Отель общается с нами языком цветов, запахов и вкусов. Не стоит пытаться уложить в рамки жесткой классификации его символы, как делали некоторые ученики. Например, утверждали, что холл отеля является ротовой полостью, лестница, ведущая в номера, соответственно, пищеводом (по мнению других, актом совокупления), балкон — грудью, окружающие здание пихты — лобковыми волосами, и так далее; гораздо более существенным фактором для правильного толкования выступает общая атмосфера белого отеля, его беззаветная преданность оральной активности, — брать в рот, сосать, кусать, жевать, глотать, — со всем нарцистическим упоением младенца, припавшего к материнской груди. Мы видим здесь безграничную единичность самых ранних лет ребенка, аутоэротический рай, карту нашей первой страны любви, нарисованную со всей belle indifference одержимым пером истерика.
Как кажется, текст свидетельствует о чрезвычайно глубокой, превосходящей Эдипов комплекс, идентификации пациента со своей матерью. Удивительным здесь является разве что необычайная сила, с которой она проявляется в данном случае. Грудь — первый объект любви; младенец, припавший к соску, стал прототипом всех любовных отношений. Нахождение объекта любви в период половой зрелости по сути означает возвращение к однажды уже совершенному открытию. Добросердечная мать Анны, привыкшая наслаждаться жизнью, передала девочке аутоэротизм,[12] и таким образом, дневник пациентки выражает стремление вернуться во времена, когда безраздельно властвовал оральный эротизм, а между матерью и ребенком существовала идеальная связь. Поэтому в «белом отеле» Анна и окружающий ее мир неразделимы: все поглощается целиком. Вновь рожденное либидо преодолевает любые потенциальные препятствия и угрозы, как черный кот, который в ее рассказе снова и снова, находясь на волосок от гибели, остается невредимым. Это «хорошая сторона» белого отеля, его гостеприимная щедрость и открытость. Но каждый миг, особенно во время наивысшего блаженства, над всем нависает зловещая тень разрушения. Мать, всеблагая повелительница их мира, собирается посетить роковой отель.
Теперь меня не покидало нелепое чувство, что я знаю о фрау Анне абсолютно все, кроме одного — причины развития истерии. Возник и второй парадокс: чем больше я убеждался в том, что «гастейнский дневник» пациентки представляет собой исключительный по смелости документ, тем сильнее она стыдилась, что написала подобную гнусность. Она понятия не имела, где могла услышать грязные выражения и не понимала, почему использовала их в своем сочинении. Она умоляла меня уничтожить записи, говоря, что они всего лишь дьявольские обрывки мыслей, порожденные «завихрением в голове» — следствием радостного возбуждения из-за того, что боль снова отступила. Я отвечал, что стремлюсь лишь добраться до истины, которую, по моему убеждению, содержит этот примечательный документ. Какая удача, добавил я, что вам удалось обмануть бдительность охраны, цензора-контролера, стоящего на пути в белый отель!
Она с величайшей неохотой согласилась изучить вместе со мной свое сочинение, останавливаясь на тех местах, которые вызывают какие-либо ассоциации. Рецидив затрудненного дыхания, проявившийся в легкой форме, уже прошел, она была твердо убеждена, что полностью излечилась, и не понимала, почему я настаиваю на дальнейшей работе. К счастью, находясь под влиянием эффекта перенесения, она не желала совсем прекращать наши встречи.
«Белый отель, — начала она, — это место, где мы остановились. Мне нравится отдыхать в горах, я испытала такое облегчение после кошмаров Вены! Но мне хотелось, чтобы там было еще и озеро, огромное озеро, потому что возле воды я чувствую себя свободнее. В нашем отеле имелся зеленый плавательный бассейн, и у меня он превратился в озеро! Большинство персонажей — это те, кто отдыхал вместе с нами. Там собралось невероятно пестрое общество, — наверное, люди пытаются сейчас восстановить привычный образ жизни, нарушенный войной. Например, среди нас присутствовал один английский офицер, очень церемонный и вежливый, прямой как палка, его контузило на фронте во Франции. Он писал стихи и показывал мне одну из своих книг. Я очень удивилась, несмотря на то, что, насколько я могу судить, поэт из него вышел не очень хороший. Майор постоянно упоминал племянника, который должен приехать чуть позже, чтобы покататься вместе с ним на лыжах. Но я услышала, как кто-то сказал, что на самом деле племянник погиб в окопах. Однажды майор созвал всех на собрание и объявил, что на нас могут напасть. Я подумала, что смогу создать из такого происшествия забавную сцену, ведь существует столько вещей, которых мы не понимаем, наподобие осенних листьев и звездопада».
Тут я прервал ее и спросил, может ли она связать навязчивое уподобление падающих звезд цветам с каким-нибудь эпизодом из раннего детства.
«Что вы имеете в виду?»
«Помню, вы сказали, что медузы под водой выглядят точь-в-точь как голубые звезды».
«Да, верно! По утрам, как только вставала, я сразу же бежала на берег посмотреть, заплыли к нам за ночь еще медузы,[13] или нет. Ну, конечно, я включила туда многое из своего прошлого. У нас в Одессе была маленькая японка горничная, и она мне часто декламировала хоку, — крошечные стихотворения, — когда наводила чистоту в комнате. Я почему-то подумала, что ей надо подружиться с английским военным из Гастейна, они оба совсем одинокие и любят поэзию. Майор казался таким грустным, он постоянно упрашивал всех сыграть с ним в биллиард. Да, там смешалось прошлое и настоящее, как и во мне самой. Например, русский, — это мой друг из Петербурга, каким я его сейчас представляю. Он занимает довольно высокий пост. Я видела его имя в газетах».
