Владислав Николаев - Своя ноша
А Маринка? А пять лет? А наша любовь, черт подери? Нет, нет и нет!
«Хоть бы скорее убрались! — думал я про гостей. — Не могу же откладывать командировку до бесконечности».
В кухне звенели посудой, смеялись, переговаривались. То и дело слышался голос Эджина, самоуверенный, ироничный. Впрочем, какой он Эджин? По паспорту — Евгений. То есть Женя, Женька. Неплохо звучит. Может быть, даже лучше, чем Эджин, Эдик, Эд, но что поделаешь, коли человек лишен слуха. Пускай Эджин. Теперь он работал в институтской многотиражке; до многотиражки, слышал, стоял продавцом в книжном магазине и еще занимался чем-то совершенно неожиданным — тоже не розами и коврами устлан путь.
… Наташа Улина жила через дом от нас на первом этаже; по вечерам ее окно завешивалось афишами, буквами внутрь; когда в комнате зажигался свет, буквы проглядывали сквозь толстую афишную бумагу и, читая с улицы наоборот, можно было узнать, какие спектакли шли в городском театре.
— Правда, мила? — шепотом спрашивала Татьяна, когда неделю назад мы вместе смотрели «Касатку». — Легкая, изящная!.. А целуются, думаешь, они понарошке, театрально? Ничего подобного! Взаправду! У них любовь!
Там, на сцене, Наташа в это время обнималась с высоким, в летах, мужчиной, одетым почему-то под купчика, хотя по пьесе он барин, — в расшитой косоворотке, в мягких расписных сапожках. Мужчина увлек Наташу на скамейку, запрокинул на спину, и оба на какое-то время замерли в объятиях друг друга. Лиц их не было видно. Я на миг представил, как они там целуются взаправду, и отвел глаза в сторону: оказывается, чертовски неприятно, когда на сцене страсти не изображаются, а торжествуют всерьез.
— Нашли место! — с брезгливостью сказал я.
— Ничего ты не понимаешь! — рассердилась Татьяна. — У них любовь. И давно. Но он женат и не может оставить ту. Понимаешь, он познакомился с той в немецком концлагере. Вместе бежали, воевали в маки. Да, да, во Франции. Он был тяжело ранен, и она выходила его и после войны привезла в наш город. Теперь он считает себя обязанным.
— И правильно.
— Ничего не правильно. С Наташей они любят друг друга.
— Надо же так набекрень думать! Честнее было бы, если бы он совсем ушел от жены, чем вот так, на глазах у тысячи людей! — И я махнул рукой на сцену.
— Ничего ты не понимаешь, — повторила Татьяна и презрительно отвернулась.
Меня озадачила не столько Наташина история, сколько наши с Татьяной расхождения в ее восприятии. А еще недавно мы почти обо всем думали одинаково.
… В кухне Эджин завел деловой разговор:
— После дождика и согреться бы не мешало! Да и труд мой кое-что стоит.
— Не жалко, — ответила Татьяна. — Открывай.
«Окружает себя артистическим обществом, — все сильнее раздражаясь на гостей и хозяйку, думал я. — Как же! Без пяти минут кандидат наук, первооткрыватель, знаменитость, и гости вроде Куба уже не годятся в компанию — слишком простоваты».
— Почему уединился? Или гостям не рад? Татьяна Сергеевна разрешила бутылочку коньяку открыть.
Надо мной стоял Эджин. Полиэтиленовую накидку он снял, и я не без зависти оглядел его модный пиджак с разрезами по бокам, белоснежную сорочку, тоненький галстук, лакированные мокасины, которые он ухитрился даже по дождю не забрызгать, — ну да, нам с Кубом до таких образцов далеко.
— Умеешь, — сказал я.
— А тут и уметь нечего — с одного слова понял Эджин. — Привычка, вкус. Ну, хватит куражиться. Вставай. Век с тобой не выпивали.
Я поднялся. Эджин обнял меня за плечи, и так, в обнимку, раздрузьями, мы появились в кухне.
Татьяна и Наташа разбирали из сеток продукты.
— Много наприглашала? — спрашивала Наташа.
— Человек тридцать.
— И ты надеешься управиться?
— Мама вечером придет. На ночь останется. Она все и сделает. А по магазинам Эдик. Сам назвался.
— Не мог же я упустить возможность послужить науке, — сказал Эджин, выбивая из бутылки пробку.
— Да, Эдик, не подведи с икрой.
— За кого ты меня принимаешь?
— А как же так Витя уезжает? — сочувственно спросила Наташа, подняв на меня голубые глаза, — Что за такое срочное дело? Нельзя отложить? Ведь защита кандидатской раз в жизни.
— Будет еще и докторская.
— Нехорошо, нехорошо, — Наташа погрозила пальцем. — Признавайтесь: отлыниваете от своих обязанностей. Сейчас бы по магазинам бегать.
— Признаюсь, Наташа, в точку попали.
— Дамы и господа! Налито. Прошу к столу, — призвал Эджин. Он же первым и рюмку поднял. — За удачу, за то, чтобы завтра — без сучка без задоринки.
— Ах, ведь завтра еще и защита! — в испуге вскрикнула Наташа. — Страх-то какой! Волнуешься?
— Не особенно, — усмехнулась Татьяна, прикуривая сигарету. — Я сдам любой экзамен, защищу любую диссертацию, лишь бы экзаменаторами были мужчины. С ними легче договориться. А завтра так и будет.
— С твоим открытием завтра бы любая дурнушка защитила, — польстил Эджин.
— Недавно мне один парень про себя рассказывал, — вмешался я в разговор. — Сначала из института его выгнали, а потом отец — и из дома. Но на первое время отец дал-таки ему пятьсот рублей. Парень приехал на стройку. Осмотрелся. Познакомился с начальством. Пригласил в ресторан. За один вечер выкинул триста рублей. На другой день пошел устраиваться. Начальство, естественно, рассудило: если за один вечер швыряет по триста рублей, то его оклад должен быть по меньшей мере триста пятьдесят — и жить еще надо. И назначило на соответствующую должность.
— Не могу осилить твоей анекдотической аналогии, — вспыхнув, проговорила Татьяна.
— Ты — вроде тех трехсот рублей. И оправа для тебя в сто пятьдесят или двести уже не годится. Подавай в триста пятьдесят. Ну как, скажем, такая красивая женщина может жить в одной комнате? Дать ей двухкомнатную квартиру! Или как ей поставить тройку или завалить диссертацию? Обязательно пятерку, а диссертацию признать новым словом в науке!
— О, я и забыла… квартирой ты обязан мне. Только мне!
— Считай ее своей.
— Ты слишком великодушен. Но я не воспользуюсь…
Наташа хлопала глазами и не понимала, ссоримся ли мы или попусту болтаем, а вот Эджин, по-моему, угадывал потаенный смысл перебранки. — надвинулся локтями на стол, насторожил локаторами на Татьяну уши.
Перехватив мой взгляд, Эджин распрямился.
— Бог мой! — вздохнул он. — Почему, когда под стол пешком ходил, никто не надоумил меня про геологию? Вокруг талдычили: искусство, литература, журналистика! А что они в наше время стоят? Геология — единственная профессия, где можно чего-то добиться.
Свобода, инициатива, и в рюкзаке — маршальский жезл, — он не оставил привычку чужие слова выдавать за свои. — Выбросили в тайгу — ходи, броди, не жалей ног, а что найдешь — все твое: месторождение, слава, деньги, ученые степени. Да, не ту профессию мы с тобой, Виктор, выбрали. Никакой отсебятинки! Словами только и можно поиграть, зеленое назвать бирюзовым, изумрудным, голубое — синим, а мыслями — ни-ни-ни!
— А ты хоть раз пробовал выступить с какой-нибудь отсебятиной? — спросил я.
— Нет.
— Тогда нечего зря трепаться.
— Ну, это уже удар ниже пояса. Сам знаешь: никто бы ее печатать не стал… А я тоскую по широте, непредвзятости. Я и в книжную торговлю ударился, чтобы показать дуракам, что может сделать человек без предрассудков… Зашел как-то в магазин: полки забиты, под прилавками горы. Мелькнула мысль: вот бы пошерудить этими миллионами! Мелькнула и застряла в мозгу. Ночь не спал, думал: нельзя ли расчистить авгиевы конюшни. Целую программу надумал — семнадцать пунктов. Наутро пошел к директору книготорга. «Хотите, за месяц выпотрошу один из ваших магазинов?» Тот глаза выпучил — не сумасшедший ли явился? А когда я растолковал ему по пунктам всю программу, пришел в дикий восторг и немедленно назначил меня директором магазина. На время, конечно.
— Ну и как? Расчистили? — нетерпеливо спросила Наташа, слушавшая Эджина с простодушным любопытством.
— Еще бы! — рассмеялся Эджин. — Первым делом навел справки, где и какие совещания готовятся в городе. Повезло. Совещания чуть ли не каждый день. Учителя, врачи, строители, инженеры, юристы — все совещались. В магазине закипела работа. До ночи сидели мои продавцы и комплектовали библиотечки. Каждая библиотечка по рублю — ни копейкой дороже, ни копейкой дешевле. Днем ездили по совещаниям. Прибудут за полчаса, встанут в дверях вместо контролеров. И кто заходит — в руки библиотечку: «С вас рубль! В обязательном порядке. Иначе не пропускаем. Нет рубля? Займите у знакомых».
— Да это же насилие! — всплеснула руками Наташа.
— Всего-навсего пропаганда книги! А главным козырем была лотерея. С холодильником. Достал с базы «Саратов», поставил на прилавок. На улице — транспарант: за рубль можно выиграть холодильник. Пошел народ. Очереди у прилавка. Книги рекой потекли.
