Это могли быть мы - Макгоуэн Клер

– Можешь сама положить ее в посудомойку?

– Ладно. Только не кричи, – удивленно вскинула брови сестра.

Кейт до боли прикусила губу.

– Просто папа уже хочет пообедать.

– А… Я еще несколько часов обедать не буду, – ее сестра обожала подобные заявления, гордясь способностью перебороть собственный голод.

Кейт тоже однажды так сделала – они научились от матери, которая любила, когда все вокруг едят плотно, но сама этого избегала.

– А ты бы не могла домыть посуду? Если я сейчас не уложу Кирсти спать, у нее на весь день режим собьется.

– Но ведь сегодня Рождество, Кейт! Дай ребенку порадоваться!

– А чему именно она, по-твоему, может радоваться? Думаешь, наслаждается «Доктором Живаго»?

До нее еле слышно доносились звуки невероятно долгого фильма из соседней комнаты, где Лоуренс и Майкл пытались смотреть кино, несмотря на Ингрид, пытавшуюся перекричать телевизор, и отца Кейт, который не мог понять сути фильма и громко шелестел газетой, сетуя на различие вкусов. Эндрю играл с Адамом в принесенную Лоуренсом игру, издававшую громкие звуки, похожие на выстрелы, от которых по спине Кейт волнами бежали тревожные мурашки. Кирсти была в обитой тканью кроватке, в которую ее помещали на день. Там она сидела, прислонившись к спинке, и разглядывала собственные руки. На Рождество ей, как всегда, подарили игрушки, но было неясно, понимала ли она, как в них играть. При виде их яркого пластика и мягкого плюша Кейт хотелось плакать.

Элизабет вздохнула.

– Понимаю, тебе тяжело, Кэти…

Больше уже давно ее никто так не звал.

– Это не просто тяжело.

– Понимаешь, ты – не единственный человек, у которого в жизни есть проблемы. У тебя хотя бы двое детей. У многих нет и этого.

Кейт открыла рот, чтобы извергнуть поток лавы, струившийся по ее венам, но сдержалась. Она вспомнила о внезапном разрыве между Элизабет и Патриком вскоре после тридцатилетия ее сестры. О том, с какой ошеломляющей скоростью это произошло. То, как Элизабет иногда смотрела на Адама не то голодным, не то злым, не то непонятно каким взглядом.

– Я… Да, я понимаю.

Она могла бы расспросить подробнее, и, возможно, тогда они смогли бы поговорить по-сестрински, как в прежние времена. Но, по правде говоря, у нее не оставалось жалости ни на кого, кроме себя.

Она сняла резиновые перчатки, приняв более удачное решение, чем устроить конфликт, который взорвет всю семью.

– Пойду проветрюсь.

– Что? Куда?

– По магазинам. Нужно купить кое-что.

– А дети?

– Эндрю дома.

Это если не считать их тети, дяди и обоих комплектов бабушек и дедушек.

– Да, но…

Кейт посмотрела на сестру сверху вниз, словно подначивая ее сказать что-нибудь о том, что Эндрю нужно отдохнуть от работы или как хорошо он ухаживает за детьми. Что-то в ней надорвалось.

– Просто это очень тяжело. Ты понимаешь насколько? Это не просто двое детей на руках. Это ребенок, которого нельзя оставлять без внимания ни на минуту, и она всегда будет такой. Всегда. Она никогда не вырастет и не будет жить собственной жизнью. Понимаешь?

Элизабет вздохнула, и Кейт даже заметила, как она слегка закатила глаза, и этот момент настал – с нее хватит! Она взяла ключи от машины и вышла, даже не расчесав волосы. И каким-то образом обнаружила себя на почти безлюдной дороге, указатели на которой вели к Хитроу. Она сама не знала почему. Наверное, потому что если она и не сможет сесть в самолет, и улететь, то хотя бы приблизится к этому.

Кейт нравилось представлять себя такой. Женщина, которая сидит в баре на высоком стуле, чтобы можно было полюбоваться стройностью ее ног. Которая мелкими глотками пьет шампанское среди бела дня, словно собирается на какую-то таинственную и важную встречу.

Возможно, именно такой она и могла бы стать, если бы продолжала работать – ведущий репортер из тех, кто появляется на экране по воскресеньям. Может быть, даже на центральном канале. Это вовсе не было несбыточной мечтой. Все говорили ей, как хорошо она смотрится на экране, естественно, элегантно, но без заносчивости. Если бы, если бы. «Если бы у меня не было детей. Если бы я не вышла замуж». Если бы она не обнаружила, что материнство – единственное, на что она не способна. Что ей не по силам любовь ни к мужу, ни даже к детям.

Она позволяла себе думать, что дело именно в этом: в единственной развилке в ее жизни, где все пошло наперекосяк. То решение выйти замуж и завести семью. Которое даже и не казалось решением. Просто очередным этапом в жизни, вроде покупки дома или устройства на работу. Поезд, на который ты садишься, и вдруг выясняешь, что не можешь сойти.

Она даже не понимала, зачем все это делает, до встречи с ним.

Если бы он писал сценарий, то все начиналось бы так:

«ЖЕНЩИНА сидит в одиночестве в баре. Ей чуть за тридцать, довольно привлекательная блондинка. У нее печальный вид».

Впрочем, это и были первые слова, которые он ей сказал.

Она подняла голову.

– Довольно привлекательная?

– У нас так принято. Так описывают нормальную женщину, не голливудскую красотку.

– А…

Она понятия не имела, комплимент это или нет, что уже будоражило кровь. Мужчина, подошедший к ней сзади в баре, был высок ростом и одет в белую рубашку с расстегнутым воротом и серый пиджак. У него были рыжие волосы такого же темного оттенка, как шкура пса, который был у нее в детстве, с оригинальной кличкой «Рыжик».

– Я работаю в киноиндустрии, – пояснил он. – Вошло в привычку. Вроде как перерабатываешь собственную жизнь в сценарий.

– Вы пишете?

Она отвернулась от него, чтобы видеть только краешком глаза, словно подарок, оставленный в шкафу до Рождества. Эндрю всегда хотел стать писателем. Ей казалось, что желание стать писателем, а не реальный писательский труд, было тем делом, на которое можно было потратить десятилетия своей жизни.

– Раньше писал. На этом денег не заработать. Теперь продюсирую.

Кейт знала, что Эндрю назвал бы это «продажей себя». Эндрю, который уже лет пять даже не брался за перо. Она сделала глоток, легонько постукивая ногтем по бокалу.

– Как увлекательно…

Блистательный сарказм, который, по опыту Прежней Кейт, очаровывал мужчин вроде него.

Он рассмеялся.

– Вы правы. Но это занятие позволило купить особняк в Голливуде.

– Хм-м… – она старалась не показать, что впечатлена и даже немного завидует.

– А вы чем по жизни занимаетесь? – по выговору она поняла, что он ирландец, но, наверное, уже давным-давно уехал из страны.

– Делаю, что хочу, – таинственно ответила она.

Вранье, с какой стороны ни погляди.

– Собрались поехать в какое-нибудь приятное местечко?

– Возможно.

Скоро нужно будет возвращаться домой, снова готовить, поставить стирку, выступать посредником при выборе программы для вечернего просмотра.

Он постучал кредитной картой по стойке бара. Золотая. Она не могла прочитать его имени.

– Могу я предложить вам выпить? Обожаю женщин, пьющих шампанское днем.

Она взяла бокал.

– Нет, спасибо. Предпочитаю садиться в самолет трезвой.

– А я предпочитаю надраться до чертиков, – произнес он с волчьей улыбкой.

Она, сама того не желая, обернулась, чтобы посмотреть ему прямо в лицо, и замерла, словно ей влепили пощечину, увидев его серые глаза и почуяв запах одеколона. Что-то редкое и дорогое.

Виски ему принесли вместе с серебряным подносом для чаевых. Он положил на поднос десятку, словно для него это были гроши, и осушил стакан залпом.

– Что ж… Рад был с вами не поболтать.

И он исчез. Кейт обернулась, вдруг испугавшись – надо же было так облажаться? – и вдруг он вернулся, чуть опершись о краешек ее стула.

– Через шесть дней я возвращаюсь. Рейс из Лос-Анджелеса. Вдруг вы будете где-то рядом и захотите действительно поболтать.

И он ушел, оставив остывающий след ладони на сиденье табурета рядом с ее бедром.