Шандарахнутое пианино - МакГуэйн Томас

Из-за его спины раздался голос барыни Фицджералд.

— Вы кто?

Болэн обернулся, выпрямился, улыбнулся. Лицо ее было нежнее запеканки.

— ВОН.

Когда утонченные либо состоятельные женщины злятся, они пытаются превратить свои лица в черепа на вид. Барыня Фицджералд это и сделала и при этом стала ужасно похожа на фонарь из тыквы. Так толста она была.

Болэн предложил объясниться.

— ВОН! — Она только что это сказала. — ОН У НАС В ДОМЕ! — добавила она, присвоив открытие, которое ей не принадлежало.

— Я могу…

— НЕТ!

— Я могу…

— НЕТ!

— Нет — что?

— НЕ МОЖЕТЕ… СТУПАЙТЕ ВОН ОТСЮДА!

Где-то тут посреди она принялась по-тяжелой набирать очки с «другом сантехника», которым лупцевала Болэна. Тот прикрывался и искал защиты за корзинами.

— У вас преступность на лбу написана, — пыхтела она. Болэн перехватил «друга сантехника», подавил в себе зуд прописать им ей по первое число. Явился Фицджералд, позволивши сцене в свое удовольствие созреть.

— Придурок, — сказал Фицджералд, — вы не поняли, когда вам оказали услугу. — Он мрачно сам себе хмыкнул. — Вы отдаете себе отчет, — спросил он, — что, когда полыхала Вторая мировая война и Гитлер был на коне, я стал чемпионом по сквошу в Детройтском атлетическом клубе? — Это все и решило.

— А это какое здесь отношение имеет! — взвыла Эдна, его супруга. Фицджералд пустился в долгие песни и танцы о том, что он вообще за парень. И хотя в его последней глупости звучала значительная мука, она подействовала — первобытное лицедейство визга и обвинений барыни Фицджералд оказалось разбито вдребезги.

— Энн! — взревел Болэн, несколько поразмыслив, стараясь все как-то оживить. Он поймал нужную ноту; поскольку Фицджералд кинулся его заткнуть. Но Болэн не мог ошибиться в легком ее беге вниз по лестнице — одна рука на перилах, — который длился, казалось, целую вечность.

Когда она возникла, он принялся жаться пред ее родителями. Они под яростным взглядом ее растаяли. Болэн увидел ее, дух его скрутился и туго натянулся. Пред ним, одна истинная. Они улыбнулись посреди всеобщей бесполезности этой жучиной свары. Украдкой Энн записывала все своей камерой, включая и последний удар вантузом.

— По нейтральным углам, — крикнул Фицджералд.

— Неужто никогда не будем мы в безопасности? — вопросила его супруга. Болэн тишком снова включил стиральную машинку.

— Я могу все объяснить, — произнес он со внезапною слепой радостью.

— Не желаем слушать!

— А стоило бы, — сказала Энн, голос ее — шафранный бизон, рысящий в Иерусалим с почтовым мешком пони-экспресса ^{140}, набитым любовными приветиками. — Может, вам бы и стоило.

— Неужто никогда не будем мы ограждены от мародерства этого преступника?

— Эдна, — произнес Фицджералд монодией здравого смысла.

— Никогда? — В голосе ее возник крохотный излом.

— Эдна, — сказал Болэн.

— Я желаю, чтобы мне кто-нибудь сказал, — произнесла она с благородной осуждающей миной — как будто голос ее независимо угрожал расплакаться… — Я вполне готова иначе распорядиться собственной жизнью, если нас и дальше снова и снова мимоходом будет вытеснять мародерство этого громилы… этого католического преступного элемента.

— Ох, будет тебе, Эдна.

— Я вероотступник, — сказал Болэн. — Между мной и моей последней новеной пролег не один пустой день.

— У меня свой банк париков, как бы глупо это ни звучало. Но для меня там работа найдется.

— Нет-нет-нет. Болэн уберется. Вот увидишь.

Из глаз Фицджералда к оным же Болэна дугой сверкнула вспышка ненависти, какую способен произвести лишь предприниматель, каковому причинили неудобство. Болэну так хотелось устроить решающий поединок; однако он знал, что с Энн это ни к чему не приведет. В ее стиле было представлять себя неотъемлемой частью благородного семейного пакета.

С другой стороны, когда ее отец взял Болэна за глотку и попробовал его придушить, расцепила руки ему Энн.

То была еще одна ошибка Фицджералда; ее неуместность даже выгнала из помещения его супругу. Та вышла, утверждая, что больше не понимает, как можно населять это ранчо.

— Выступление оказалось неудовлетворительным, — осторожно высказался Фицджералд, обворожительно, — со стороны барыни и меня.

— Говоря откровенно, часть с туалетным вантузом оставила меня равнодушным. — Перекрикивать стиральную машинку стало трудно. Та содрогалась и колыхалась упаренными взбрыками. С двигательным приводом, воображал Болэн, она вихрем крутила священный груз мелочевки Энн.

— Папуля, — сказала Энн, — уже поздновато для подобной… защиты.

— С этим трудно смириться, милая.

— Но ты должен.

— Это я знаю, дорогая. Я и сам это вижу. Мы никогда раньше особо не вмешивались, правда? До того, как Болэн вломился в дом? Правда, моя дорогая? И забросал маму мерзостью, когда она его обнаружила в библиотеке? Правда же? Но, детишки, попробуйте взглянуть на все с моей стороны, а? Ник тут вопит, что на мамину голову в райке даже мухи не слетятся, — это некрасиво, не так ли, детки? Или это поколенческое?

— Мы можем выйти из прачечной? — поинтересовался Болэн.

— Позвольте мне вот что сказать, — продолжал Дьюк Фицджералд. — Энн, поступай как хочешь. Мы уважим все, что б ты ни решила. И мама меня поддержит. Честно.

— Я не знаю, чего я хочу!

— Энн…

— Не знаю, папа! — Энн не желала спариваться. Ей хотелось еще несколько лет играть со всяким мусором у себя в комнате. Фицджералд, трупоед, это видел.

— То есть, послушай, — ты хочешь замуж?

— Никто этого не говорил, — сказала Энн. Болэна уязвило болезненно. Фицджералд вздел ладони, обе сразу, к одной стороне своего лица жестом заведомого невмешательства.

— Хочешь свой дом — я отойду и не стану мешать. — Тут Фицджералд мог вести мяч на своем поле, не сходя с места; но внезапное виденье дома без Энн в нем и его супруги, идущей в атаку с горстями шариковых ручек в кулаке, вынудило его отступить. Ему недоставало — по крайней мере, в тот миг — инстинкта, присущего убийце.

Но Фицджералд продемонстрировал свое право, даже в этом незавершенном наскоке, на комнату наверху ^{141}. Теперь ему хотелось все закруглить.

— Ник, вам здесь найдется комната. Энн вам скажет, когда мы едим. — Даже это потребовало некоторой выдержки. Фицджералд хотел пообещать Болэну, что, если он повернется спиной, ангельские хоры запоют задолго до того, как он решит, будто никогда их больше не увидит.

— Прекрасно, — сказал Болэн, благосклонно кивнув.

— Ладно, парнишка. По рукам.

Фицджералд подошел к двери и взялся за ручку. Голове своей он позволил слегка поникнуть, не поворачиваясь глянуть на них.

— Спок’ночи, Энни, — хрипло вымолвил он и вышел.

Когда он скрылся, Энн сказала:

— Раньше он никогда не звал меня Энни.

Болэн ее сграбастал. Они любовно сцепились средь корзин. Один знаменитый человек сказал, что мы проходим по жизни с «худеющим портфелем восторгов» ^{142}; и вот эти, эти, эти дети, эти эти эти эти маленькие дети вскоре уже не смогут больше так ни к чему относиться.

12

Бренн Камбл легонько прикрыл за собою дверь флигеля и проследовал по открытой подъездной дорожке туда, где Болэн выгружал пару низких, невзрачных, всеобъемлющих чемоданов. Совсем не такого рода багаж Камбл связывал с высшим уровнем прибывающих в «Галлатин-Филд» Бозмена ^{143}. Четырнадцатикаратные объездчики из Центрального агентства подбора типажей Чувацкого города, высыпавшие из турбовентиляторных «электр» «Северозападного Востока» ^{144}, не шныряли с фанерным багажом столь жалкого разбора. Это его успокоило.