Сестры Шанель - Литтл Джудит

– Она всегда была заурядной ученицей, – произнесла сестра Иммакулата.

– И в ней нет благочестия! – Сестра Гертруда смотрела на меня поверх очков.

Мать-настоятельница только покачала головой.

– Похоже, она попусту растратила здесь свои годы и не использовала возможности для самосовершенствования.

Сестра Иммакулата кивнула:

– Промотала. Совсем как ее сестры.

Я ждала, что сестра Эрментруда, которая внимательно слушала остальных с помощью слуховой трубки, присоединится к порицаниям и добавит, что я не благоговею во время мессы, что я тщеславна, что я не размышляю, как следовало бы по воскресеньям после обеда.

– Десбутены не станут нанимать еще одну Шанель, – продолжала мать-настоятельница, – после того как узнали, что Габриэль выступает в заведении с дурной репутацией.

– А если к бабушке с дедушкой? – спросила сестра Иммакулата, и я поняла – они пытаются решить, что со мной делать. Мне исполнилось девятнадцать. Время пришло. – Они старые коробейники. Она может торговать с ними на рынке.

Мать-настоятельница громко вздохнула.

– Сестра! Вспомните, что случилось с Джулией-Бертой. – Она снова покачала головой, затем взяла со стола письмо и повертела его в руках, словно размышляя над его содержанием.

Я подалась вперед. Похоже, почерк на конверте принадлежал Эдриенн, но адресовано оно было матери-настоятельнице, а не мне.

– Работа в Виши, – аббатиса нахмурилась, – шляпный магазин…

У меня перехватило дыхание. Для меня нашлось место в шляпном магазине!

Если только канониссы позволят мне занять его.

– Мы не можем допустить, чтобы она запятнала доброе имя нашего учреждения, как это сделали ее сестры, – твердила мать-настоятельница. – Особенно в таком городе, как Виши, на глазах у всего beau monde^[27], семей наших платных воспитанниц, тех, кто поддерживает пансион. У нас есть репутация, которую нужно хранить, у нас есть…

– Но, матушка! – перебила я, отчаянно стараясь не упустить представившуюся возможность. – Я никогда не запятнаю имя пансиона и не сделаю ничего, что могло бы повредить его репутации. И я хорошо разбираюсь в математике…

– Следите за языком, мадемуазель! – воскликнула мать-настоятельница, широко раскрыв глаза от негодования.

В этот момент сестра Эрментруда внезапно встала, ее слуховая трубка с грохотом упала на пол, напугав всех. Я приготовилась к новой порции критики. Но вместо этого она нацелила палец на мать-настоятельницу.

– Итак, она не может работать в Доме Грампейра. Ты не хочешь, чтобы она поехала к бабушке с дедушкой. Что в таком случае ты собираешься делать с этой девушкой? Запереть ее в чулане навечно, чтобы не позорить пансион? Смешно! У нее добрый нрав. Она разбирается в математике. В чем проблема, Генриетта?

Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь обращался к аббатисе по имени. До нас доходили слухи, что раньше матерью-настоятельницей была сестра Эрментруда и все канониссы находились под ее присмотром. Но она была так стара, постоянно дремала, плохо слышала, поэтому никто не верил.

Похоже, это все-таки была правда.

– У Антуанетты не такая сила воли, как у Габриэль, – продолжала сестра Эрментруда. – Но если она будет много работать, то сможет найти свое место в жизни. Возможно, ей даже удастся выйти замуж за молодого клерка. А теперь отпусти девушку, Генриетта. Время пришло.

Она говорила так громко, что слова, казалось, отражались от стен.

Отпусти девушку, Генриетта.

Сестра Эрментруда вышла, и на этом все закончилось.

Работница

Виши

1906–1910

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ

В день моего прибытия в Виши Эдриенн уезжала к Мод, но я не расстроилась. Мы обнимались, плакали и смеялись, потому что скоро она будет помолвлена. Скоро она найдет своего gentilhomme и ее мечты сбудутся.

Я заняла ее место в унылой комнате, которую она делила с Габриэль, и в шляпном магазине на Рю-де-Ним, где мыла полы и вытирала пыль с вешалок. Сквозь витрины я наблюдала, как мимо прогуливаются elégants и gentilhommes из других стран, приехавшие на воды. Мир, о котором я всегда мечтала, открывался прямо передо мной, и мне не терпелось окунуться в него. Но в данный момент я была поглощена заботой о Габриэль.

Увидев ее впервые после долгой разлуки, я встревожилась, однако постаралась скрыть свои чувства. Моя сестра была бледна и очень похудела. Но в ней ощущалась все та же неудержимая энергия, она постоянно постукивала ногой в такт припеву, звучавшему у нее в голове. Каждый день она надевала свой длинный фартук и отправлялась на работу, где подавала стаканы с водой, а во время перерывов пыталась попасть на прослушивание. По ночам она засиживалась допоздна, пришивая блестки к взятым напрокат платьям gommeuse. Между бровями у нее пролегала глубокая складка. Я хотела попросить ее показать мне новые песни и движения, которые она, должно быть, выучила, но не осмелилась. Однажды я начала напевать «Фиакр», надеясь, что она присоединится. Вместо этого Габриэль резко приказала мне замолчать.

Она получит место, убеждала я себя, и все будет хорошо. Такие вещи требуют времени. Немало знаменитых певиц появились из ничего и из ниоткуда. Мистингетт^[28]. Иветта Гильбер^[29]. Если у них получилось, то и Габриэль сможет.

Но в конце сентября, всего через несколько недель после приезда, вернувшись домой с работы, я застала ее сидящей в ночной рубашке. Густые черные волосы были распущенны и спутаны, словно она только что вышла из леса. На фоне беспорядочного вороха ярких платьев, брошенных на кровать, ее глаза казались тусклыми и пустыми. По всему полу валялись блестки.

– Все кончено, – тихо проговорила она.

– Что ты имеешь в виду?

Было заметно, что она плакала: бледное, почти прозрачное лицо, покрасневшие от слез глаза.

– Я прослушивалась везде, где мне разрешали. Никто не дает мне роли. У господина Дюма теперь есть другой ученик, который платит за его лорнеты и галстуки, и это к лучшему, потому что мои деньги закончились. Я больше не собираюсь быть gommeuse.

Габриэль выглядела так, словно ее снова бросили на пороге приюта в Обазине. Мне стало невыносимо больно оттого, что я была не в силах ей помочь. Но я должна был что-то сделать. Я хотела, чтобы моя сестра стала певицей, так же сильно, как и она. Я хотела, чтобы она доказала нашему отцу, что он был неправ, бросая нас. Возможно, он никогда бы и не узнал, но мы бы знали.

– Ты не можешь сдаться, – сказала я. – Вспомни, как в Мулене тебя любили лейтенанты. Да и все офицеры в «Ля Ротонд». Они стучали по столам для тебя. Ты можешь найти нового, лучшего преподавателя. Ты получишь роль в следующем сезоне, я уверена.

– Денег больше нет, Нинетт. Я не могу платить за платья. Я не могу платить за уроки. Мне не хватает даже на еду.

Казалось, она полна решимости зачахнуть в нашей съемной комнате, лежа в темноте, уставившись в потолок, оплакивая смерть своей мечты. Она всегда была очень деятельной. У нее всегда был план. Сейчас она ничего не хотела предпринимать, и это меня пугало. Я лихорадочно соображала, чем ей помочь, как вдруг мои черепаховые гребни, лежавшие на маленьком комоде, навели меня на мысль.

Этьен.

Я попытаюсь его убедить. Если он поддержал ее однажды, возможно, захочет сделать это снова. Если бы он только заплатил еще за несколько уроков вокала!

Габриэль и слышать об этом не хотела.

– Я не хочу, чтобы он знал, что я потерпела неудачу, что у меня кончились деньги. Это унизительно. Он был прав: у меня нет голоса. Нужно было слушать его с самого начала. Теперь я не смогу расплатиться с ним. Он, кажется, совсем забыл обо мне, и сейчас это даже хорошо.

Перед отъездом Эдриенн сообщила мне, что Этьен очень занят и о нем нет почти никаких известий. Они слышали только, что он купил поместье в Компьене для разведения лошадей, назвал его Руайо и приглашает туда мужчин с их любовницами. Ходили слухи, что у него до сих пор роман с Эмильенной д’Алансон.