Василий Белов - Час шестый
Они расстались посреди безмолвной шибановской улицы. Уже начинали горланить петухи. Комары перед утром особенно кровожадничали. Они лезли и в нос и в уши, погибая десятками от шлепков. С отъездом Скачкова Митька совсем перестал тужить. Наоборот, сейчас он вдруг почувствовал радость и облегчение. Словно скинул с плеч многопудовый мучной куль. «Хм, — размышлял он. — Был бы я кулацкого роду… Может, сам ты, дристун, и есть кулацкого роду! Придется посылать Кешу за тарантасом в Ольховицу».
* * *Еще до того, как Евграф подал свое заявление в президиум, Вера Ивановна ушла с собрания. Она не знала, чем оно закончилось. Не больно и знать хотелось! Ходила, чтобы поглядеть Микуленка.
— Не жениться ли уж приехал? — шепнула Вера на ухо Таисье Клюшиной.
— Ой, полно, — тем же шепотком отмахнулась Таисья. — Кабы думно было, давно бы женился. Предрик нонче, приехал хвастать…
Послушала Вера бабьи пересуды, поглядела, как открывали собрание, и к деткам домой. В баню. Комары искусали еще днем, руки-ноги тоскуют. На утро велено опять бежать сенокосничать. А чего бы ей бежать, ежели ни овцы у нее, ни коровы? У других-то хоть скотина… Сено на трудодни выдадут… Господи Иисусе Христе, как ей жить-то? Экая-то куча деток, а у ней ни коровы, ни дома. Дедко Никита и тот в лес убрел. Занял у Клюшиных десять фунтов муки троежитной, топор с котомкой за спину да и убрел. Живет в лесу, считай, от самой Троицы. Маменька по миру пошла. А кабы не она, дак и жевать бы нечего! Эстолько-то голодных ртов, и все мал-мала меньше… Народ смеется, говорят: без мужика, а вишь, сколько робят накопила! Пиши прямо Калинину-то, пусть всех четверых в солдаты берут…
Такие мысли вместе с комарами толклись около Веры Ивановны, пока бежала она под горку к реке.
Коростель кричал где-то совсем близко. Туман поднялся, белел около самой бани.
Она не запирала воротца, даже замка не было. Да и воровать в бане нечего. Запирались лишь изнутри, когда все улягутся, потому что дело ночное… Мало ли что… Вон Акимко Дымов пьяный в Троицын день ночью стукался. «Открой, Вера Ивановна…» — «Иди, иди, Аким, не открою… Иди с Богом, а ежели будешь еще ломиться, дак в сельсовет пожалуюсь. Так и знай». — «Ивановна, сельсовета я не боюсь! Не отступлюсь я от тебя до гробовой доски…» — «И не стыдно тебе?» — «Нет, не стыдно! Не могу жить без тебя, Вера Ивановна…» — «Господь с тобой!»
Ушел он тогда от бани: в деревне еще плясали. Всю ночь не спала, а вдруг опять прибежит? Может, и сейчас тут, забрался в баню к робетёшкам да сидит, ждет.
Сердце у Веры замерло… Она открыла двери в предбанник, затем в саму баню. Нащупала на окошке спички. Торопливо зажгла коптилку. «Нет, слава те Господи, никого нет…» Торопливо пересчитала она всех четверых и скорей запираться. Накинула крюк сперва в предбаннике, потом и в самой бане.
В бане много ли места? Серега с Алешкой оба выросли, хоть и впрямь в Красную Армию. По миру нынче ни за что не пошли. Хорошо, что на сенокос-то ходят! В лес к дедку идти боятся. Больно далёко! Спят, умаялись за день. Набили брюхо кислицей, гиглями да маменькиными кусками и спят. На полу, на постели под одним одеялом. На нижнем полке приткнулся Иванушко, старший Верин сынок. Свернулся калачиком и спит. Тоже вырос, хоть и третий год без отца. На самом верхнем полке постлано самому маленькому. Дедко прибил с краю широкую доску, чтобы ребенок не скатывался. Тут и Вера спала на каких-то шобунях: летом под холщовой подстилкой, зимой под шубами. Днем, когда уходила на колхозную работу. Вера Ивановна оставляла маленьких деток с кривой Таней.
Вера легла на верхнем широком полке, прижала к сердцу младенца. Ребенок искал во сне материнскую грудь, причмокивал. Она сунула ему в рот сосок, чтобы он успокоился. Молока давно уже не было. Двухлетний ребенок только мусолил сосок. Пока не прорезались зубки, можно было терпеть. Нынче зубы вон появились, иной раз так прикусит, что хоть реви! И этот растет…
«Сварьба завтре, — засыпая, думает Вера Ивановна. — Василью, Павлову брату, пора в отъезд, вот он и торопит… Тонюшка вроде и не ревит. Господи, куды все и ушло? Давно ли на своей-то сварьбе плясала да пела? А Микуленок-то у Палашки… И глядит поверх головы. Василей-то, этот простой, не хитрый. Глядит прямо, как Паша, разговаривает степенно. А у этого и глаза как у косого зайца. Пошто у ево бегают глаза-ти? Господь с ним… Пусть бегают».
Вера Ивановна перекрестилась, зевнула и заснула.
Сон сладостной тишиной подкрался к ней, только спит она чутко, словно ночная птица. Готова в любую секунду встрепенуться, прийти в себя. Ей снилась или праздничная Залесная, или Ольховица. Вроде бы сварьбу ждут. И будто бы замуж выходит не Тонюшка, а Палашка Миронова. Они шьют приданое из холстов в какой-то непонятной избе, и не может Вера Ивановна скроить мужскую рубаху. Прилаживается и так и эдак, а у нее не выходит…
Вдруг она вздрогнула. Забеспокоился ребенок. Она открыла глаза. Какой-то шорох послышался за банной стеной. Она устремила взгляд на волоковое банное окошечко. Ей показалось, что какая-то тень мелькнула на той стороне. Или померещилось? Забилось сердце, и ребенок забеспокоился, засучил ножками. За окном опять почудился легкий звук. Скотину, что ли, кто не застал на ночь? Или Акимко шастает Дымов? Сказано же ему было, ежели придет еще под окно, то будут жаловаться самому Веричеву. Неймется ему… Все поклоны через людей заказывает, да вот и у предбанника не первый уж раз.
Вера окончательно проснулась. Осторожные, почти бесшумные чьи-то шаги она скорее ощутила, чем услышала. Все трое ребят спали. Лишь самый малый таращил глазенки. Она встала и с испугом поглядела в окошечко. Там над рекой белел плотный туман, и уже занималось еле-еле заметное утро. Ведренная золотая заря вот-вот появится, а вчерашняя сенокосная усталость еще и не подумала уходить! Вера не сумела заснуть во второй раз. Но не усталость, а тревога и какое-то необычное беспокойство подняли ее на ноги.
Заря стремительно и широко разливалась за банным окном. Вот и первое солнышко косо блеснуло в закопченном банном пространстве. Смута в душе не исчезла. Как раз в наружные воротца кто-то сильно забарабанил. Вера в одной рубахе выскочила в предбанник:
— Кто?
— Ой, Верушка, отопри ради Христа! — Вера Ивановна по голосу определила Палашку и отворила наружную дверцу.
— Гли-ко, чево творится-то! — У Палашки был восторженный вид. — Ведь запретили сено сушить. Всем велят на силос идти… Митя Куземкин и Зырин по всей Шибанихе бегают, всех баб и девок гонят косить на силос…
— Погоди, дай хоть сарафан-от найти…
Палашка ускочила внутрь бани, она продолжала тараторить:
