Григорий Ряжский - Точка
К вечеру на точку явились и к мамке красноворотской, к нашей, у какой стояли не как процентщицы, а числились постоянными. Тамошняя мамка у начальника точки шестерила в полном рабстве и угодничестве, у Следака. Да и то сказать, Следак мужик был серьезный, сам мент в прошлом, следователь по угонам. Его на взятке прихватили всего в две сотки, за полную какую-то ересь, что-то кому-то в виде протекции оказал, чтоб тачку получше разыскать спизженную, а саму взятку не просил, между прочим, просто, когда принесли и сунули, то не хватило сил не взять. И взял. И его взяли самого тут же по навету, кто давал. А он, и правда, нормальный был, ни понтов не колотил на своей должности, ни толпу не портил никому. Один раз всего к нам прибыл со штатским другом, взял девочку среднюю и честно бабки отдал, как просто клиент, а не мент. А когда его турнули с места за две сотки те, то он вспомнил о точке и нужную связь включил, потому что ему весь наш принцип тогда по душе пришелся, как точка устроена и как работает по отдаче, очень сам толковый он и просчитал все как надо. А кончилось, что прежнего мудака выдавил с владения через бывших ментов, других своих же следаков, но по-честному с ним обошелся, бабки за приобретенный бизнес все отдал скрупулезно, заём от другана в штатском получил долгосрочный, и обошлось без войны, только с несильной угрозой. И всё, стал точкой владеть на радость гражданскому населению. А мамка наша, у которой мы с Зеброй, кроме нас ещё на листе рабочем душ пятнадцать имела и без поблажек все, как и мы, со штрафами, если чего. Это я к тому, что мы с Зеброй на обязаловке стояли, а не на проценте. Объясню.
Те, со своими мамками — вольные: прибивайся, хочешь, не прибивайся к точке — отдай твердый процент Следаку и работай, пришла — не пришла — твоя головная боль и твоей мамки, профит они дальше сами располовинят. Мы же — вот они всегда, кроме менструальных дней, кроме уважительных красных флагов поверх Красных Ворот. А мамке по типу нашей — по сотке деревом на карман от Следака за проданную девочку, если сотка баксов или, что редко, сто пятьдесят деревом — за полторы, тоже баксов, ну и полтина в рублях, если за полтину в баксах, доступно говорю?
Короче, бабки забираем за баню и танец живота, а мамка половинит нашу долю и морду воротит.
— Что такое? — спрашиваем. — Что за дела?
— А такие, — отвечает, а сама цедить продолжает через забрало свое. — Фуфлом кавалеры ваши вчера расплатились, убыток получился и недобор. Решение на ваш счет — убыль вчерашнюю уменьшить и по возможности на всех раскидать заинтересованных.
Ну такого беспредела ещё не было, ни до, ни после. Мамка и сама знала, что не права, бабки-то она принимала от апостола моего за обеих нас и приняла, поэтому морду сейчас и воротила и в глаза не глядела прямо. Тут Зебра слово свое и сказала, но не в крик, как потом с бойцовыми псами, а тихо и пронзительно, как будто прошипела, словно кобра, раздумывающая перед принятием решения:
— Ты, — говорит, — марамойка падлючая, чего гонишь тут? На кого ещё раскидать, мандавошка, на какого такого заинтересованного? На которого, манду от работы прячет, чтоб ссалось дороже? Иди наёбывай прохожего, мамочка, а нас не хера лечить, поди Следака погрузи своего, пусть гондоны поштопает и по второму кругу пустит, может, сэкономит чего. А нам бабки отдай законные, мы работали за них, а не курорт отбывали, ясно?
Мамка опешила и подалась назад. Я, если честно, тоже слегка не поверила, что Дилька так вот выдать решила за нетяжелую обиду. Можно и схлебать было, если с другой точки посмотреть — побазарить, само собой, но не отдавать такие швартовы, стоя с места на полный ход. Но такая уж Дилька по характеру, такая правдивая и искрометная. Вы бы посмотрели на ее внешность в тот момент: сама черная, глазастая, несмотря, что узкие, а скулы гуляют от желваков вверх-вниз и такая красота получается, что Боже мой. Я бы сама, если б мужиком была или клиентом, в такую минуту на нее накинулась бы, купила или за так договорилась, за любовь, но всё равно рывок произвела бы. И никакие зебры не при чем тут и швы её, потому что, когда таким огнем Дилька моя горела неугасным, то ничего её прекрасней и быть не могло, никогда и в голову бы не пришло, что Зебра не супер — за сотку или же за полторы, а нормально средняя и легко отъедет за полтинник.
В общем, весь расклад красноворотский в этой истории ясен нам стал окончательно предельно. Ушли мы оттуда в тот же день, плюнули на их подлость, а ещё через неделю с Бакунинки съехали и поселились на Павлике, там резону жить было для нас больше, к другим толковым местам обитания ближе и по цене не хуже. А на другой день, пока еще не съехали, мамка мне лично позвонила по телефону и сказала, что мне бабки за меня отдаст, а Зебре не отдаст ни по-какому, и чтобы я осталась, а она нет. Сказала, что революционерки ей на точке не требуются и всякие обвинители порядков. И я подумала, что хуже не будет, если деньги за то самое возьму хотя бы свои. Я пошла и взяла, но на работу так и не вышла, отомстила хотя бы немного за нас с Дилькой. Дильке, правда, тоже про это не сказала, про мой возврат, чтобы ее больше не нервировать. Ну и не делиться тоже — это ж, как-никак, за баню возврат был, а не за танец живота, так ведь?
А Следак, в отличие от ожиданий, гадом оказался все же, нормальным серьезным гадом, а не человеком, как думали про него. Сидеть, не вылазя из тачки да девчонок обирать, это и я бы могла, для такого ума много не надо: владей, собирай и отстегивай — вся наука. Мусор — он мусор и есть, даже, хоть и бывший, хоть и выгнанный следак.
Нинку к нам пригрела Зебра, не я, если вспомнить, как было на деле. Я, может, тогда и не стала бы связываться с ситуацией, где не знаешь всегда, чего больше будет — найдешь или потеряешь, тем более, что Нинка валялась у бортового камня с разбитой мордой и изо рта у нее продолжала вытекать на асфальт кровавая смесь. Теперь я не жалею о том нашем решении, даже, несмотря на последующее Мойдодырово зелье, но в свое время сильно сомневалась.
А получилось все после полгода, как Нинка вахту отстояла в апартаменте на Шаболовке. Она и до этого все знала по работе, готова к ней была после детского дома и пошла на неё с легким сердцем, хоть и пустым на тот момент, тем более, что была цель в виде больного братишки. А через этот срок в работу вошла бесповоротно, как будто всю жизнь к ней тянулась, к профессии нашей, и клиент ее ценил, шел к ней опять, конкретно уже из-за неё.
Девочек на апартаменте было семеро, и все разные, но две отличались сильно. Одна, рыжая, из украинского города Черновцы имела фамилию по мужу Счастливая, но была в разводе со своим мужем Счастливым из-за непомерно толстого тела, получившегося после родов первенца. Больше на этой Счастливой никто в Черновцах жениться не захотел, и тогда она собрала своё большеразмерное имущество и приехала в Москву искать другое счастье, столичное, но, не найдя, поступила в апартаменты, чтобы было на что содержать оставленное дома Счастливое дитя. В то, что Счастливую возьмут, сама она не верила до того момента, как расположилась ночевать на Шаболовке в комнате на двоих с Нинкой. Нинка и была всегда худой и продолжала оставаться самой тонкой на месте досуга, и поэтому получилось смешно: обе они были как два единства и две борьбы противоположностей, единства — по работе и соседству, а противоположностей — по наружности и весовой категории.
