Григорий Ряжский - Точка
Григорий Ряжский - Точка краткое содержание
Экстремальная и шокирующая повесть известного писателя, сценариста, продюсера Григория Ряжского написана на документальном материале. Очередное издание приурочено к выходу фильма «Точка» на широкий экран.
Григорий Рижский
Точка
Нинку-Мойдодыр в отличие от меня и Зебры в детстве никто не насиловал: не то что бы отчим, например, или же дядя, там, а вообще — никто и никогда. Так ей в жизни по-особенному повезло, если учесть, что родом Нинка происходит из сильно промышленного и всегда пьяного города Магнитогорска, где так или иначе, рано или поздно под тамошний мужицкий прибор подпадали все почти девчонки, которые из наших. Из наших — это я уже много лет безошибочно определяю — из каких. И дело вовсе не в том, что работаем, а просто я научилась по другим корешкам организма угадывать, по особым таким отличительным кусочкам: ходит как, к примеру, и по глазам — как зыркает, а найдя, чего хотела, в секунду оценивает остальное всё тоже и всегда близко к делу прикидывает: что будет с кем и как, и даст ли на такси после всего. А ещё из наших — те, что проверку прошли временем, не малолетки которые и не отмороженные, а нормальные, как мы и другие с нашей точки, с ленинской, те, что из середины на показе, не слева и не справа — российская провинция в основном, русский юг чуть отдельно, и СНГ с белой жопой: Украина там, Молдавия, Белоруссия. Вообще, мы делимся между собой на классы, или, если хотите, нас делят на такое: супер, средние и никакие.
Супер — это за сотку баксов кто отъезжает без вопросов и за меньше не отъедет.
Средние — полтишок, и таких большинство.
Ну, а никакие — они и есть никакие, и что получится у них в финале пьесы, сами не знают с точной стоимостью: может и штука быть в деревянных, и чуть больше, и поменьше: от клиентской неразборчивости зависит и от мамкиной наглости.
Так вот, мы — это средние, за полтинник зелени, и мы же самая обильная фракция в нижней палате парламента, про верхнюю не скажу — не знаю там, как у них. Зебра — та вообще ничего в этом не смыслит, ее в ящике только погода интересует, как на точке будет: на воздухе стоять, в машине курить или же там и там получится по совокупности конкретного климата. Но возила у нас принципиальный — Руль кликуха. Не курит совершенно, крепкого себе, кроме пива, не позволяет, так же и ненавидит скверные слова. Когда девки сзади него качнут, как водится, про что-нибудь свое блякать и ржать между показами, его просто мутит от этого и наизнанку выворачивает всего. Я-то знаю об этом и курить всегда на улицу выскакиваю, даже если мороз или дождь, но не сильный, терпимый, чтобы пару раз дернуть успеть. А другие девчонки говорят ему: мол, затыкай, Руль, зажми нюхальник и тяни через тормозной шланг или же кислородную подушку дома заряжай, а то Лариске снова нажалуемся. И тогда Руль умолкает, но карежить его продолжает, и ломать не меньше, чем до этих грозных пугательств: не окончательно умеет он через образование перешагнуть, через имеющуюся моральную ценность, все-таки кандидат наук по сейсмологии — это про подземные извержения земли наука. А Лариску, вообще-то, правильно боится. Лариска женщина строгая, потому что она наша мамка и защитница. Мамки бывают очень разные, бывают совершенно не защитницы, а похуистки — бабки только считать, а дальше — как само выйдет. Она мне как-то честно пояснила, Лариса: понимаешь, говорит, другим мамкам бывает продать тебя выгодней кодле или отморозку и надежно бабки разом снять, и будь что будет: одной, если что, — больше, одной — меньше; вас на сегодня 120 штук на ленинской точке стоит и душ двадцать еще место ждут, а бабки — вот они, сразу, а я — нет, сама знаешь, я вижу кого отдать, чтоб отъехала, а кого сама не пущу, так-то. Так вот она Рулю сказала в строгой форме, вернее, начальник точки наш, Джексон, с ее слов распорядился, что, мол, кончай, Руль, персональный здоровый образ жизни гнать, а то мне проще тебя от заработков отлучить, чем девчонок на погоде морозить в убыток делу и рабочему настроению. И пойдешь, добавил, с нашего Ленинского проспекта на Красные Ворота по новой, если примут еще там с твоей копейкой 78-го года выпуска.
Джексоном Аркадий стал в течение одной всего секунды с легкой руки злюки и суки Светки-Москвы. Как только он сменил на точке прежнего владельца, точнее говоря, выкупил точку и сел на хозяйство, то собрал быстренько что-то типа производственного совещания с сообщением ленинскому персоналу о своих новых властных полномочиях. Сообщение было нехитрым и состояло из весьма лаконичной фразы типа: Ну, в общем, я тут теперь, так что смотрите, девчонки, чтоб все нормально было по возможности, ясно? Сказал и машинально почесал яйца.
— Ну Джексон просто, — тут же заявила преданность новому хозяину Светка-Москва, — Майкл Джексон, натурально, та же пластика и краткость таланта.
Девки грохнули, вся точка грохнула и опрокинулась насмерть: Что думать про это, Аркадий так и не понял, так как не знал — это про него хорошо или наоборот. Но Светке-Москве на всякий случай тогда запомнил. Так или не так, не было на точке после того случая живого человека, включая охрану, крышу и возил, чтоб не звал Аркашу Джексоном. Впрочем, вскоре тот и сам к прозвищу своему привык и даже стал немного таким фирменным погонялом гордиться, хотя зуб на сучару-Москву тоже при себе оставил.
Так вот, к чему это я этот разнобой затеяла? Плавно иду назад, обратно к жилью, что снимаем на троих с Зеброй и Мойдодыром. Про палаты и парламент я знаю из воскресных «Парламентских часов», когда после субботы отсыпаюсь, как вернусь — это как раз около трех дня, когда он идет, а до работы ещё рано, до точки. Нинулька-Мойдодыр тоже, как и Зебра, телевизор не очень, просит только обычно потише, потому что голова. А я отвечаю, что, Нинуль, мол, в голову кроме порошка и минета нужно еще чего-нибудь класть, так ведь? Беззлобно говорю это и даже не в шутку, вполне серьезно говорю, и она, кстати, это знает и не обижается на меня.
Вообще, мы живем дружно и не только потому, что примерно равный профессиональный стаж имеем при разном возрасте и статус: отъезжаем, как правило, за полтинник баксов, не тысяча двести в рублях, как девчонки, которых мамка с левого края держит, дальше от центра фар — те могут и за тыщу отъехать, а мы строго — полтинник. Сразу скажу — не стольник. Это не значит, конечно, что за стольник я не отъезжала — отъезжала сколько угодно, и девчонки отъезжали. Просто дело в том, что каждая из нас внутри себя знает точно — цена мне правильная вот эта. И это не понты, несмотря на всякий любой случай, что подворачивается и нередко. Эту определенность вырабатываешь в себе сама, преодолевая со временем внутренние противоречия из-за недооценки своей женской личности. А критерий один — доволен внутри тебя остался маленький совестливый человечек или не доволен.
Одним словом, все мы трое живем на Павлике и дружим. Павлик — это Павелецкий вокзал по-московски, хотя из Москвы нас родом никого. Мойдодырка, как я сказала, родом с Магнитки; Зебра — с Бишкека, и вообще звать ее Диляра, Диля, отец узбек, мать татарка; а меня зовут Кирой, и родилась я с самого западного края бывшей географии — в двух часах на автобусе от города Бельцы. Всё это, как вы понимаете, теперь заграничная Молдованская республика, но от этого мне не легче, а, наоборот, в сто раз хуже. Во-первых, потому что появилась я там на свет не вчера, а двадцать девять лет тому назад, когда не думала, что дом, где родилась, будет по сегодняшней жизни стоить полуторамесячный размер арендной платы за тесную двушку на Павлике с окном на перекресток. Во-вторых, потому что в доме том у меня двое деток, Соня — старшая и маленький Артемка, на попечении мамы, учительницы начальных классов. В третьих, потому что я проститутка со стажем и нескладной для такой жизни фамилией Берман. Ну а в четвертых и самых главных, потому что мне это нравится и я уже никогда не захочу обратно. Да! Вообще-то мы не говорим так про себя — проститутка, мы говорим — «работаем». И про других, кстати, таким же порядком — они тоже «работают». Но это к слову.
