Пауло Коэльо - Мата Хари. Шпионка
И действительно, был один способ, но был он так ужасен, что розовый куст не решился открыть его соловью.
– Я не боюсь. Скажи мне, что я должен сделать, чтобы получить мою красную розу.
– Ты должен вернуться сюда, когда взойдет луна, и, прижавшись грудью к моим шипам, всю ночь петь для меня свои самые прекрасные песни. Твоя живая кровь перельется в мои жилы и обагрит собою розу.
И соловей сделал то, что велел ему куст, потому что был уверен: Любовь дороже жизни и можно пожертвовать жизнью во имя Любви. И когда взошла луна, соловей прилетел к розовому кусту, прижался грудью к шипу и запел. Вначале он пел о влюбленных юноше и девушке. Следом – о том, что любовь дороже всего на свете. И пока луна катилась по небу, соловей пел, и лепестки великолепной розы начали розоветь от его крови.
– Крепче, – сказал куст. – Прижмись ко мне крепче, потому что рассвет близок.
И соловей крепче прижался к шипу, и острие коснулось его сердца. Но соловей все пел и пел, пока роза не стала алой, как его кровь.
Обессиленный, зная, что умирает, соловей сорвал прекраснейший из всех красных цветов и полетел к студенту. Положил розу на карниз, упал и умер.
Студент услышал легкий шум, распахнул окно – и вот оно, то, о чем он мечтал больше всего на свете. Уже рассвело. Юноша схватил розу и побежал к дому своей милой.
– Вот роза, о которой вы меня просили! – вскричал он, сконфуженный и счастливый одновременно.
– Это не вполне то, чего я хотела, – ответила девушка. – Такая большая и красная… она не пойдет к моему туалету. К тому же я уже получила другое приглашение на сегодняшний бал.
В отчаянии юноша швырнул розу на дорогу, и ее тут же раздавило колесом проезжающей телеги. А студент вернулся к своим книгам – они никогда не требовали от него невозможного».
Такова моя жизнь – это я соловей, отдавший все и от этого погибший.
Искренне Ваша,Мата Хари(прежде известная под именем Маргарета Зелле, данным ей родителями, вынужденная в замужестве сменить его на госпожу Маклеод и в конце концов за жалкие двадцать тысяч франков превратившаяся для немцев в Н21)
Часть третья
Париж, 14 октября 1917 года
Глубокоуважаемая госпожа Мата Хари,
Вам еще неизвестно, что президент Республики отклонил ваше прошение о помиловании. Следовательно, завтра мы с вами увидимся в последний раз.
Впереди еще одиннадцать часов, и я знаю, что этой ночью не сомкну глаз. Оттого я пишу это письмо – его не прочтет та, которой оно адресовано, но я намерен приобщить его к делу. Хотя с юридической точки зрения это совершенно бессмысленно, я собираюсь бороться за ваше доброе имя.
Я не стану оправдываться перед вами и доказывать, что вовсе не был худшим из адвокатов, как вы, досадуя, называли меня в письмах. Но я хочу отпустить себе самому не совершенный грех, а для этого мне нужно еще раз – пусть мысленно – пережить хождения по мукам последних месяцев. Я взошел на голгофу, пытаясь спасти женщину, которую втайне от всех и от нее самой когда-то любил. Но, говоря сейчас о хождении по мукам, я имею в виду муки всего французского народа – нет семьи в нашей стране, где не оплакивали бы павшего на фронте сына. Это ожесточило нас, мы стали несправедливы и безжалостны, мы совершаем поступки, о которых прежде нельзя было и помыслить. Сейчас, когда я пишу эти строки, в двухстах километрах отсюда разгораются новые нескончаемые битвы. Самая страшная, самая кровопролитная началась по нашей вине, из-за нашей беспечности и наивности: мы всерьез полагали, будто двести тысяч французских солдат будут в состоянии справиться с миллионной немецкой армией, рвавшейся к нашей столице. И несмотря на мужество наших войск, нам даже ценой многотысячных потерь не удалось отбросить противника, и линия фронта осталась там же, где она проходила в 1914 году, когда немцы начали вторжение.
Милая Мата Хари, самая большая ваша ошибка заключалась в том, что в своем желании принести пользу вы положились на негодного человека. В правительстве к начальнику военной контрразведки Жоржу Ладу давно относились с подозрением. Он был одним из вдохновителей дела Дрейфуса – позорнейшей судебной ошибки, приведшей к разжалованью и ссылке невинного. После своего разоблачения Ладу оправдывался тем, что старался «не только предусмотреть действия наших врагов, но и не допустить, чтобы они ослабили моральный дух наших друзей». Он добивался повышения в должности и, не получив его, озлился. Ему до зарезу был необходим громкий процесс, чтобы вернуть себе былое расположение власть имущих. И можно ли было придумать лучшего козла отпущения, чем всемирно известная артистка, предмет восхищения мужчин и зависти женщин, которую сильные мира сего прежде обожествляли, а теперь ненавидят всеми силами души.
Народ не может думать только о погибших в верденской мясорубке, о погибших на Марне и Сомме, народу нужно какое-нибудь развлечение с привкусом победы. Ладу понимал это и начал плести свою омерзительную сеть в тот самый момент, когда впервые вас увидел. Вот как он описал вашу первую встречу у себя в дневнике:
«Вошла ко мне в кабинет, словно на сцену вышла – в вечернем платье и с явным намерением произвести впечатление. Я не предложил ей сесть, но она пододвинула стул и устроилась перед моим рабочим столом. Рассказала, как ее завербовал немецкий консул в Гааге, и предложила свои услуги в качестве двойного агента. Заодно подпустила шпильку по поводу моих агентов, осуществлявших за ней наружное наблюдение:
– Не могли бы ваши друзья оставить меня ненадолго в покое? Всякий раз, когда я выхожу из гостиницы, они вламываются ко мне в номер и все там переворачивают вверх дном. Стоит мне зайти в кафе, как они усаживаются за соседний столик. Они уже распугали всех моих приятелей. Я столько вложила сил и души в дружеские связи, и вот, пожалуйста, из-за вас люди не хотят показываться в моем обществе».
Я осведомился, каким же образом она собирается послужить родине.
– Вы знаете каким, – развязно ответила она. – Для немцев я Н21, может, хоть у французов достанет вкуса выбрать псевдоним поизящней для той, что тайно помогает их родине.
Я сказал, что фраза ее двусмысленна и неприлична.
– О вас говорят, будто вы дорого цените свои услуги, в чем бы они ни заключались. В какую сумму они обойдутся французской казне?
Ответ был:
– Мне нужно все или ничего.
