Алексей Ильин - Время воздаяния
— Молишься по ночам? — спросил я наутро, когда она по сложившемуся уже обыкновению подошла к щелке между шторами, чтобы осторожно глянуть на улицу. В тишине вопрос мой прозвучал резко, даже грубо; она вздрогнула и застыла у окна, повернувшись ко мне спиной.
— Да, — коротко ответила она.
— Кому… чему? — чувство непонятной угрозы, мучительно сгущавшееся в последние дни, стало для меня невыносимо; лучше уж сейчас узнать что — то, чем продолжать эту нелепую игру в умолчания и терзаться неизвестностью. Я сел и продолжил: — Что вообще происходит?
— Шнопс пропал, — ответила она мне, будто сообщила невесть какую новость.
— Я заметил, — не удержавшись от раздражения начал я, — но я не…
— Я не знаю, что произошло. Но теперь нас некому защитить. Нам придется уходить отсюда — скоро, возможно завтра…
— Завтра?! — скорее изумился я, чем испугался. — Уходить — от кого? От кого защищаться?
— Инквизиция, — последовал ответ, — не слыхал?
Некоторое время я молчал, осмысливая сказанное; наконец не без усилия выдавил:
— Какая инквизиция — ведь… ее давно, лет уж наверное семьдесят, как нет?
— Послушай, ты можешь себе представить, чтобы такая… сила… была, а теперь — ее нет? Что она взяла и исчезла? — Лили криво усмехнулась. — Конечно, никуда она не делась… И скоро явится за нами.
Я закашлялся, но все же спросил:
— А при чем тут Шнопс?
— Ты сегодня, видимо, и правда плохо выспался, — не очень вежливо ответила она, — ты что, забыл — кто он и кем послан?
— Да… то есть — нет, не забыл, конечно… Но ему — то какое дело? Почему ты считаешь, что именно он станет нас защищать?
— Потому что именно только он делал это… Все это время…
— Но почему?!
— Он жалел нас, — просто ответила Лили.
— Он? Вас?! — наконец воскликнул я.
— Нас, — жестким, резким тоном, прозвучавшим в утренней тишине как скрежет раздавливаемого стекла, ответила она. — Или ты сам так поверил в эту иллюзию своего человеческого обличья, что забыл — как и откуда ты произошел? То, что тебя призвали к служению высшим силам, было не твоей заслугой, а просто расчетом полководца, выбирающего то средство, которое ему больше всего подходит в данное время — ты же слышал, что говорил Шнопс. Я сама не сразу это поняла — в наши прошлые встречи я даже думала… — она запнулась. — Словом, неважно — что я думала: важно то, что нужно собираться.
Сбитый с толку всем этим разговором, я и не заметил, как мы оделись, перешли в гостиную, уселись на диване; я сложил руки на коленях и откинулся на диванную спинку; Лили, посидев немного в задумчивости, встала, вздохнула и — видимо, приняв какое — то решение, — направилась к шкафу.
Я оглядел комнату. Стол, на столе — лампа под абажуром, цветочная ваза, которую я очень любил — кто же ее покупал? Неважно… Кресло. В нем любил сидеть Шнопс, когда навещал нас; сейчас на нем сгустилась тень и казалось, кто — то сидит в нем… но не Шнопс. Я тоже любил сидеть в этом кресле, когда не было Шнопса, но сейчас там сидел не я: сизые лоскуты теней окутывали любимое кресло Шнопса, также любимого мною, и было похоже — они также его полюбили: я имею в виду — кресло. С кресла сизые ветхие лоскуты раннего зимнего утра протянулись к книжным полкам, будто флажки на вантах прогулочной яхты, точно такой, какие я привык видеть у пирса, когда служил в колониях. Когда я там служил, я не знал никакого Шнопса, никакой Инквизиции — кто это такая, к слову сказать? — я знал лишь начальника тамошней полиции, господина Максуда… Максуда… не помню. Еще я знал Лили — мы дружили, а потом как — то сошлись, как это обычно бывает, когда вы замкнуты на маленьком островке соотечественников среди океана чужих и по языку и по обычаям чужестранцев… хотя чужестранцами — то были там именно мы с Лили: вот она — теперь неестественно медленно ходит по комнате, от шкафа с одеждой к дивану, где мы сидели когда — то — очень давно — когда я после безобразной попойки накануне забыл даже, кто она и где мы познакомились. А теперь я помнил: конечно, в колониях мы познакомились, где же еще — я прекрасно помнил: мы однажды любили друг друга в пене прибоя — потому что она так захотела, она говорила, что это напоминает ей что — то забытое, что — то родное: возможно, она родилась или выросла в рыбацком поселке — я не знаю — но тогда я страшно замерз и любовь у нас получилась не очень удачная тогда. Теперь Лили — моя Лили, моя дорогая, любимая, несравненная Лили — собирала какие — то вещи и просто бросала рядом со мною на диван; когда она бросала их на диван, они летели неестественно медленно, будто во сне, но, наверно, это так и было нужно: потому что Лили — несравненно умна, она знает много такого, чего не знаю я, она знает, кто такая Инквизиция и что ей нужно от нас, потому что ей ведь что — то было от нас нужно, раз уж она собралась к нам в гости…
— Хватит спать! — почти завизжала Лили мне на ухо — если только шепотом можно визжать. — Уходим прямо сейчас. Только тихо.
Одновременно я услышал, как снаружи кто — то осторожно, но настойчиво пытается отпереть замок входной двери.
Лили схватила какую — то сумку, мне сунула в руки пальто, сама натянула один рукав беличьей шубки, местами уже немного полысевшей, другой рукой потянула меня в сторону кухни. Осторожно, чуть ли не на цыпочках, мы вошли на кухню; со стороны прихожей слышался уже негромкий стук в дверь — судя по звуку, стучали чем — то металлическим. Лили потянула меня дальше — к двери черного хода: ею мы почти никогда не пользовались. Кстати оказавшимся у нее в сумке ключом отперла дверь — мы стали спускаться по узким и крутым ступенькам, конечно, грязным и замусоренным, как всегда бывает на черных лестницах: блеснула разбитая бутылка, одна ступенька была застелена грязной рваной газетой; слабый свет падал на нее, пробиваясь сквозь пыльное стекло крошечного оконца, и я увидел в газете фотографический портрет нашего министра финансов — я даже знавал его когда — то, там же, в колониях…
— Осторожно! — зашипела Лили подхватывая меня под руку. — Ты решил именно теперь переломать ноги? О чем ты все время мечтаешь?
— Прости, — ответил я, отряхивая брюки. — Туда?
Мы спустились до самого черного хода, но выходить не стали — мгновение спустя я понял почему — из двери черного подъезда, к которой нужно было повернуть, на расположенную прямо перед нами стену падала чья — то тень. Лили потянула меня в противоположную сторону — там, прямо, как оказалось, за нашей спиной, была другая дверь, сколоченная из грубых досок. За ней оказался совсем уже неосвещенный ход, как мне показалось — в подвал, однако, пройдя вниз в полной темноте несколько лестничных пролетов, я понял, что мы спустились гораздо ниже подвала. Наконец спуск прекратился, и мы ощупью двинулись вперед по самому настоящему подземному ходу.
Я ожидал всяческих, вычитанных мною в книгах, неприятностей, как — то: ослизлых стен, крыс или отвратительных насекомых; неожиданных провалов по бокам, в которых — попав рукою — можно нащупать истлевшие кости… Но ничего этого не было — стены были неровными и шершавыми, но сухими; присутствия какой — либо живности не было заметно; хотя воздух был, конечно, спертым, запаха тления в нем не ощущалось; к тому же наше путешествие оказалось удивительно коротким — спустя каких — нибудь десять минут мы толкнули оказавшуюся перед нами дверь, неизвестно почему незапертую, и вышли прямо в переулок вблизи центра города — подниматься нам, как ни странно, также не пришлось: напротив — пришлось даже еще шагнуть вниз по двум ступенькам, чтобы спуститься на тротуар. Снаружи дверь, из которой мы вышли, была ничем не примечательной дверью черного подъезда, выходящего в переулок.
Лили отряхнула с шубки пыль и приставший сор и совершенно спокойно, никого не таясь, двинулась по переулку; я потянулся за нею.
— Лили, — нерешительно кашлянул я, — я ничего не понимаю…
— Ничего — это чего именно? — не оборачиваясь и не меняя шага уточнила Лили, которая очевидно все более и более овладевала браздами правления в нашей маленькой экспедиции.
— Например, почему мы не бежим, не скрываемся? Почему спустившись, как мне кажется, на три этажа под землю, вышли прямо в переулок? Что это вообще был за лаз и откуда ты про него знала?
— Ну, последнее очень просто — я ведь предполагала всякое развитие событий — а вернее, знала, что рано или поздно бежать оттуда придется, — и обращала внимание по сторонам, — она усмехнулась. — Как — то, спускаясь, чтобы выбросить кое — что, чего не следовало видеть мусорщику, я и обнаружила этот, как ты выразился — «лаз». Вести далеко он не мог, ну и…
— Подниматься нам не пришлось, — продолжала она, — попросту потому, что наш дом… пожалуй, теперь следует добавлять «бывший»… — расположен на холме: мы теперь значительно ниже его подвала.
