Александр Бирюков - Длинные дни в середине лета
— Никак нет! — Ваня рванулся на середину, сметая всех на своем пути. — Это я пел!
Вот тут Останин опешил. Тихий Ваня, которого мы никогда не принимали всерьез, нашел гениальный ход. Мы все виноваты, товарищ капитан, — все решили, все пели, все проштрафились. Как ты нас теперь накажешь? Коллектив нельзя наказывать. Всех на губу не посадишь! Ура!
Через секунду вокруг Останина кипела неорганизованная толпа, и каждый кричал, что запевал он. Гречишкин минут пять орал: «Становись!» Но мы еще плохо знали Останина.
— Прекрасно! — сказал он весело, когда взвод построился. — То не было ни одного запевалы, а теперь по крайней мере трое. Завтра и послушаем. Я был уверен, что мы с вами договоримся по-хорошему.
Вот это талант пропадает. Он сделал нас, как котят.
6Весь день мы занимались какой-то ерундой, хотя в расписании значилось «Действие стрелковой роты после преодоления первой полосы обороны противника». Часа три нещадно чистили оружие. За это время стратегическую ракету можно разобрать до последнего винтика и протереть. Чистили пуговицы и пряжки, Серега пришил подворотничок и мне — так они с Грачом договорились.
После обеда Останин устроил мертвый час. Жара в палатках была зверская, и только хиляк Трошкин ухитрился уснуть, а мы анекдотами пробавлялись — но все лучше, чем носиться по полигону или корпеть над ящиком с песком. После обеда старлеи проверили оружие — заставили чистить еще раз. Это они уже явно выпендривались, чтобы занять время.
Около пяти Останин скомандовал построение: колонной по шесть пошли на стадион. Старшина тащил ваксу и щетку, чтобы освежить сапоги на месте. Трошкин сразу захромал, и Останин разрешил идти ему отдельно, чтобы не портил строй.
Подступы к стадиону были уже забиты, а за нами еще шли. Впереди духовой оркестр шпарил марш. Озабоченные дежурные метались вдоль колонны. Наши полковники сразу прошли вперед. Потом оркестр смолк, и все стали тянуть шеи, чтобы увидеть, что происходит у входа на стадион.
Стояли мы еще долго. То есть не стояли, а ползли еле-еле. Справа и слева, по газонам, врассыпную, уходили проигравшие с разгоряченными, злыми мордами. По рядам гуляла вакса со щеткой — почисти и передай товарищу. Вот уже рукой подать до ворот. Вот качнулся последний ряд стоявшего перед нами саперного батальона. Следующие мы.
— Умницы мои! — Останин, как волчок, крутился вокруг колонны. — Дружно и громко! И личики — на трибуну!
Мы прошли хорошо. Савин запел вовремя, поэтому припев мы гаркнули как раз в тот момент, когда поравнялись с трибуной; и с шага никто не сбился. От ворот, где Трошкин в притворном восхищении развел руками, нас повернули и поставили в центр поля. Там уже стояли какие-то роты. Их тоже пустили во второй тур. А пока проходили последние.
Во втором туре мы пели так, что, если бы я слушал со стороны, я никогда бы не поверил, что это мы. Мы, которые... Наверное, не надо объяснять, какие мы. Но пели мы с настоящим энтузиазмом.
Во-первых, потому что Савин сразу начал с третьего куплета:
Закипит тогда войною
Богатырская игра.
Строй на строй пойдет стеною,
И прокатится «ура!».
Это самое «ура!» мы рявкнули с такой страшной силой, что в городе N за икс километров отсюда, наверное, задребезжали стёкла: Честное слово!
Во-вторых, был азарт соревнования, мы завелись.
А в-третьих, произошло неожиданное. Эта самая дисциплина, от которой мы отбивались с первой минуты лагерной жизни, вдруг захватила нас. Ощущение частицы, крошечного винтика громадной, размеренно несущейся машины вдруг пленило каждого из нас, и мы подчинились ему. В этом ощущении была какая-то могучая, спаявшая всех нас радость. Именно радость!
В финале нас обштопала полковая школа. Шли они, конечно, лучше, а пели, может, и хуже, но они для финала припасли еще одну песню, а мы прошли с той же. Но второе место нам досталось. Полковники махали нам фуражками, когда командир дивизии объявил итог. А Останин был просто счастлив.
— Умницы! Умницы! — причитал он, когда мы выходили со стадиона, и норовил дотронуться до каждого.
И мы были счастливы, словно обыграли сборную Англии на ее поле. Савин безо всякой команды запел. Мы с готовностью подхватили песню, и пели ее в первый раз всю от начала до конца — хорошую старую солдатскую песню о славе русского оружия.
— Разорались! — бубнил Трошкин, который встал в строй и теперь портил нам настроение. — Думаете, вам за это добавку дадут?
...Больше мы не пели «Сюзанну». Пели «По долинам и по взгорьям», «Наша Таня громко плачет», «Катюшу». А чего? Когда поешь — легче идти. Когда не выпендриваешься — все быстрее проходит. А нам месяц, всего.
ПОСТ У МАГАЗИНА
Рота уходит в караул.
Взвод уходит в караул.
Мы уходим в караул.
Караул в полном составе с приданными нам молотками из полковой школы построен на плацу. Идет какая-то, смутно припоминаемая из Устава этой службы процедура. Молотки будут сторожить знаменную беседку с находящимся в ней знаменем дивизии. По этому случаю все они в праздничных мундирах, украшенных значками отличников боевой и политической подготовки, классных специалистов, ГТО, ГЗР и еще бознать какими.
Наш взвод будет сторожить склады с обмундированием, а мы трое — Мандарин, Грачик и я — магазин. Другим взводам повезло больше. Первый вообще млеет от счастья — они стерегут артиллерийский склад. Говорят, там есть даже атомные боеголовки. Увидеть им эти головки, конечно, не удастся, но млеют.
Разница в экипировке соответствующая. Нам троим даже автоматов не дали — пост с холодным оружием, болтаются на поясах железки, именуемые кинжалами. А молотки, конечно, сияют всеми своими наградами.
Я все думаю, почему в армии так любят значки? Означают ли они стремление выявить индивидуумов из общей массы? Их утверждение в, так сказать, приказном порядке? Нет, наверное. Потому что выявление идет в строго определенных направлениях. Вешая эти награды, человеку как бы говорят: ты для нас вот это и это — и старайся!
Командиры взводов докладывают дежурному с красной повязкой, кто они такие и что будут стеречь. Наш Мандарин на правах начальника отдельного караула тоже представляется. На этом церемония заканчивается. Сейчас мы начнем проявлять бдительность, смелость и самоотверженность. Но прежде нужно поужинать. Мандарин ведет нас с Грачиком колонной по одному в столовую.
Когда мы с дежурным приходим на пост, магазин уже закрывается. Толстая тетка в белой куртке с закатанными рукавами выметает мусор на крыльцо. Она все кланяется и кланяется у порога, словно прощается на ночь со своими материальными, ценностями. На ступеньке, прислонившись к перилам, сидит без фуражки сверхсрочник — муж, наверное. Он рассматривает голенища своих офицерских сапог — то ли любуется, то ли гневаться изволит. А может, ему больше ни на что смотреть не хочется.
Метрах в пяти справа от крыльца переминается с ноги на ногу парень с двумя лычками на погонах. Он смотрит на нас с таким вожделением, что сразу ясно — это начальник вчерашнего караула и ему не терпится спихнуть нам это дело. Ну, валяйте!
Магазин стоит слева от дороги, пересекающей весь летний лагерь дивизии, боком. Перед ним метрах в ста — длинный одноэтажный барак со множеством дверей. С другой стороны магазина на таком же расстоянии тоже барак, от которого несется сейчас мерный гул ужинающего полка или какой-нибудь другой боевой единицы. Мимо магазина наискосок от одного барака к другому идет тропинка. Вот такая диспозиция. Да, еще ящики пустые, небольшой штабель за магазином.
Грачик сел покурить рядом с сверхсрочником. Последнему это явно не доставило удовольствия. Но повода для придирок нет — Грачик на пост еще не заступил, может и подымить. А что касается правила о том, что солдат должен курить только в специально отведенных местах, то оно и на сверхсрочников распространяется. Даже можно сказать, что Грачик внял немому призыву младшего командира — «делай, как я!».
А может, сверхсрочник и не задиристый. Может, ему сейчас интереснее всего посчитать, когда он получит новые сапоги, и обдумать, какой брать размер, так как носить их придется зимой, на шерстяной носок. Но, как известно, сапоги, взятые с запасом, снашиваются быстрее, и при такой дилемме чем-то нужно жертвовать — удобством или прочностью, или, переведя разговор в другую систему единиц, красотой или пользой.
Мандарин в это время принимает по описи оборудование в караульном помещении — самой крайней комнате барака. Стол, две скамьи, табурет, телефонный аппарат, бак с водой, три кружки алюминиевые, шахматы, лампа керосиновая, два стекла к ней, фонарь, пожарный инвентарь (висит на стене магазина, увидишь), замок от двери караульного помещения, веник, опись предметов под стеклом в раме (в руках держишь, балда)...
