Борис Виан - Сердце дыбом
Клемантина выскочила за дверь и позвала служанку.
— Да, мадам?
— Не смейте подавать к обеду крабов — я запрещаю!
— Я и не собиралась. Сегодня на обед ростфиф с жареной окрошкой.
— Все равно запрещаю!
— Хорошо, мадам.
— И больше никогда не варите крабов. И омаров тоже. И креветок. И лангуст.
— Слушаю, мадам.
Не лучше ли, думала Клемантина, вернувшись в комнату, варить пищу, пока дети спят, и есть все холодным? А в остальное время вообще никакого огня не зажигать. И, разумеется, держать под замком спички. Ну, это и так уже делается. Воду для питья кипятить только вечером, когда дети улягутся. Как хорошо, что ей пришла мысль о кипяченой воде! Микробы при кипячении гибнут. Да, но когда они возятся в парке, чего только не тащат в рот! Ох уж этот парк! Хоть совсем их туда не пускай! Чем, в конце концов, чистая комната, где каждый день все моется, протирается, хуже парка? И лучше, и здоровее. Правда, дети могут простудиться на холодном полу. Но то же самое в парке. Там тоже дует. Да еще мокрая трава. Нет, чистая комната — это то, что надо. Вот только оконные стекла… Дети могут порезаться. Разобьют стекло, порежут вену на руке, а сказать побоятся, чтобы их не ругали. Кровь течет и течет, Ситроен бледнеет и бледнеет. Жоэль с Ноэлем плачут, а Ситроен истекает кровью. А дверь закрыта на ключ, потому что все ушли на рынок. Ноэль боится крови, хочет выбраться через окно и позвать кого-нибудь, влезает на плечи Жоэля, неловко хватается за форточку, тоже падает, тоже режется осколком — перерезана сонная артерия, пара минут — и все кончено, он лежит бледный и мертвый. Ни в коем случае, ни в коем случае нельзя запирать дверь!
Клемантина вылетела из комнаты как сумасшедшая и ворвалась в детскую, где спали братья. На розовых стенах лежали полосы солнечного света, пробивавшегося сквозь жалюзи. В тишине слышалось ровное дыхание. Ноэль шевельнулся и что-то пробормотал во сне. Ситроен и Жоэль улыбались, ладошки их были доверчиво раскрыты. У Клемантины бешено колотилось сердце. Она вышла, оставив двери открытыми.
Я хорошая мать. Думаю обо всем, что может случиться. Предупреждаю все возможные неприятности. Помимо тех, которые их будут подстерегать, когда они вырастут. Которые возникнут за пределами парка. Нет. Эти отложены до поры. О них я подумаю позже. Время еще есть. Еще есть время. Пока и без того всех мыслимых катастроф не переберешь. Катастрофа на катастрофе. Я люблю моих детей, поэтому думаю о самом страшном, что может с ними приключиться. Чтобы предусмотреть. Предупредить. Я не смакую жуткие картины. Они сами приходят на ум. Это доказывает, как дороги мне дети. Я за них отвечаю. Они от меня зависят. Это же мои дети. И я должна сделать все, что в моих силах, чтобы уберечь их от таящихся на каждом шагу опасностей. Они такие беззащитные, мои ангелочки! Они не могут знать, что для них хорошо, а что плохо. Я их люблю. И передумываю все это для их же блага. Никакого удовольствия мне это не доставляет. Я вся дрожу, как подумаю, что они могут наесться ядовитых ягод, сесть на сырую траву, свалиться в колодец, упасть с обрыва, наглотаться камней, что им на голову может упасть обломившийся сук, их могут покусать муравьи, жуки, пчелы, исцарапать колючки, исклевать птицы, они могут нечаянно вдохнуть цветочный лепесток, и он забьется в нос, проникнет в мозг, и они умрут, бедные крошки, они еще такие маленькие, упадут в колодец, утонут, их раздавит тяжелая ветка, они порежутся стеклом, и хлынет кровь…
Не выдержав, она встала, неслышным шагом прошла в детскую и села на стул. Ей были хорошо видны все трое. Детишки спали ровным сном. Постепенно сморило и Клемантину, она уронила голову на грудь, но спала беспокойно, поминутно вздрагивая, как гончий пес, которому снится охота.
7135 апревгуста
Уф, подумал Жакмор, подходя к деревне, чуть не в тысячный раз тащусь в эту проклятую дыру, на всем пути ничегошеньки нового не осталось. Спасибо на том, что он не перекрывает другие пути к познанию мира. Вот, может, сегодня в кои-то веки можно будет поразвлечься.
На всех углах красовались афиши. Светло-сиреневые листочки, вышедшие из-под гектографа. «СЕГОДНЯ ДНЕМ — БОЖЕСТВЕННОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ…» и т. д. Спектакль давали в сарае позади дома священника. Нетрудно было угадать, что устраивал его сам кюре.
Хвулы с его лодкой на красной речке что-то не видно. Наверное, он дальше, за поворотом. Из серых домов выходили принарядившиеся, как на похороны, крестьяне. Учеников с собой не брали. А чтобы им не было обидно, в дни воскресных представлений хозяева с утра выдавали им такую щедрую порцию оплеух и затрещин, что им казалось счастьем посидеть несколько часов дома, в одиночестве.
Жакмор давно знал все закоулки. Он перешел через площадь, где по-прежнему регулярно проходила распродажа стариков, обогнул школу и несколько минут спустя покупал билет в кассе около церкви. Выдавал билеты мальчишка-хорист. Жакмор купил место подороже, чтобы все было видно. И наконец вошел в сарай. Он был не первым зрителем, и то и дело прибывали новые. У входа другой мальчуган надорвал его билет, вернее, разорвал пополам и отдал одну половинку Жакмору. Третий усаживал только что прибывшее семейство, так что Жакмору пришлось немного подождать, пока он освободится и займется им. Все трое маленьких хористов были в парадных костюмах: красная юбочка, облако кружев и скуфейка на голове. Мальчуган взял билет Жакмора и провел его в партер. Чтобы продать побольше билетов, кюре запихнул в сарай все церковные стулья, кое-где они громоздились друг на друга, так что было и не сесть.
Жакмор сел на свое место и нехотя отвесил затрещину хористу, который явно ждал чаевых и, видимо, вполне удовольствовался полученным. И слава Богу, не то пришлось бы прибавить еще парочку звонких оплеух — не мог же Жакмор, при всей своей неприязни к подобным вещам, публично нарушать общественные установления. Ощущая какую-то неловкость, он осмотрелся.
Вдоль всех четырех стен сарая теснились стулья, а середину занимал самый настоящий ринг: четыре резных столбика на массивных металлических подставках, между ними натянуты пурпурные бархатные шнуры. На двух расположенных по диагонали столбах были изображены известные эпизоды из жизни Иисуса:
Иисус чешет ногу на обочине дороги, Иисус прикладывается к бутылочке красного, Иисус удит рыбу — в общем, полный лубочный набор. Зато два других выглядели пооригинальнее: левый, ближний к Жакмору, был выполнен в виде трезубца зубьями вверх и покрыт поистине сатанинскими резными фигурками, многие из которых могли вогнать в краску — или вовсе выгнать вон — даже доминиканца. Или даже дюжину доминиканцев. А то и самого генералиссимуса ордена иезуитов. Четвертый, и последний, столб, точнее, крест был украшен не столь затейливо, на нем красовался всего лишь сам кюре, изображенный голым, со спины, и наклонившимся, чтобы отыскать укатившуюся под кровать пуговку от воротничка.
Народ все прибывал, и постепенно в сарае установилась обычная атмосфера воскресных представлений, которая складывается из грохота стульев, проклятий тех, кто поскупился и теперь не мог сесть, пронзительных криков хористов, крепкого запаха потных ног, стонов только что купленных на ярмарке стариков, которых новые хозяева прихватили с собой, чтобы помучить в антрактах. Внезапно раздался оглушительный скрежет, как будто запустили поцарапанную пластинку, и из громкоговорителя, который Жакмор, запрокинув голову, увидел под потолочной балкой, прямо над рингом, зазвучал утробный бас. Прислушавшись, Жакмор узнал голос кюре. Несмотря на хрип динамика, все-таки можно было различить, что он говорит.
— Позор! — вступил кюре.
— О-го-го! Ха-ха-ха! — взорвалась обрадованная новой забавой толпа.
— Некоторые из вас поддались гнусной скупости и постыдному крохоборству, поправ заветы Священного Писания. Они купили самые дешевые билеты. И им не достанется места! Сегодня здесь богоугодное представление, а Богу угодны благие дела, кто же скупится уважить Божью блажь, заслуживает вечных мук и будет гореть в аду на медленном огне — для скряг пожалеют добрых дров и будут их коптить на дрянном древесном угле, торфе, а то и вовсе на сухой траве.
— Деньги назад! Деньги назад! — вопили те, кто не смог сесть.
— Никаких денег! Садитесь, как сможете, или стойте — Богу это безразлично. Мы поставили на ваши стулья другие, ножками вверх, чтобы вы поняли, что за гроши, которые вы заплатили, вы и получите стул, но не место. Можете орать, вопить — Божья блажь дороже. Хотели получить сокровище благих — могли бы раскошелиться. Желающие могут доплатить на месте, но на том же месте и останутся. Искупление не купишь.
Судя по реакции публики, кюре хватил через край. Раздался треск. Жакмор обернулся и увидел в дешевых рядах кузнеца. Взяв по стулу в каждую руку, он что есть силы хватил одним о другой. Раз, еще раз. При втором ударе стулья разлетелись в щепки. Кузнец с маху швырнул обломки в сторону кулис — туда, где висел занавес. Это послужило сигналом. Все, кому достались плохие места, схватили лишние стулья и принялись крушить их. Кто не справлялся сам, передавал стулья кузнецу.
