Эндрю Круми - Мистер Ми
— Это была не голубятина, — возразила жена.
Все четверо детей слезли со скамейки и вышли наружу, где с хихиканьем принялись мочиться. Следом вышел их отец, затем мать, и, когда вся семья вернулась в дом, Ферран и Минар решили, что настала их очередь.
— Пошли, — сказал Ферран, взяв друга за руку, и они вышли в кромешную тьму, сомкнувшуюся вокруг, как только они закрыли за собой дверь.
— Так где ж тут можно облегчиться? — удивленно спросил Минар и тут же воскликнул: — Перестаньте, Ферран, вы мочитесь мне на ногу!
— Вы заслуживаете худшего, — отозвался его друг, направив в другую сторону струю мочи, которую ни одному из них не было видно.
— Почему это?
— Вы сказали этим людям, кто мы, а мы собирались держать это в тайне ото всех.
— Успокойтесь, — сказал Минар, поливая невидимые листья. — Я об этом думал и решил, что, если хочешь скрыть, кто ты, лучше всего взять собственную фамилию.
— Дайте мне убедительные доводы, а не то я полью вас тем, что еще осталось у меня в мочевом пузыре.
— Видите ли, какое бы имя вы ни назвали, люди все равно будут подозревать, что оно вымышленное. Если бы я назвал вас Мазарен или Мольер, крестьянин все равно заподозрил бы, что это имя вымышленное.
— Ну, пожалуй.
— Таким образом, называя свои настоящие имена, мы играем на естественной подозрительности людей и путем двойного обмана создаем у них уверенность, что нас, во всяком случае, зовут не Ферран и Минар… Ой, перестаньте!
Ферран сжалился (а может быть, у него иссяк запас мочи) и сердито сказал:
— В дальнейшем разговаривать с людьми буду я, а вы помалкивайте. Ладно, пошли спать.
Они зашли в дом, где вся семья уже переоделась в ночные рубашки и улеглась на кровати, тесно прижавшись друг к другу, чтобы оставить место гостям. Огонь в очаге потух, и в тусклом свете тлеющих углей Ферран и Минар увидели, что все лежат валетом, так что голова одного оказывается рядом с ногами другого. Сосчитать, сколько людей помещалось на кровати, можно было путем сложения и вычитания: две младшие девчушки лежали отдельно на одеяле, и, таким образом, Феррану и Минару предстояло провести ночь с четырьмя соседями на одной постели.
Они разделись до рубашек, Минар встряхнул брюки и повесил их сушиться, а затем оба забрались на кровать, которая во всем, исключая размеры, напоминала лошадиную торбу. Она была огромной, но все же недостаточно огромной, и Ферран пожелал крестьянину, лежавшему где-то в тесном переплетении тел, чтобы его семейство больше не разрасталось. Ферран также подумал, что было бы крайне нежелательно, чтобы муж именно сегодня ночью вздумал произвести действия, которые могут повести к подобному росту: в постели находилось столько разных тел и в таких странных позах, что ему ничего не стоило нечаянно ошибиться адресом.
Минар втиснулся между Ферраном и кем-то, у кого были или четыре ноги, или очень странная голова и отвратительный запах изо рта, и повернулся на правый бок, чтобы быть лицом к своему другу; но он не был привычен к тому, чтобы спать в таком положении, и опасался, что у него от сердца отхлынет вся кровь и что к утру он будет мертв. Он слышал, что такое может случиться, если человек не перевернется несколько раз за ночь. Он попробовал перевернуться, но у него ничего не вышло — он чувствовал себя как абрикос в желе.
Семейство крестьянина как будто уже спало: со всех сторон раздавались всхрапывания, порыгивания и почесывание вшивых голов. Минар не осмеливался ничего сказать своему товарищу, опасаясь еще одного удара локтем или чего-нибудь похуже. Он попытался с каждым вдохом немного увеличиваться в объеме, надеясь таким образом создать вокруг себя немного свободного пространства, где можно было бы ворочаться и таким образом открыть крови путь к сердцу.
Когда наступило утро, он был все еще жив и обнаружил, что Ферран перебрался на пол и лежал, положив голову на их узел.
— Пошли отсюда, — прошептал Ферран.
Через ставни, закрывавшие маленькое окошко, и щели в двери просачивались лучи солнца, но Минар инстинктивно знал, как всякий человек, который не любит без крайней необходимости вылезать утром из постели, что час еще слишком ранний. Ферран встал, потянулся и повторил, что им пора идти, но Минар закрыл глаза. Тогда Ферран принялся его расталкивать.
— Перестаньте, Ферран!
— Ш-ш-ш!
— Что вы сказали, сударь? — спросил разбуженный шумом крестьянин, высовывая голову из сплетения грязных ног на дальнем конце кровати.
— Благодарим вас за гостеприимство, — тихо ответил ферран, — но нам пора уходить.
Крестьянин, у которого плечи были зажаты до полной неподвижности, как бы пожал бровями.
— А что, похороны сегодня?
— Какие похороны? — спросил Минар; к этому времени вся постель пришла в движение, и отовсюду начали высовываться головы и ноги. Старший мальчик, отдуваясь, вылез из-под одеяла («Что он там, интересно, делал?» — подумал Минар), жена перекрестилась из уважения к предполагаемой покойнице, а Ферран наконец-то стащил своего друга на пол.
— Ваша бабушка ушла к ангелам? — спросила одна из девочек из-под кровати, и Ферран и Минар принялись одеваться под сонными, но любопытными взорами всей компании. Брюки Минара по крайней мере высохли.
— Хотите съесть несколько яиц и выпить молока с куском хлеба? — предложил крестьянин, и, охотно согласившись, Минар разбил сырое яйцо прямо себе в рот и запил его кислым молоком из кувшина; затем Ферран поднял узел, взял Минара за руку и повел его к двери, сопровождаемый хором пожеланий всего наилучшего им самим и упокоения души их умершей бабушке.
Как только друзья вышли из дома, Минар залился слезами:
— Моя бедная Жаклин!
— Ради бога, не начинайте опять свои причитания! — воскликнул Ферран.
Вскоре они набрели на лесную речку, где смогли Умыться, побриться и отдохнуть, прежде чем начать поиски лучшего пристанища, чем им предложил крестьянин. Примерно через час они увидели вдали деревню, на краю которой стояло несколько импозантных зданий.
— Поспрашиваем в этой усадьбе, — сказал Ферран, — только обещайте, что будете держать язык за зубами.
Минар кивнул, крепко сжав губы, и поднял узел. Он даже дотащил тюк до внушительных ворот, за которыми виднелось здание, слишком величественное и слишком мрачное для жилого дома. Они прошли по длинной изогнутой аллее, не встретив ни души, пока справа, из двери в стене, огораживающей сад, не появился священник, кивнувший им в ответ на их учтивые поклоны.
— Приветствую вас в обители ораториев Монморанси, — сказая он, подойдя к ним. — Вам нужно какое-то конкретное лицо, или вы приехали инспектировать нашу школу?
— Мы… э-э-э… — начал Ферран.
— Инспектировать, — заявил Минар, и Ферран грозно на него поглядел. Священник тем временем буравил взглядом узел, лежавший у их ног.
— Тогда пойдемте в часовню, — предложил священник.
— Что ж, можно начать и с часовни, — с готовностью отозвался Ферран, изобразив благочестиво-серьезную мину. Минар по мере сил пытался ему подражать, и двое друзей, внезапно оказавшихся в роли инспекторов, дошли вслед за священником до конца аллеи и вступили в арку, ведущую в главный двор, откуда было уже хорошо видно небольшую часовню.
— Благодарю вас, святой отец, — сказал Ферран и потянул Минара вместе с узлом к двери часовни.
— Вы хотите исповедаться? — спросил священник, и Ферран с Минаром, поглядев друг на друга, в унисон ответили:
— Нет.
Они вошли в часовню. Внутри никого не было. Минар со вздохом облегчения положил узел на пол у двери, затем пошел вслед за Ферраном и встат рядом с ним на колени перед алтарем. Ферран молился о том, чтобы их жизнь оказалась вне опасности и чтобы они сумели придумать, как поступить с секретными бумагами, которые были у них в узле. Минар же молился о том, чтобы на обед им досталась жареная утка, а еще за упокой души бедной Жаклин и за собственное утешение, потом он опять начал плакать.
Священник оставил их вдвоем, но вскоре к ним присоединился третий. Ферран услышал, как этот третий кашлянул, заходя в часовню, но не повернулся посмотреть, кто это, а продолжал молиться — или делать вид, что молится. Шаги незнакомца постепенно приближались, а затем затихли — незнакомец остановился позади Феррана, и тот решил, что пора на него взглянуть.
Он перекрестился и обернулся, Минар сделал то же самое. Они увидели другого священника — высокого, полного и более важного с виду, чем первый; этот священник широко улыбнулся неожиданным гостям, но холодные расчетливые глаза внимательно вглядывались в их лица, словно стараясь запомнить черты для последующего осмысления.
— Я отец Бертье, — спокойно объявил он в ответ на поклоны Феррана и Минара. — Я с удовольствием покажу вам нашу прекрасную обитель, созданную для изучения наук, размышления и молитвы и приветствующую всех, кто разделяет нашу веру в беспредельную мудрость Господню.
