Дима Федоров - Отдыхай с Гусом Хиддинком: четыре анекдотичные футболяшки
Николай Андреевич выслушал и сухо проинформировал деградировавшего художника, каким образом тот может перевести деньги. На том и распрощались. После разговора был включен телевизор. Для эмоциональной разрядки. Но в нем как назло играли в футбол. Какая-то причуда сознания напомнила композитору, что он точно так же гонял мяч в ящике. Но Николай Андреевич отогнал эту дерзкую навязчивую мысль, хотя попутно всплыли совсем уж откровенные подробности, вроде паса от Пушкина. Гоголь опять-таки маячил где-то вдалеке. Чепуха, отравляющая подсознание!
А потом, к счастью, в телевизоре пошел снег и отвлек от блужданий по закоулкам памяти. Он валил густо и заретушировал контуры тех, ради кого слабохарактерный Иванов променял искусство на житейскую выгоду. Футболисты мельтешили подобно запоздалым мартовским снежинкам. А Николай Андреевич погружался в меланхолию, из которой способно вывести только очень-очень высокое чувство. И оно нагрянуло!..
Картина третья
Профиль ангела, грачи и спартачи
Метель перестала засорять глаз. Погода успокоилась. Небо, правда, окончательно так и не прояснилось. Легкой грусти пейзажу добавляла обветшалая колокольня. Чуть ближе набухали мрачными красками сарай и забор. А на переднем плане находилась корявая и вследствие этого печальная береза, на которой вместо привычных грачей появлялись портреты заграничных персонажей. Алексей Кондратьевич Саврасов собственными руками вживлял эти чуждые элементы в свою знаменитую картину «Грачи прилетели». Им руководила миниатюрная девушка в кожаной куртке. Так и возникли на ветвях молодые симпатичные лица: Фогель, Хильдебранд, Савиола, Бабел, Амелиа. С помощью лестницы-стремянки Саврасов взобрался к самым гнездам и проволокой прикручивал портреты.
– Что это? Кто это? – закричал Николай Андреевич, которого затрясло не только от очередного поругания шедевра, но и от промозглой сырой действительности. – Кем вы засоряете полотно?
– Здравствуйте! – напомнил Саврасов о правилах вежливости, сделал шаг назад и по колено провалился в талый, просевший снег. – Вот, познакомьтесь, Карина. Болельщица «Зенита». Мы теперь вместе трудимся. Карина мне помогает с перформансом. Или я ей помогаю…
Николай Андреевич остался безмолвен. Нет, он не забыл о правилах этикета, он не потерял дар речи после того, как за один день обогатился новыми словами «полтос», «баннер» и «перформанс». Он влюбился! Не с первого взгляда, как принято говорить в таких случаях. Влюбился с определенного ракурса. Карина медленно поворачивала голову, и когда она повернулась в профиль… Вот тут-то и накрыло! То, что дальше, – это уже не важно. Анфас – милое личико, не более того. Даже заурядное. Анфас – для документов. Для пошлой действительности. Для того, чтобы смотреть в глаза, если не веришь, если хочешь пронзительным взглядом внутрь души заставить совесть девушки выдать хитрость, коварство или измену. Но разве ангела можно в чем-то подозревать?
В профиль Карина походила на благовещенское существо с полотна Леонардо, которое Римский-Корсаков видел полгода назад в галерее Уффици, когда путешествовал по Италии. И помнится, Иванов вернул тогда при встрече три тысячи. Правда, через месяц опять попросил две. Лучше бы вернул тысячу, а на две попросил отсрочку – было бы честнее. Впрочем, все это такая мелочь, такая пошлость теперь!..
Карина снова развернулась своей ангельской стороной к смятенному Николаю Андреевичу. А деловой ракурс девушки был обращен к расщепленному пню у березки. Там работал маленький переносной телевизор. Ящик шумел, понятное дело, футболом. «Зенит» проигрывал. Какому-то «Сатурну». Саврасов тоже обозначил интерес к происходящему на экране. Николаю Андреевичу вдруг представилось, что Саврасов – это от слова «совращение», но он тут же устыдился подобной идеи.
– Угловой, угловой! – скандировала Карина.
Саврасов от волнения выронил Кежмана в сугроб. Мяч взвился в воздух, и какая-то буйная голова во–гнала его в ворота. Карина возликовала и в счастливом порыве прыгнула на Николая Андреевича, чтобы расцеловать его в губы, – так ее переполняли эмоции. От нее не слишком приятно пахло сигаретами, и была она неопрятна, но ее влажный чмок обдал композитора таким провоцирующим жаром, что он почувствовал абсолютно юношеское шевеление плоти. Даже не шевеление, а прямо-таки буйство! Он еле сдерживал себя. Только присутствие Саврасова за–ставляло его оставаться в рамках приличий. И возраст вроде бы уже… Но Николай Андреевич меньше всего хотел думать про свои годы.
Саврасов немедленно разлил коньяк из блестящей фляжки в маленькие изящные металлические рюмочки.
– Радуюсь ничьей, как победе! – зажмурилась Карина.
– А мы тогда так и не смогли спасти матч. – На Николая Андреевича снова напали какие-то смутные образы из прошлого, но, к счастью, ликующая Карина не обратила на них ни малейшего внимания.
– Давайте выпьем за знакомство, – снисходительно успокаивал молодость Алексей Кондратьевич.
– Текке – красавчик! – Карина превозносила автора гола, просто-таки смаковала его фамилию с шикарным французским коньяком.
И Николая Андреевича прожгла жуткая ревность. Молодой гладиатор вызывает у нее восхищение, а у него, великого русского композитора, жалкий зябнущий вид. И нос, наверное, покраснел на холоде.
– Сейчас пройдем «Сатурн» в Кубке, порвем на выезде «Ростов» и как раз к третьему туру вашу картину раскрасим, – строила планы Карина.
– Что раскрасите? – вернулся к реальности Николай Андреевич.
– «Спартачи не прилетели», – пояснил Саврасов. – Они провалили селекцию – никого зимой не купили. Вот все над ними и смеются. В третьем туре как раз играют в Питере. Картина их сразу поставит на место. Как обухом по голове! Это все те, кого они в Европе обещали подписать.
– А Плетикоса? Они же хорвата купили. – Римский-Корсаков невольно вспомнил о заказе, поступившем Иванову.
– Эге, а с каких это пор вы футболом стали увлекаться? – поразился Саврасов.
– Сейчас все… Футбол – такое дело… Каждый смотрит.
Николай Андреевич решил не закладывать Иванова, хотя предатель искусства того заслуживал. Саврасов, кажется, занялся тем же промыслом. Просто он воюет на другой стороне. Вернее, рисует на другой стороне.
– А не жалко вам так свою картину, – Николай Андреевич долго подыскивал слово, – трансформировать?
– Да нет, – сразу потускнел Саврасов, – это же, получается, лучше любой выставки. На вернисаж от силы тысяч десять придет в общей сложности. А здесь один стадион «Петровский» больше двадцатки вмещает. Да плюс еще телевидение. Первый канал «Зенит» со «Спартаком» показывает. Миллионная аудитория. А на выставке одна аренда помещения сколько стоит… На такие деньги разведут!
– Все вы про деньги. – Римский-Корсаков не–ожиданно почувствовал жгучую зависть к финансовым успехам собратьев по искусству.
– А кто это «вы»? – насторожился Саврасов. – Что, кто-то еще из наших знакомых занялся перформансом?
– Да слухи тут разные ходят, – увернулся Рим–ский-Корсаков.
– Слухи… Ну-ка, ну-ка, интересно. Что за слухи?
– Да я не в курсе, – неубедительно врал Николай Андреевич. – Спросите там у своих. Они должны знать. Я же все-таки не художник.
– Ой, а кто вы? – Карина своей любознательностью спасла ситуацию.
– Я композитор, – приосанился Римский-Корсаков. – Приглашаю вас в следующее воскресенье на свою оперу. В Большой. И вообще, люблю студенчество, – уж совсем некстати стал заискивать Николай Андреевич. – Преподаю…
– Здорово! Я как раз буду в Москве в воскресенье, – обрадовалась Карина и выпятила нижнюю губу. – Только я, наверное, не смогу вечером. «Зенит» в Ростове играет то ли в четыре, то ли в пять. Когда ваш спектакль начинается?
– Утром, в двенадцать. Вы замечательно успеете, Кариночка, на свой футбол. Мы еще в Камергерском перед просмотром игры отобедаем.
– Договорились. – Карина по-мужски протянула руку и крепенько пожала вялую композиторскую ладонь.
Саврасов долил коньяку и похвалил свою работу:
– Ничего креатив получился.
– Только Кежмана поднять надо бы, – проявил педантизм Николай Андреевич.
– А мне так даже больше нравится, – заступилась Карина. – Чувствуется полный пофигизм «Спартака». Бардак… Упало, а они и поднять не хотят. Или ничего не замечают. Так обиднее получается.
– Пожалуй. – Саврасов был польщен.
А Римский-Корсаков опять приревновал:
– Все-таки в исходном варианте картина гармоничнее.
– Об исходном варианте забыто, мой друг. Это окончательный вариант. Живем настоящим. Да, Кариночка?
– Живем от тура до тура. Или, если повезет, с кубковыми играми посреди недели, – затосковала Карина. – Интересно, а в Раменском Адвокат выпустит Владика? Хочу Владика!
Николай Андреевич уже устал от обилия мужчин, которые чем-то могли нравиться его непостижимому ангелу. Устал и озлобился:
