Виктор Мануйлов - Лестница
Тепляков вздохнул, глянул на часы: четверть шестого. Четвертый час он ждет самолета, на котором должен прилететь из Москвы Михал Михалыч.
По радио передали: самолет сел на аэродром соседнего города, что в трехстах километрах отсюда, и, как только позволит погода, так не пройдет и часа, как приземлится в нашем аэропорту.
Но пока не видно, чтобы погода менялась к лучшему.
Тепляков набрал номер телефона Машеньки, и тут же услыхал ее взволнованный голос.
— Юра! А я жду-жду а ты все не звонишь и не звонишь!
— Радость моя! Я сижу в аэропорту и жду своего шефа. Но погода, сама видишь какая, и сколько мне еще ждать, не знает и сам господь бог. А о метеорологах и говорить нечего.
— Но ты все-таки после работы зайди к нам обязательно! — велела Машенька. — Мама приготовила пельмени — пальчики оближешь.
— Я постараюсь, мой ангел! Но совершенно не знаю, когда освобожусь.
— Когда освободишься, тогда и приходи. Я буду ждать.
— Но не ночью же. К тому же, я уже тут два раза пил кофе с булочками. Правда, место для пельменей еще имеется. Извини, больше не могу говорить: звонят.
Убрав один мобильник в карман, он достал другой: звонила Лидия Максимовна, интересовалась, когда будет самолет. Выслушав ответ Теплякова, велела ждать. Что ж, ждать так ждать. Как говорится, солдат спит, служба идет. А спать и ждать — одно и то же. И он, откинув кресло, вытянул ноги и закрыл глаза. И, как всегда, увидел улыбающееся лицо Машеньки.
— Молодой человек, — произнес над ним женский голос, и чья-то рука дотронулась до его плеча.
— А? Что? — Тепляков открыл глаза и увидел лицо пожилой женщины. И тоже улыбающееся.
— Ваш рейс должен приземлиться минут через десять, — сообщила она. И уточнила: — Ведь вы ждете двести семнадцатый? Не так ли?
— Да-да! Спасибо, — поблагодарил он, вспомнив, что женщина эта стояла рядом, когда он в справочной узнавал о времени прилета самолета со своим шефом.
Михал Михалыча, как ни странно, Тепляков до сих пор не может себе представить живым человеком, со всеми полагающимися человеку особенностями. И это несмотря на то, что видел его фотографию: человек как человек, ничего особенного. Разве что шея короткая и такая широкая, что голова на ней будто бы взята у другого человека. Но добродушное лицо, несмотря на узкий лоб, не вязалось с представлением Теплякова о торговце, который держит в своих руках тысячи и тысячи человеческих жизней. Он представлялся ему как некий символ алчности, что-то вроде статуи, изуродованной болезненной прихотью скульптора, но статуи живой, напичканной электроникой, зато начисто лишенной человеческих чувств. Впрочем, Теплякова это ничуть не пугало. В его прошлой жизни командира взвода такими же виделись ему и боевики, безжалостные, падкие до денег, прикрывающиеся трескучими фразами о боге, чести, свободе и своем предназначении.
— А вы так улыбались во сне, что мне жалко было вас будить, — добавила женщина. Спросила: — Приснилось что- нибудь приятное?
— Да-да, приснилось. А вы — учительница?
— А что, заметно? — удивилась женщина.
— Речь у вас очень правильная, почти литературная.
— Надо же. А я и не замечала. Впрочем, вы угадали. Я преподаю в медучилище анатомию человека. — И пояснила: — Детям нельзя преподавать, пользуясь косноязычной речью.
— Совершенно с вами согласен. Моя мама тоже была преподавателем. Правда, она преподавала музыку.
— Не имеет значения, что именно преподавать. Важно, как это делать. А. А почему вы сказали: была?
— Она вместе с папой погибла в авиакатастрофе.
— Я вам сочувствую, молодой человек. Кстати, вы женаты?
— Нет еще.
— Встречаете свою девушку?
— Почему вы так решили?
— По тому, как вы улыбались во сне. И если я не ошибаюсь насчет девушки, то, извините, как же вы — и без цветов?
— Вы ошиблись. Я встречаю своего шефа. И он — не женщина.
— А-ааа, вот как. Ну, тогда совсем другое дело. Я имела в виду.
Но тут радио сообщило, что борт номер двести семнадцать приземлился, встречающих просят пройти в зал номер четыре.
— Вы тоже встречаете этот борт? — спросил Тепляков, когда они стояли на движущейся лестнице эскалатора.
— Да, тоже. Я встречаю сына. Он спасатель, получил ранение в Сомали. Они доставляли туда медикаменты. Какой- то тип ударил его ножом. Лечился в Москве, долечиваться отпустили домой.
Михал Михалыча Тепляков узнал сразу: он походил и не походил на свою фотографию, вместившую в себя лишь голову и часть шеи. Это был здоровяк под метр девяносто, с мощной короткой шеей и маленькой круглой головой на широченных плечах. Все в нем было несоразмерным. Когда- то он занимался тяжелой атлетикой, был даже призером России, но, как часто это случается с бывшими спортсменами, раздался во все стороны и теперь походил на обрубок мощного ствола с немногими ветками.
Тепляков наблюдал за ним через стекло, отделяющее зал выдачи багажа от встречающих. Он видел, как Михал Михалыч звонит по мобильнику, топчась на одном месте, а потом вглядывается — тоже через стекло — в разношерстную толпу, пытаясь отыскать в ней своего телохранителя. Но Тепляков держался несколько в стороне от всех, щупая глазами мужчин и женщин, которые должны вести себя несколько не так, как обычно ведут себя встречающие близких им людей. Человека три-четыре, тоже держащиеся в стороне и тоже внимательно изучающие толпу, привлекли его внимание. Возможно, кто-то из них был детективом, кто-то оперативником, кто-то из охраны аэропорта, или такие же, как и он сам, ожидающие своего шефа. Теракт, случившийся в Московском аэропорту Домодедово, заставил усилить режим охраны в других аэропортах, но, как часто это бывает, напряжение постепенно спадает, и все продолжает течь как и прежде. до следующего ЧП.
Опыта у Теплякова почти никакого, инструкции и наставления по выявлению опасности для своего подопечного перепутались в его голове, и он мучительно искал в каждом из примеченных им людей возможного покусителя на жизнь Михал Михалыча, ожидающего свой багаж.
Тепляков видел, как женщина, разбудившая его, встретилась со своим сыном, как она плакала, уткнувшись в плечо рослого парня, а он, гладя ее волосы, что-то говорил ей, и она, соглашаясь, лишь встряхивала головой.
Точно так же могла встречать Теплякова и его собственная мать. От этой мысли в душе его зазвенела тонкая струна, но тотчас же оборвалась, едва он увидел Михал Михалыча, который, переваливаясь с боку на бок, как моряк после качки, двинулся на выход, катя за собой огромный чемодан на колесиках. Вот он миновал проверяющего, предъявив ему квитанцию на багаж, вот пересек черту, разделяющую прилетевших и встречающих, прошел метров десять, остановился, продолжая покачиваться, и огляделся. Тепляков в это время находился в трех шагах от него, все еще пытаясь определить возможную опасность. Но никого, похоже, не интересовал Михал Михалыч, и Тепляков, приблизившись вплотную к своему шефу, произнес:
— С приездом вас, Михал Михалыч. Я Тепляков, ваш телохранитель. Похоже, все чисто. Прошу, машина вас ждет.
— И какого черта ты заставлял меня пялиться по сторонам? — прорычал Михал Михалыч, с брезгливой гримасой смерив Теплякова взглядом своих заплывших жиром маленьких глаз. — Ты должен был, бомбу в конверте твою мать, подойти ко мне у выхода и принять багаж.
— Извините, Михал Михалыч, но свои обязанности я знаю, — ответил Тепляков, дернув головой, как от удара. Однако ручку чемодана все-таки перехватил и, нарушая все инструкции, пошагал к выходу, слыша за спиной пыхтение своего шефа.
Тепляков шел, стараясь подавить в себе обиду и злость и ни о чем не думать. При этом — исключительно по инерции — обшаривал глазами ближайшее пространство, вглядываясь во всякого, кто оказывался в этом пространстве. Но ничто не задерживало его внимания, и до самой машины он шел так, будто это он сам прилетел откуда-то и все остальное его не касается.
Умная машина при его приближении сама замигала фарами, словно радуясь возвращению своего хозяина. Тепляков открыл заднюю дверцу, но Михал Михалыч садиться сзади отказался. Тепляков пожал плечами: не начинать же прямо здесь объяснять подшефному, где тот должен сидеть и почему. Подождав, пока Михал Михалыч втиснет свои телеса в утробу машины, он поставил в багажник чемодан, сел за руль и тронул машину с места. Но, не проехав и десяти метров, остановился, заметив, что Михал Михалыч сидит, откинувшись на спинку кресла, и не думает пристегиваться ремнем безопасности.
— Шеф! — произнес бесстрастным голосом Тепляков, продолжая смотреть прямо перед собой. — Я буду весьма признателен вам, если вы пристегнетесь.
— Ты давай рули и не суй свой нос не в свои дела! Весьма признателен. — заперхал Михал Михалыч, точно подавившись. — На хрен мне нужна твоя признательность! Бомбу в конверте твою. Гони вперед!
