Павел Кочурин - Коммунист во Христе
Марфа Ручейная взбудоражила в Светлане еще и другие мысли. Как бы воскресила в ней, учительнице, казалось уже совеем отошедшую от них, сегодняшних, веками сло-женную обрядовую культуру народа, указывающую на смысл бытия… Казалось все уже напрочь забытым, отжившим. Но выходит, — бережется в памяти люда. И оживет. Хотя сейчас бытийность пока словно погост вокруг бывшей церкви без самой церкви. Сам по-гост без золоченого креста над храмом теряет силу возвышенного смысла. Живым людям как бы и не где посоветоваться с душами предков, отошедших в в вечный мир. А это — забвение себя, путь к неминуемой беде. Все как бы и сводится к гнутым из казенных прутьев мертвого железа крестам Симки Погостина, безбожника поневоле.
"Людом держится в себе троякое: и единого чада труд, и данность мирская в жи-тие, и то, что душе приносит отраду. Вера твоя во Благо, в Бога. Об этом, обо всем — слово святое. Страдалец всегда искал и ищет, как и где ему боль души унять. Так за что же ви-нить страдальца, коли он к благости шел и приникал к ней молитвой во храме. А от него храм отнимается, и благость отгоняется волей сатаны. — Вот с чем, с какими думами, ушла Светлана от Марфы Ручейной.
В высказах Марфы был зов к духу человеческому, причаство к Бегу, к Истине, к постижению себя в себе же. Что выше-то есть, чтобы в Правде миру быть?.. И то уже мниться — иссяк в нас нравный запас. И как без храма возродиться ему… В человеке во-площен земней и небесный мир. Он творенье Божье и в нем Бог. Значит он, человек сам — Храм. И храмы, возведенные людом, — неуничтожимы, коли есть слово во спасение — Храм. За этими раздумьями Светлана по иному взглянула и на Симку Погостина. Человек делает добро и живя во зле. Христианский крест столбиком не заменишь. Столбик это зе-мельный знак. И Симка делает не столбики. В его поделках — идея… И кто же тогда Симка Погостин?.. Он, безбожник, верующим услуживает. Через это и сам к вере идет. Через та-кие симкины действа и воскрешается зов к Добру. Иначе — двоемыслие, лицемерие, посул "светлого будущего". Тут все пороки один с другим и скрещиваются в отходе от разума народа. Народная бытовая культура выше книжной образованности. Она не меняется, а только развивается, совершенствуется. Трудовой семьянин не будет учить свое дитя жить плутней.
Светлане было радостно, что входит в дом Кориных. В нем как бы незримо присут-ствовал его патриарх — дедушка Данило. Портрет его висит в пятистенке и привечает каж-дого входящего. И еще подумалось о симкиных крестах: почему бы их не делать в тех же колхозных мастерских… Их бы и выковывал дед Галибихин. Все равно ведь делаются-то они из краденого железа. Вот лицемерие жизни…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
И все же она вертится
1
В доме гудело, двигалось. Улицу приманивал запах жареной гусятины. Стряпухи сновали от печки к столам, спускались в погреб и за ранее приготовленной снедью. Торо-пились управиться к приезду молодых из сельсовета.
С большака на травяную улицу Мохова подкатили две машины. Черная, Сухова Михаила Трофимовича, и такая же "Первого", секретаря райкома Нестерова Бориса Пав-ловича. Все пришло в еще большее движение. Везде дома Кориных столпился люд — на-чальство глядеть. Может ведь, чего и новенькое услышат. Своего жизненного устоя не ощущалось, и вошло в обычай ждать случая, как ждут на перекрестке попутной машины. Авось подбросят…
Позапрошлой неделей Иван со Светланой были в городе. Сделав покупки, Иван за-глянул в облисполком к своему однокурснику. Встретился с Михаилом Трофимовичем, возвращавшимся с очередного совещания. Он и зазвал Ивана в кабинет к себе. Как бы не от нароку спросил: "Жениться еще не надумал?.." Иван и пригласил его на свадьбу, не больно веря, что приедет… Нестерова пригласи Дмитрий Данилович. Но "Первый" без Сухова вряд ли бы решился.
Встретив своих старых знакомых, Сухов сказал "Первому":
— Вот бы, Борис Павлович, всем районом на добрые свадьбы и жаловать. — и с весе-лей усмешечкой добавил, — как бывало служители православия, для живого общения с мирским людом. Глядишь и слово небумажное услышишь.
Нестеров принужденно улыбнулся. Он не без оснований опасался, что появление его на свадьбе у Кориных, может вызвать кривотолки. И уж непременно будет доложено… Он и Сухова, заехавшего за ним в райком, отговаривал. Сухов его тут же и подкусил.
— Боитесь в Христовом коммунизме обвинят…
Ребятишки подбежали к дому с криками:
— Едут, едут…
Гости высыпали на лужок перед палисадником. Послышались серебряные перезво-ны. Показался, свернувший с большака к Мохову свадебный поезд. Первым к дому подъе-хали в старинном коринском тарантасе молодые. В тарантас была запряжена Голубка, "внучка" старой коринской Голубки. Сверкали и побрякивали колокольцы на ошейнике лошади, полоскались ленты на дуге и на упряжи. Тарантас тоже был разукрашен стара-ниями дружек и Миши Качагарина. На козлах сидел Миша Качагарин. В нарядной паре, новей, серой кепке. Голубка шла ровной рысцой, плыла как лебедь, изгибая передние ноги и выказывая стать.
За тарантасом ехали три легковые машины: зеленая, бордовая и палевая. За ними несколько мотоциклов, с колясками, и без колясок. Полагалось по приметам нечетное число саней. (Так, "саней", говорила Марфа Ручейная). Кто-то из старух непреминул пере-считать весь поезд и сказать в толпе: "четырнадцать "саней" и "молодые". (Свадьбы летом в счет не шли).
Дружки ехали следом на зеленей машине… Подскочили к тарантасу. Леонид Алек-сеич (Тарапуня) и Виктор Кулякин с перекинутыми через правое плечо и повязанными сбоку узлами рушниками, с белыми бантами в лацканах темных костюмов, встали слева тарантаса лицом друг к другу. За ними Серафим Ключев (Симка Погостин) и Вадим Ко-четков, тоже со знаками свадебных чинов…
Ивану подал руку Тарапуня, Светлане сам Иван. Невеста в пенно-белом уборе, вы-сокая, стройная, ступила на чистый зеленый лужок. Жених в черном костюме, белой со-рочке с бабочкой, на полголовы повыше суженой, стал рядом. На минуту застыли перед фотоаппаратами Димы и других. Художник, Андрей Семенович, торопливо чиркал в блокноте. Пришедшие посмотреть свадьбу переговаривались; "Баско все, чинно, как у господ прежних… Знамо, не по нынешнему, абы как". "Вот и ладно, хоть посмотреть, да и о себе вспомнить".
Подошли родители Ивана и Светланы, встали по сторонам. Дима весело щелкал фотоаппаратом.
Сопровождаемые дружками и шаферами, молодые прошли к дому. Светлана чуть заметно, на полшага, поотставала от Ивана, чтобы не дать повода для пересудов о верхо-водстве в доме городской молодухи. Старухи одобрительно заперешоптывались: "не строптивая, видать, даром, что не деревенская". В калитке молодых осыпали хмелем и овсом. На крыльце, при входе в дом, встретили хлебом и солью со словами: "Князю и княгине любовь да совет, лад и мир, достаток и семейность в доме".
Дружки подвели Светлану и Ивана — мужи и жену, к резным креслам. Одно из них было застелено шубой. В руках у Тарапуни оказался плетеный кнут, взятый у деда Гали-бихина. Он отхлестал с сердцем шубу, приговаривая: "Не шубу секу, молодой жене науку даю, терпению и покорности учу". Светлана ко всем обрядовым действам относилась серьезно. Чутьем воспринимал смысл народных примет и речений, как наставлений на ладную жизнь семейную. Отхлестав шубу, Тарапуня велел сесть на нее молодухе. Светла-на покорно села. Сел и Иван в свое кресло. И свадебная игра началась.
Первыми, когда расселись по своим местам гости, высказали свои слова родители молодых, в похвалу им. И застолье развеселилось.
Рослый, русоволосый, с веселой улыбчивостью в ясных глазах, с осознанием важ-ности всего, что делается, Тарапуня привычно распоряжался. Поздравляя и восхваляя мо-лодых, высказал вначале заученное от Марфы Ручейной: "Золото с золотом сливается, жемчужина с жемчужиной сматывается…" И свое: "Князю и княгине, Ивану Дмитриевичу и Светлане Олеговне, крепкие корни в нашей моховской земле пускать, чтобы вокруг са-ды цвели-расцветали, хлеба шумели, о счастье шептали, коровы сытыми гуляли, пчелы в усладу летали, хоромы богатели, детки в них не плакали, а как птички весенние щебетали. Молодые наши Корины, чтобы пример нам всем во всем подавали". И Симка Погостин роль свою с толком исполнял, откуда что в нем бралось: "Молодые наши сами в любви сошлись, без тертых свах обошлись. Не на кого будет пенять, хомут на шею коли самим на себя одевать. Он у нас припасен, но пускай незасупоненным в музее и хранится". Вик-тор Кулякин и Вадим Кочетков интеллигентно подыгрывали, но выходило у них скучно-вато, вроде высказов на именинах начальства. "Жених и невеста наши, инженер и учи-тельница, окажут плодотворное влияние на нашу деревенскую жизнь, быть им вожаками нового поколения сельского мира, духовного возрождения его". О духовном возрождении сказал Вадим Кочетков. Нестеров, "Первый", как-то исподлобья поглядел на него, сжал губы. Что-то ему в этом не понравилось, Сухов, сидевший рядом, улыбнулся, сказал рай-комовскому вождю с подкусом: "Деревня, вишь, своими мыслителями обзаводится, радо-ваться надо". "Первый" обернулся к председателю облисполкома, кивнул согласно. Похо-же, он опасался, как бы высокое начальство не сделало "не таких" выводов из высказа за-ведующего почтой о "духовном возрождении", не обвинило в недостаточной идейно-воспитательной работе в целом районе. Но все замялось шутливыми высказами стариков; "И наш брат не лыкам шит, грибы, как и бывало, в лесу собираем, а за невестами в город мотаем". Тарапуня (величали его по имени отчеству, но не забывали, что это их Тарапуня) отвлекал свадебников от зелья: "Не больно молодым горчите, в рюмки не глядите, губами добрые слова говорите, голову светлой держите, и ноги для пляса берегите. Не гоже будет на княжеском пиру кренделя выделывать, как теляти на мокром льду"… "Вина-то вдо-сталь, но кто его сегодня не допьет, пусть лучше завтра придет". Сами они с Симкой По-гостиным пригубливали и отставляли рюмки. "Потом доберем", обнадеживал Симку Та-рапуня. Оба на месте не сидели. Столы расставлены и в пятистенке и на веранде при рас-пахнутых дверях. И они переходили от одних гостей к другим, давая слово для высказа.
