Павел Кочурин - Коммунист во Христе
Никто лучше Марфы Ручейной не помнил и не знал, как в старину в дородных до-мах игрались свадьбы. Жила Марфа в деревеньке Есипово, где и Александра с Виктором Кулякиным. Слыла знахаркой, травницей, повитухой. Даже и при фельдшерице к рожени-це Марфу ручейную звали. Занедужит младенец — за Марфой идут. От рук ее и особого слова дитя тут же и успокаивается. Кто-то и колдуньей ее считал, и тоже, как вот и Авдю-ху Ключева, в дом приглашали "по неминучести", чтобы худа избежать. Марфу для об-легчения горя, а Авдюху из-за страха перед ним… Незнакомого человека угрюмый вид Марфы вначале отпугивал. Лицо высохшее, в суровых складках. Под нависшими бровями, как волчьи Ягодины, черные глаза. Что-то страдальческое, проникающее в твое нутро стыло в этих глазах, глубоких зрачках. В ее облике и высвечивалась вся, как она есть, ны-нешняя людская горевая жизнь. Но вот стоило человеку с Марфой заговорить, как все в нем преображалось, умиротворялось. Это тоже вселенное временем состояние нынешне-го колхозного селянина. Да и не только его. Всегдашняя настороженность и опасение — и тут же радость от душевной к тебе открытости. Марфа каждому была рада, кто бы к ней не приходил. Покачивание и участливое кивание головой, повязанной темным платом, отепляющий взгляд и молвленное короткое слово: "Оно знамо, от Бога все, милая…" И сердце страдальца ей открывается. К Марфе шли за покоем. Она его для каждого в себе и берегла. Вею жизнь она преследовалась за что-то "нетакое". Авдюха Ключев даже "перчу" колхозных коров ей приписывал. Корины Марфу Ручейную привечали. Но она сама, в обережение их, не часто к ним заходила. Завистливый человек, он и в добре зло выглады-вает.
Дмитрий Данилович пригласил Марфу Ручейную к себе домой. Привал и Тарапуня. И она поведала о свадебных обычаях. И о Симке Погостине рассудила: "Верить коли че-ловеку, так и у мазурика разум берется". Тарапуня записал, как и что надо делать, какие слова говорить и когда, чтобы все было чинно.
Светлана с сестрой Ивана Настей, сами сходили в Есипово. Хотелось расспросить Марфу Ручейную о свадьбах и церковных венчаниях. Щелками глаз старуха вглядывалась в лицо Светланы и спросила ее пытливо:
— А ты, девица, пошла бы в церковь к венцу, где надо зарок Божий дать на покор-ность и верность суженому?..
Светлана ответила как бы заранее подготовленными словами:
— Пошла бы, бабушка Марфа. Я вижу таинство бракосочетания в таинтсве церков-ном, освещении божественном. — Про себя же подумала: "Отчего бы отвергать народный певерия и верования, и обряды церковные". И развеселилось в душе: "Церкви и священ-ника нет, так вот Тарапуня с Виктором Кулякиным и Симкой Погостиным и свершили бы венчание в этой Марфиной келье, под ее образами и благословением".
Марфа Ручейная засветилась лицом, ровно бы угадывая невысказанные мысли. Но вот во влажных глазах проступило и облачко грусти. Она покачала головой, тихо и осто-роженно вымолвила:
— Ой ли, касатка!.. К вере-то истинной дорога терпкая и горькая… Смотри, нынче покорных жалуют и привечают. А у тебя вольное сердце. В храме господнем жены с по-крытой головой стоят, то знак власти над собой мужа.
3
Жила Марфа Ручейная в убогой лачужке. Будто избушка эта когда-то стояла на курьих ножках и вот время врастило ее по окна в землю. Но внутри жилья было уютно и чисто, как в обители затворницы, куда приходили недужные и страждущие. Пучки трав по стенам, образы святых угодников в красном углу и в простенках. Иконы тайком были по-добраны в рушимой их церкви Всех Святых. Сбоку, по правую руку от печки — кровать с соломенной постелью. Над ней фотографии родных в рамочках под стеклом. Как человеку быть без памяти о родных. Прошлое бережется и глазом. Этим чувством как-то интуитив-но прониклась и Светлана. Что-то схожее с кельей Марфы держалось и в доме Кориных.
Из скупых разговоров и слов Марфы Ручейной о венчаниях и свадебных действах, в воображении Светланы рождался мир сказки. И она в этот новый для нее мир входила. Черпались, как влага из целебного родника, наставления на благость. Представлялись зо-лотые венцы над головой сочетающихся судьбой. Их держат дружки. Это символ оза-ряющего Божественного света вступающих в новую жизнь. Свечи, кольца… Хор и распев-ный говор священника в расшитой золотом ризе. Благодатный дымок кадила. Ты в мире чистом и святом. И помыслы твои чисты и святы. Из храма и выходишь с этим светом в душе. И где-то в выси, в небесах, звон колоколов взывный. Радость вокруг и душа пребы-вает в блаженстве. Свадебный поезд, украшенные лентами лошади. Все живое. Следом за легким возком молодых — мчатся дружки, сваты, родня, гости. В лисьих шубах бобровых шапках. У кого не было богатой одежды, — занимали у родни. И самые бедные были на-рядными. Обряд новобрачных, как и рождение, как и смертушка — единожды благонаре-ченным бывает. Если в вдругорядь — так больше от несчастья, и в чем-то уже не так. От него, от несчастья и береглись заветами, установленными житейским опытом. И церковь наставляла беречь этот опыт. Доброе зерно восходит во красоте и открывается этот всход люду соборному в церковном в храме. В него входят без суетных мыслей… Так почто же и зачем, и кому понадобилось все это порушить, осквернить, слукавить, осмеять. Тут ведь надругательство над всей той жизнью, из которой все мы вышли. Она — в нас, и мы все из ней… И как же можно самого себя губить в себе. Кем же мы станем без родства и сбере-жения в себе своей святости.
О церкви Всех Святых, стоявшей посреди погоста, Марфа Ручейная говорила как о житействе своем. Наперед ставила благость и красоту — Божественный нрав в человеке. Вера — это уже как у кого, а храм — место верного дружения людского. Недобра в нем ни-кто никому не должен желать. Недуг утихает в прихожанину при молитве. Бог — это бла-гость в тебе. Другого слова в людским языке и нет, чтобы в сердце так проникало. Бог — это Свет небесный в очах и душе. И у безбожника оно в речи. Безбожников-то по природе своей и нет, есть только обусурманенные в антихристе…
Церковь свою Марфа ручейная считала самой красивой в округе. Миром строилась, не казной. А казна — на кирпичи ее себе разобрала. Высокая — стрелой вверх колокольня между двумя куполами. Золотой крест в облака упирался. Паперть с колоннами, Христа ради убогонькие подаяния собирали. Теперь место церкви тополями заросло. Прежних могил на погосте не сыщешь. Да и искать-то уже некому.
Возвращаясь от Марфы Ручейной, Светлана с Настей зашли на погост, на могилы дедушки и бабушки… Среди зарослей тополей кое-где виднелись и свежие, с железными крестами Симки Погостина.
В домашнем альбоме Кориных были фотографии церкви. Светлана вначале на об-ратила особого внимания на них. Теперь ей как бы увиделись сверкающие купола Боль-шесельского храма Всех Святых. Она почувствовала себя униженной, обворованной, об-манутой лукавым. Храм ведь не только сооружение, но символ мирского духа прихожан. Даже вот и сравнить храм ни с чем, нет сравнений. Церковь — место богообщения мирян между собой, земным и небесным миром. И как и кому пришло в голову рушить стены храма, где сотворялись и радостные торжества и печальные действа. Стены его можно было бы украсить ликами радетелей отечества, павших за землю свою воинов. Иконные росписи приобрели бы и житейско-притчевое толкование. Верующие — молились бы, не-верующие приходили бы опамятовать родителей и дедичей. Во всем этом утверждение священней памяти в себе. А если высказаться современно — защита и сбережение прав людских беречь себя в памяти своего рода. Не хватило воли и разума отстоять эти святые права, истоки жизни… Рушилось все, как подмечено униженным писателем, что не лади-лось с мечтою о счастье бедных людей, которому они были научены политруком. Здесь вот этим политруком и был Авдюха Ключев. Рушилось то, что по его "не наше". Но кто мог осмелиться втолковать тому же Авдюхе, что наше — все. И храмы — прежде всего.
Светлана жалела, что исчез большесельский храм Всех Святых. Но странное дело, у Насти, родившейся тут и выросшей, не было такого сожаления о исчезнувшем мохов-ском мире. Может потому, что изведала она дома мытарские годы. Ей ныне живется луч-ше, "хлебней", как местные говорят. И она поддалась "классовому эгоизму" — деревня для города.
Иван вот "ту тоску в себе не укротил, его питает мир дедушки.
При первом же знакомстве с Иваном на студенческой вечеринке, Светлана угадала в нем, как потом себе сказала, "характер цельной натуры", чего в Димке, брате ее, не бы-ло. Димка окончил институт и пошел в конструкторское бюро, чтобы не уезжать из горо-да. Мамина клиентура устроила. Иван сказал Светлане, как бы даже с гордостью, что он житель деревни, крестьянин. Потом рассказал о своем дедушке Даниле, хлебопашце опытнике. Светлана тоже пооткровенничала, что ее удручает, ставшая слишком "функ-циональной" жизнь горожан. Берут верх "групповые нравы", интересы какие-то целевые, подавляющие в человеке личность. Ровно в игру какую играют, надеясь на случай. И этак, в пустоте, хотят жизнь прожить. В споре с братом, с Димкой, сказала как бы наперекор ему, что поедет учительницей в деревню.
