Эдуард Лимонов - Иностранец в Смутное время
«Чего перестань! Я не хуже его. Но у него деньги есть, а я в отеле вынуждена грязные простыни за грязными армянами убирать».
Индиана подумал, что следует помочь Кактусу. «Слушай, девушка, — и так как они были рядом, сурово посмотрел на Людку. — Что ты перед нами тут демагогию разводишь! Хочешь иметь деньги, двигай свою задницу, делай для этого что-нибудь! Он, — Индиана указал на Соленова, — всю жизнь его вкалывает как тяжеловоз. Книгу написать, подруга, — это физическая поганая работа. А он их тридцать или больше сделал. У него работоспособность и талант есть. Ты что-нибудь кроме перестилания простыней умеешь делать?»
«Умеет, — Соленов встал и похлопал себя меж ног, — умеет двигать вот этим местом. И то я догадываюсь, бездарно!»
Все засмеялись.
«Да, умею, — вскрикнула блондинка, рассерженная. — Идем в спальню, я тебе покажу, что я умею. Не обрадуешься». — Она вскочила.
«Пролетарская рвань, вот ты кто! Завистливая пролетарская рвань! — Соленов встал. — В спальню я готов, пошли!»
«Ну это уж вы, пожалуйста, не в моей спальне будете делать», — актриса взяла Пахана за торс и опустила в кресло.
«Товарищи русские! Не ссорьтесь… Кушайте фрукты», — грек широко развернул ладонь, показывая, мол, вот они, фрукты.
«Лапочка, Панайотис!» Та что с шиньеном подошла к греку сзади и стала массировать ему шею.
«Суки вы все! Суки! — закричала блондинка и вдруг заплакала. — А я еще мужу своему хотела звонить, мол, с Викторией Федоровой сижу…»
«Хуй-то он сейчас дома, твой муж. Наверняка где-то бабу натягивает…» — пробурчал Пахан, прикрыв глаза.
«Мерзкий старик… — всхлипнула Людка. — И вы все мерзкие! Я всех вас ненавижу. Богатых!»
«Успокойтесь, — Индиана налил в свой стакан виски и пододвинул блондинке. — Выпейте…»
«И ты тоже сука! Такая же, как эти. Они! Только помоложе. Все вы богатые суки!» Ноги блондинки в черных чулках сжимались и разжимались. Полные, недлинные ноги девушки непородистого происхождения. Впрочем, Индиане приходилось встречать коротконогих баронесс и графинь столь же часто, как и коротконогих работниц швейных фабрик.
«Что ногами-то сучишь? Оргазм получаешь, понося богатых?» — загоготал Пахан.
В дверь постучали. Актриса открыла.
«Извините меня, пожалуйста, Виктория… Мои девочки не у вас случайно? Ах вот вы где все! Девочки, ну что же вы, этаж на кого оставили? Ну нельзя же так…»
Седая женщина в форме прошла вслед за актрисой к столу. Девушка с шиньеном подняла и увела всхлипывающую Людку. Двое в формах, много раз извинившись, ушли вслед за ними.
«Ну какая завистливая пролетарская стерва, а? Ведь мы как нормальные люди с ней, незаносчиво, как с равной общались. Блядь, да ни в одной другой стране мира не станут их звезды с простыми блядями какими-то разговоры заполночь разводить, виски с ними пить, да еще их истерики успокаивать. Правда, Индиана?»
«Маловероятно».
В дверь осторожно постучали. Вошла та, что с шиньеном. «Ох, извините, я забыла косынку».
Индиана встал. «Я пошел спать. Спасибо за вечер».
«Выеби кареглазую, — посоветовал Соленов, пожимая ему руку. — Смотри какая задница. — (Девушка с шиньеном стала на колени, заглядывая за диван). — Ласковая особа».
В коридоре кареглазая сжала ему руку. «Если чего нужно, мы всю ночь дежурим».
Девушка с шиньеном наверняка была ласковая и пылкая, но мадам Хайд неумолимо гипнотизировала его из глуби ледяных улиц. Он пожелал девушке спокойной ночи.
Ее мать
Окраина, где жила ее мать, была сравнительно молодой окраиной и потому изобиловала недостроенными зданиями. Заборами. Рвами и канавами. Вольно гулял по окраине холодный ветер со снежной крупой. Он видел ее мать на десятке фотографий и говорил с ней по телефону. Высокая как дочь, мать с костистым лицом, скуластая. В свитере и юбке. Потому сюрприза не было.
Сюрприз, но другого рода ожидал его в прихожей. Снимая бушлат, он увидел ЕЕ пальто, распяленное на плечиках. В этом пальто он посадил ее рано утром в такси на парижской улочке. Два месяца тому назад. Он оглядел пальто, но ничего не сказал.
«Вам не холодно?» — спросила мать.
«Меня все об этом спрашивают. Обещали достать старую шубу».
«Она позвонила вчера, — сказала мать. — Проходите».
«Нормальная?»
Из прихожей они прошли в единственную комнату. «Нет… — мать вздохнула. — Больная».
«Что ж, хорошо хотя бы жива. Не сказала, где она?»
«Отказалась сказать. «Я хочу тебе сообщить, ма… что я жива. Чтоб ты не дергалась».
«Вы сообщили ей, что я в Москве?»
«Да».
«И что?»
«Выругалась… А потом заплакала. И положила трубку».
«Если мне удастся встретиться с ней, я ее вытащу. В конце концов я занимаюсь этим бизнесом уже семь лет…»
Ее мать вздохнула. «Хотите чаю? А если очень замерзли, могу вам предложить медицинского спирту. А может быть, если хотите? Садитесь».
Он сел в единственное кресло, обтянутое красной материей. «Ничего не нужно. Спасибо». Он осмотрелся. Кровать. Телевизор. Много шкафов и шкафчиков. Тесное, опрятное жилище одинокой женщины шестидесяти лет. В крупном окне безжалостно светлые снежные поля и контуры бетонных зданий в срывающемся порывами снегу. Снег. Холодная Империя. Вечное ожидание следующего поворота истории. Неумение жить сегодня.
«У вас есть какие-либо соображения относительно того, где она может жить? Или может быть, вы знаете, но не хотите мне об этом сказать?»
«Честное слово матери, Индиана Иванович, если бы я знала, я бы вам сказала. Мне все это тяжко, может быть, еще тяжелее, чем вам. Ведь я ее мать. Если я не отчаиваюсь, то только потому, что переживаю, пережила уже смерть мужа, неудачную свадьбу и алкоголизм сына…»
«Вы знаете, моя жизнь стала бы здоровее, если бы ваша дочь исчезла из нее. Однако я вот приехал найти ее и вернуть. Свое несчастье».
ЕЕ МАТЬ сочувственно вздохнула. Если бы он мог рассказать ее матери только то, что знал сам о ее приключениях, а он знал ничтожную часть, у ее матеря выпали бы волосы, раскрошились зубы, и все клетки тела превратились бы в раковые. Ее мать, разумеется, оценивает ситуацию снисходительно по-матерински. Ей доступен мельчайший процент, совсем маловажный аспект ситуации, а именно: ее, как будто бы утихомирившаяся после двух неудачных замужеств дочь жила с одним и тем же мужчиной. Семь лет. И вот теперь, приехав с визитом на Родину, дочь вдруг сломалась. Очевидно, «связалась с компанией». (Во всяком случае так выражались матери этой страны во времена Индианы.) Дочь не уехала с Родины после окончания срока визы. Что теперь будет? Она ведь французская гражданка, ее дочь. За нелегальное проживание полагается, кажется, наказание. Приехал ее мужчина, ищет ее. А она где-то в компании. Она не появлялась у матери уже месяц. Правда, она несколько раз звонила, чтобы сказать, что она жива. И ее дочь пьет. Это плохо.
Ему, МУЖЧИНЕ ЕЕ ДОЧЕРИ, ситуация представлялась иной. У дочери ее припадок нимфомании и алкоголизма. Или алкоголизма и нимфомании. За семь лет жизни с нею ему так и не удалось определить, что являлось причиной и что следствием в этом тандеме. Запивала ли она, и как следствие открывались все шлюзы ее инстинктов, или же инстинкты, нахлынув, заставляли ее запивать. Она могла месяцами сидеть дома, читать книги, писать стихи (она писала стихи, его женщина), смотреть теле, с удовольствием готовить, шить себе юбки и платья. Но вдруг срывалась с цепи и отсутствовала три, четыре, пять дней… Почему он выносил эти исчезновения? Нужно знать его характер и характер их отношений. Со временем она превратилась для него не только в секс-объект и подругу жизни, но и в соучастника, подельника, в брата заговорщика. Да он и с самого начала не выносил ее алкоголо-нимфомании. Он дрался с ней, выгонял ее, расходился с ней и сходился. И, будучи уверен в алкоголизме, он долгое время не был уверен в нимфомании. Лишь около трех лет тому назад он впервые сумел «расколоть ее», довести ее до признания. «Где, где ты была четверо суток? Что ты мне сказки рассказываешь о каких-то подружках, у которых ты слушала музыку? На ляжках у тебя синяки, ты не девочка десяти лет, но большая женщина с задницей и сиськами! Где ты была? Ты ебалась?» Злое, враждебное и дрожащее от истерики лицо, она швырнула ему: «Да, я ебалась все эти четыре дня! Да, я не была у подруги. Ебалась. я, вот! Это ты хочешь знать? Ну так знай!» «С кем?» «Я не знаю», — угрюмо прохрипела она. «Как это ты не знаешь?» «Да вот так. Я познакомилась с ним на парти. Меня привела туда (она назвала имя общей знакомой) …позже мы пошли все в кафе. Я уже была пьяная. Из кафе я вернулась к нему. Ебаться». «И что ты все эти четверо суток валялась в постели?» «Не все, — прервала она его, — …еще он возил меня ночью по городу на его машине».
ЕЕ МАТЬ сидела против него на кровати, и он не мог рассказать ее матери эту историю. Или же другую историю, когда она явилась в восемь утра в совершенно черных от грязи на заднице белых трусах. На улице шел дождь, и она была в мини-юбке… В конце концов все эти дела между мужчиной и женщиной касаются только данного мужчину и данную женщину. Индиана не хотел и не умел жаловаться. Ни Богу, ни судьбе, ни ЕЕ МАТЕРИ. В конечном счете он жил с ее дочерью не под дулом пистолета. Под дулом чего-то более неумолимого… Но сейчас она неудачно выбрала место действия — бывшую Родину. Здесь ее припадок может плохо кончиться. Империя сурова, это не маленькая, более или менее цивилизованная Франция. ЕЕ могут арестовать пьяную. Одну или с этими бандитами (он не сомневался, что она «связалась с бандитами», в прошлом она «связывалась» всегда именно с ними), и чужеземную гражданку, незаконно находящуюся в стране, ее могут сурово наказать. Плюс еще сотня нехороших вещей может случиться с нею в этой стране. Ее могут найти с перерезанным горлом.
