Николя Фарг - Я была рядом
Помню, после этой фразы я решил стать изощренным вруном — надо было научиться великому и ужасному нечеловеческому вранью. Теперь я частенько звоню Алисе в то время, как Александрина болтает с сестрой. Я говорю Алисе, что мне не терпится увидеть ее снова и что мне до смерти не хватает ее улыбки и ее нежных прикосновений. Da morire. Тем не менее по вечерам я продолжаю трахаться с женой, силясь убедить ее в моей вечной любви. Не могу разобраться, кого из них двоих я обманываю, Алису или Александрину? Время от времени я впадаю в транс, я чувствую, что день ото дня становлюсь все более изобретательным и коварным, постепенно я прихожу к мысли, что, пожалуй, не так уж сложно превратиться в отъявленного мерзавца. Я начинаю понимать психологию преступников и диктаторов. Через два-три дня, в самолете, по дороге в Танамбо, на цифровой карте, вмонтированной в спинку кресла, я с грустью замечаю, что мы летим как раз над Романце. Александрина спит, а я использую это время, чтобы сделать запись в дневнике. Я пишу по-английски, как бы обращаясь к Алисе. Я рассказываю ей, что мне плохо, что я не знаю, какого черта делаю в этом самолете, когда Романце, который я вижу на карте, все больше удаляется. Я пишу, что с радостью выпрыгнул бы с парашютом прямо сейчас и отправился искать ее. Я описываю удивительный летний свет, который бросает на землю солнце Романце, и называю дни, проведенные с Алисой, самыми счастливыми в моей жизни.
В Танамбо меня ждут дети, я возвращаюсь к домашнему очагу, погружаюсь в рутину повседневности, иду на работу. Александрина, как и до отъезда, продолжает спать в другой комнате. Несмотря на то что я прибываю в Танамбо в хорошем настроении, я чувствую, что с Италией меня разделяют тысячи километров, поэтому призраки трех недель, проведенных Александриной в Кодонге, и последующих дней, проведенных дома, атакуют меня, стоит лишь переступить порог. Эти призраки находят свою инкарнацию во всяких незначительных деталях, в мелочах со скрытой драматической подоплекой: шампунь новой марки, звонок «Espionnage» моего нового телефона «Nokia», пустынные улочки Танамбо, по которым я раньше никогда не ходил, клипы Brozasound TV, альбом группы Tribalistas — ты их знаешь? — DVD с фильмом «Трудности перевода», который Александрина купила в Кодонге. Когда мы смотрели этот фильм перед моей поездкой в Романце, я то и дело мысленно сравнивал Алекс с главной героиней, Билла Мюррея — с мобалийцем, а Токио — с Кодонгом. Вообще, больше всего бередят душу запахи и вещи. Хотя нет, пожалуй, музыка еще больше. Каждый раз, входя в ванную, я так и вижу на стенах свою кровь, у меня перед глазами опять и опять возникает та кровавая суббота. Отныне все, что связано с Александриной, вызывает у меня почти болезненную подозрительность. Она создала себе искусственную оболочку, чтобы защититься от меня, чтобы существовать самостоятельно и от меня не зависеть, чтобы управлять мной, чтобы ускользать от меня. И эта новая ее оболочка чувствуется во всем: в ее комнате, книжках, музыке, шмотках, трусиках, духах, сумке, в ее личных дневниках, мобильном телефоне, в разговорах шепотом из сада, в долгих часах, которые она проводит в интернет-кафе, переписываясь не знаю с кем, не знаю о чем. Все это выводит меня из себя гораздо больше, нежели чернокожие парни ростом сто восемьдесят пять сантиметров и весом девяносто килограммов, которых я постоянно встречаю на улицах и вижу по телевизору. Я иногда сравниваю себя с персонажем, которого играл Франсуа Клюзе в «Аде» Шаброля, — ты смотрел этот фильм? Тогда обязательно посмотри, ты поймешь, что я испытываю то же самое, те же симптомы болезненной ревности. Правда, персонажи фильма немного отличаются от нас с Алекс характерами. Эммануэль Беар, которая играет жену, очень мягкая и никогда не кричит, а вот Клюзе, напротив, становится жестоким и часто теряет над собой контроль. Я же просто невыносимо тоскую, изображая глубокое равнодушие ко всему и тем самым заставляя Алекс мучиться. На людях я притворяюсь, что все нормально, но, как только оказываюсь за кулисами, начинаю как безумный исписывать тонны бумаги вопросами, которые не решаюсь задать Алекс напрямую или на которые она раздражается и не отвечает: «Его член больше и длиннее моего?», «Ты кричала?», «Он делал это сзади?», «У него есть волосы на груди?», «Ты смеялась с ним?», «Он говорил тебе, что любит тебя?», «Ты влюблена?», «Ты думаешь о нем каждый день?», «Ты сохранила его постельные фото?» Самое парадоксальное во всей истории в том, что мы продолжаем трахаться. Мы встречаемся между полуднем и двумя или вечером, после того как уложим детей, она зовет меня в свою комнату эсэмэской, или я зову ее в свою, мы зажигаем свечи на парфюмированных маслах, включаем музыку. На самом деле все происходит довольно симпатично, к тому же у нас очень хороший секс, наверное, потому, что каждый делает это для себя. Как бы то ни было, в плане секса мы наконец-то удовлетворяем друг друга. Но в наших отношениях сохраняется стойкий запах гнили, сопровождающий, как правило, ложь и предательство. В общем, супруги крепко влипли, потому что лужа, в которой мы сидим, с каждым днем увеличивается и уже начинает цвести плесенью. Один из нас захлебывается горечью и злостью, другой — неутоленной жаждой мести и глухой тоской. Доверие и преданность убиты наповал. Разумеется, у меня есть Алиса — мой щит и меч. Однако я все еще не уверен, для чего она появилась на моем пути — помочь мне вернуться к Александрине или, наоборот, выдернуть меня из старой жизни и окунуть в новую? Как бы то ни было, уйти к Алисе навсегда — шаг одинаково невозможный с этической и практической точек зрения. Единственное, что я точно знаю, что ясно чувствую, — это потребность каждое утро убегать из темницы родного дома, садиться в кабинете своего офиса перед компьютером и, забыв о печалях и бедах, читать, читать бесконечные письма Алисы, сопровождающиеся фотографиями. Отвечая Алисе, я словно открываю малюсенькую форточку в своем усталом сознании, чтобы проветрить его. Я пишу ей много и, как в первый день на скамейке в сквере, ничего от нее не скрываю. Иногда я посылаю ей свои фотографии. С Алисой я всегда могу быть откровенным. Я говорю ей о своем замешательстве, о внутренних противоречиях, о чувстве вины, о лицемерных словах любви. Впервые в жизни я так открыто веду себя с другим человеком.
С каждым днем между нами устанавливается все более тесный виртуальный контакт. Каждое слово отражает наш внутренний самоанализ, желание найти в нас самих то, что мешает нам жить, слова будто становятся почетными орденами, которые мы вручаем друг другу в знак взаимного доверия. Создается ощущение, что мы готовим идеальную виртуальную почву для реального будущего. В течение дня она посылает мне эсэмэску со стихами Пессоа, спрашивает, что я больше люблю, море или горы, душ или ванну, машины или поезда, и еще люблю ли я оливковое масло, собак, девушек, которые красятся, стринги, группу Orishas. Я рассказываю ей о своем детстве, о том, как смеркается, когда возвращаешься воскресным вечером с пляжа в Танамбо, о гигантской полной луне, об ураганных ветрах, срывающих рога с зебу (шутка), о запахах в сезон дождей; я спрашиваю у нее, что она любит больше, картошку фри или пюре, ненавидит ли она футбол, любит ли мужчин в костюмах с галстуком, как она относится к Дебюсси. Она дарит мне невыразимое счастье. Несмотря на огромное расстояние между нами, ее присутствие в моей жизни дает мне уже забытое ощущение мира, легкости, простоты, нежности, света. Все, что касается Италии, заставляет меня думать о ней и о километрах, которые нас разделяют: хозяин одного из итальянских ресторанов в Танамбо, говорящий по-итальянски; изображение «феррари» на футболке какого-то прохожего; итальянская марка стиральной машины; интервью с итальянским политиком в восьмичасовых новостях; торжественное появление папы на своем балконе в Риме; корешок книги Примо Леви на полке муниципальной библиотеки в Танамбо. Доходит до того, что я представляю себе Алису, когда смотрю по «Евроспорту» футбольный матч в Монте, я говорю себе, что Алиса, должно быть, сейчас в двух-трех километрах от стадиона. Я погружаюсь в воспоминания о Романце, о волшебном послеполуденном свете, о лете, о начале сентября, о тенях, гуляющих по ее комнате, о раскрытом окне, о раздетых любовниках, о ночи, о ее лице, о целой вечности в ее улыбке. Эти картинки для меня как наркотик, они погружают в забытье, но, исчезая, обостряют чувство одиночества, ранят и оставляют боль в пустующем сердце.
Сама того не подозревая, она восстанавливает мою связь со средиземноморским раем, солнечным краем моего детства, заставляет задуматься о моих латинских корнях. Я вспоминаю смешные фильмы шестидесятых, снятые летом на Лазурном Берегу: автомобили с открытым верхом, все залито солнцем, а в качестве звукового фона — стрекот цикад. Я вспоминаю ту Италию, которую видел в «Разине», вспоминаю итальянские боевики, «Жан де Флоретт» и «Манон с источника», черно-белый «Дон Камилло», я вспоминаю о Марокко в «Ста тысячах долларов под солнцем», о солнце в «Плате за страх», о фильмах Филиппа Де Брока, об итальянских фильмах, разумеется, тоже, о тех, где действие происходит в Италии и где так много солнца, вроде «Запаха женщины» с Витторио Гассманом, а еще о пальмах на варских вокзальчиках, безлюдных в августовский полдень, о летних расписаниях поездов, вывешенных на пристанях, куда причаливает рейдовый катер из Фарона, о живописных беседках, о походах в «Перекресток» за продуктами для семейного барбекю, о Провансе, о прогулках по пляжу, о выгоревших на солнце волосах, о привкусе морской соли на коже после купания, о подростках, что сидят на краю бассейна и предаются мечтам, надышавшись ароматом приморских сосен, о том, как мы в шлепанцах разгуливали по виноградникам, о теннисных матчах, которые мы играли по пояс голышом, о Любероне, о море, о тропинках на берегу, о Порке-роле, о том, как здорово купаться в полночь, о греческих островах, о пирожках с кальмарами в Тарифе. Алиса ассоциируется у меня с солнцем, даже не обязательно со средиземноморским, а вообще с солнечным светом и с эпохой семидесятых, когда всем жилось лучше, небо висело ниже, на планете было просторнее, тише, а я был мальчишкой; когда я думаю о ней, мне представляется целый океан оливкового масла где-нибудь в Леванте, туманное утро 1979 года, обед у бассейна в отеле «Лагуна», в поросшем кустарником Сенуфо июльским днем 1982 года, когда многочасовое созерцание облаков на небосклоне привело меня к мысли о далеком идеальном нездешнем мире — мире пейзажей и небесного света, похожем на наш, но чужом, неземном, мире, которого я никогда не увижу. Когда я думаю о ней, меня начинает тянуть в путешествие — в Бразилию, Португалию, на острова Тихого океана. Мне кажется, что с ней мне не надо ничего искать, с ней у меня и так будет весь мир. Понимаешь теперь, что значит для меня Алиса и мысли о ней?
