Роберт Ирвин - Ложа чернокнижников
— Хораполло-хаус, это что — вроде образовательного учреждения?
Я кивнул, а потом, увидев, что он ожидает более подробного ответа, добавил:
— Здесь проходят лекции и семинары по философии.
— Философское образование — замечательная штука. Все связанные с этим зданием, похоже, люди богатые.
— Кроме меня.
— Да знаю, знаю. Не беспокойся. Твой переезд уже оплатили. Нет — только пойми меня правильно — странные они люди, верно?
Я неопределенно пожал плечами.
— Да брось, ты ж понимаешь, о чем я. Все они очень вежливые, и культурные, и прочее, но есть там свой душок, верно? Не похожи они на обычных философов.
Любые наркотики так или иначе ведут к стремопагии, и меня все больше и больше напрягало, что если мы и дальше будем разговаривать, то Фил просечет, что мы с ним на разных планетах. Я постарался, чтобы в моем голосе зазвучало раздражение.
— Не знаю, что из себя представляет обычный философ. Но здесь все нормальные. Самые обычные люди.
Разговор иссяк, и я стал поглядывать в окно на девушек в летних платьях, пока впереди не замаячил Хораполло-хаус. И вот я в Хораполло-хаусе, а во мне — опиум и звучат призрачные струны ситара. Эффект мощный. К счастью, Фил и мистер Макгривз помогли мне занести мои вещички в комнату на третьем этаже. Принимать наркотики это все равно что выбирать себе в магазине новые мозги. Мои сегодняшние мозги были ошеломлены прихожей и лестницей Хораполло-хауса. Высокие темные своды, и в самом сердце этой тьмы — лабиринт лестниц, балюстрад и коридоров. Взгляд притягивает тусклый блеск меди и вишневый цвет резного дерева. Ковры, по которым я ступаю, очень мягкие, они украшены мелким ярким орнаментом, так что кажется, будто я иду по человеческим глазам. Потом я изумленно слежу за мотыльком, порхающим в лестничном проеме. Это… изумительно. Это был герб в наркотической геральдике. Или, может быть, иероглиф. Совершенно изумительно, хотя надо признать, что подобные вещи невозможно описать словами.
Фил пытается извлечь из своего короткого визита как можно больше. Он понабрался знаний в области антиквариата, и взгляд его так и шныряет вокруг.
— Это настоящий «ушак», — он показывает на ковер на лестничной площадке, — Хорошие вещички они здесь собрали.
Он поглаживает переплетающихся золотых и багряных змей, образующих перила главной лестницы. На втором этаже он останавливается перед фресками и, разглядев, отшатывается. Фрески — точная копия тех, которыми расписано Телемское аббатство Кроули в Чефалу: бог-козел пидарасит голого мужчину, чье семя изливается на Звездную Блудницу, а змей кундалини готовится пожрать обезглавленных танцоров. Фила так поразили эти образы, что он чуть не упал на чучело тигра на лестничной площадке. Когда он в третий раз сходил вниз за багажом, ему уже не терпелось уехать. Я же не мог дождаться, когда он уедет, так как производимый им шум жутко раздражал мой обостренный опиумом слух.
— Удачи, — сказал он, пожимая мне руку. Он так стиснул ее, что я чуть было не потерял сознание.
И вот наконец я один в моей новой комнате. Интересно, кто здесь жил до меня? Комната обставлена и отделана по-спартански. В ней две кровати, платяной шкаф и стул с высокой спинкой, но нет стола. Так что вместо стола я использую вторую кровать. На стуле между кроватями лежит экземпляр второго романа Алистера Кроули «Лунное дитя». Надо мной только чердак. Потолок время от времени поскрипывает, как и весь дом, словно корабль в сильную качку. Теперь мне хочется, чтобы Салли смогла ходить на лекции в Ложу и тоже поцеловала руку Магистра. Мне хочется, чтобы на кровати, на которой я сейчас пишу, спала она. Я попробовал было вздремнуть, но тут же обнаружил, что лица: сотни, тысячи лиц мужчин и женщин, которых я никогда прежде не видел, теснятся на внутренней стороне моих век. Лица сердитые, печальные, веселые, голодные, надменные, полусонные, охваченные ужасом, чванливые, радостные, непроницаемые. Они осаждают меня совершенно без всякой причины. Пока я наблюдаю за всей этой белибердой и жду и надеюсь, что поток лиц наконец иссякнет, я вдруг чувствую страшный зуд в одном ухе. Я старательно ковыряюсь в нем пальцем, но так ничего и не выуживаю. Я уже почти не сомневаюсь, что какое-то насекомое проникло за барабанную перепонку и оно заползет мне в мозг и выест его. Наконец мне удалось задремать, и я попадаю в дебри геометрических сновидений, полных абстрактных обещаний и угроз. Если А противоположно А в десятой степени, то верно ли обратное утверждение? И если я — это А в десятой степени, то можно ли сказать то же самое о моей суженой? И если я и моя невеста объединим свои степени, то что получится в результате — это будет сложение или умножение? Во сне я не смог решить эту задачу, но, проснувшись, я обнаруживаю, что мозги мои встали на место.
Незадолго до шести часов я иду в комнату Фелтона, прихватив с собой дневник. Я стучусь и не успеваю войти, как меня приветствует нестройный хор:
— Любовь есть Закон, Любовь подчиняется Воле!
— Добро пожаловать, Питер!
— Добро пожаловать, Non Omnis Moriar.
Большинство старших членов Ложи — Гренвилль, Лора, Агата, Марк, Рио, Максин и сегодняшний лектор — полковник Чалмерс — все собрались в кабинете Фелтона и, сгрудившись за его письменным столом, подняли мне навстречу рюмки с хересом.
— Сегодня вечером мы не будем разбирать твой дневник, — сказал Фелтон, — Это может подождать до следующей недели, поскольку сегодня вечером мы решили поприветствовать тебя в Хораполло-хаусе.
Максин захотела посмотреть ладонь руки, которой я пишу дневник, и это навело беседу на тему о дневниках. Лора заявила, что ведение дневника заставляет ее делать что-нибудь интересное, иначе потом будет скучно читать. Гренвилль процитировал «Как важно быть серьезным» О. Уайльда: «Я никогда не выезжаю без своего дневника. В поезде всегда надо иметь для чтения что-нибудь захватывающее». Поговорили также и о недавнем путешествии полковника Чалмерса. Он ездил в Индию, чтобы посетить старые места своей службы. И при этом был приятно удивлен, что везде, куда бы он ни пошел, встречал индусов, жаждущих сообщить ему, как им не хватает британцев.
— Дела у них пошли так худо, что они хотят, чтобы мы вернулись. Нам придется вернуться, чтобы спасти полуостров Индостан от тьмы варварства и невежества…
Я слушал Чалмерса вполуха. Я думал, как печально, что я до этого докатился — группа в большинстве своем пожилых мужчин и женщин, потягивая херес, обсуждает ведение дневников. Полагаю, я поселился в какой-то коммуне. Я должен чувствовать воодушевление, но беда в том, что период расцвета Хораполло-хауса закончился лет двадцать назад, а то и больше, когда Алистер Кроули был еще жив или только-только умер. На тогдашних фотографиях Фелтон был еще подтянутым и стройным. Лора девчонкой, должно быть, была ничего себе. Чалмерс, которого ныне лишь условно можно признать человеком разумным, в те поры был еще в здравом уме. Магистр обещал своим последователям великие свершения. (Теперь его почти не видно.) Что-то пошло у них не так, и что бы то ни было — это так или иначе связано с Каирским Созиданием. Вот где собака зарыта. А теперь они копаются в чужих дневниках.
Под конец нашего сатанистского вечера с хересом Фелтон вдруг оживился:
— Несколько наших правил, Non Omnis Moriar. Надеюсь, они не покажутся тебе чрезмерно строгими. Во-первых, никаких ночных гостей без нашего ведома. Если ты собираешься пропустить ужин, то должен сказать об этом Гривзу или оставить записку на кухне. Разумеется, ты должен соблюдать принятые в Ложе постные дни. Ты можешь пользоваться проигрывателем в своей комнате, но только в подобающее время и с разумной громкостью. Если ты принимаешь наркотики, то результаты должны быть внесены в дневник. В дневное время спать запрещается как в самом Хораполло-хаусе, так и в саду. Будь внимателен насчет этого.
— И никакого онанизма, — добавил Гренвилль. — Онанизм питает клиппот.
Лора и Рио рассмеялись, но Фелтон даже не улыбнулся. (Не забыть: разузнать об этих клиппотах.)
— Время от времени от тебя потребуется помочь Гривзу и его жене на кухне, но первым делом, я думаю, мы поручим тебе навести порядок в каталогах библиотеки Ложи и стереть там пыль. Всего час-два в день, когда сможешь. Считай нас своей новой семьей, и еще раз добро пожаловать, Non Omnis Moriar.
После этого все разошлись. Только Гренвилль отправился вместе со мной на лекцию Чалмерса. Гренвилль сел сзади, и, мне кажется, его обязанность — наблюдать за аудиторией и докладывать Магистру. Сегодняшняя аудитория попеременно то оживлялась, то впадала в спячку. Я заметил, что Рона действительно в аудитории нет. Чалмерс — плохой лектор. Предполагалось, что он будет рассказывать о главных принципах каббалы и иерархиях Сефирот. Однако он успел только сказать, что по Дереву Сефирот надо карабкаться и что Посвященный на каббалистическом пути похож на альпиниста, дюйм за дюймом преодолевающего путь к вершине. А потом взгляд Чалмерса затуманился, и он отключился. Он снова был там, в своих любимых Гималаях, а мы, его слушатели, остались далеко позади, карабкаясь по нижним склонам. Лекция закончилась, и полковник поспешил на поезд к себе в Рединг.
