Мария Елифёрова - Двойной бренди, я сегодня гуляю
— Доброе утро, Лика, — сказал Лаи, грея в ладони бокал с вином. Манера барнардцев пить вино за завтраком была ещё одной из тех деталей, с которыми приходилось свыкнуться. Она бегло осмотрела то, что он ел (тоненькие пресные лепёшки, прикрытые ломтиками вымоченного в маринаде сырого мяса — тоже вряд ли похоже на завтрак), и села к нему за стол.
— Доброе утро, Виктор, — рассеянно сказала она и бросила в кофе сахар. Лаи смотрел на неё. Тёмные, глубокие глаза с невероятными ресницами — раза в полтора длиннее, чем у среднего землянина... — Вы заметили уборщика в коридоре? Мне показалось, он...
— Дебил, — жёстко закончил Лаи. — Вам не показалось.
Лику обескуражила эта откровенность, несвойственная земной культуре.
— И ему не позволяют носить локон чести?
— Он всё равно не понимает смысла. Да и ритуал стрижки он не сумел бы провести. Таких, как он, стригут опекуны — исключительно ради опрятности.
— Возьму себе ещё булочек, — проговорила она. Вышло виновато.
Она сходила за булочками, а затем задала ему вопрос, всё это время вертевшийся у неё на языке:
— Но... если вы официально признаёте, что люди делятся на полноценных и неполноценных... каковы критерии? Кто это решает? Где гарантия, что категория неполноценных не будет расширяться — что в ней не окажутся все, кто кому-то по какой-то причине не нравится?
— Знаете, — усмехнулся Лаи, наливая себе ещё вина, — этот вопрос напоминает ваши споры между христианами и атеистами. Вот вы, например, атеистка?
— Агностик, — поправила Лика.
— Тем не менее. Насколько я могу судить по диспутам в Интернете, ни один христианин не в состоянии понять, что мешает таким, как вы, пожирать младенцев. И, однако, вы этого не делаете.
— Неудачная аналогия. Агностики и атеисты не отрицают равенства всех людей. И потом, есть понятие сострадания.
— А у нас есть понятие "ифаа". Примерно это можно перевести как "всё, что отличает человека от животного" или "воля быть человеком". Человек полноценен, если у него есть ифаа. Ответственность за тех, кто не сумел стать человеком, тоже часть ифаа.
Он прищурился и поглядел на Лику сквозь свои роскошные ресницы.
— Это трудно объяснить не-барнардцам. Мне в своё время тоже было трудно вникать в земное мышление. Впрочем, в вашей старой литературе мне попалось слово, которое в какой-то степени соответствует этому понятию.
— Какое же?
— "Гуманизм".
Лика поморщилась. Всё-таки Лаи переоценивал своё знание земной культуры.
— Вы что-то путаете, Виктор. Гуманизм — это американская разновидность фашизма. Прочтите любой учебник.
Оба некоторое время молчали; Лика смотрела в чашку с остатками кофе. А вот кофе здесь синтетический, отчего-то подумала она. Только в люксовых номерах есть пакетики с натуральным...
— Вы идёте на утреннее заседание? — спросил Лаи. Лика посмотрела на часы.
— Ещё не знаю... А Патрик куда делся?
— Уже позавтракал и ушёл. Хотел послушать доклад о пещерных фресках Фаара. Между прочим, ужасно был недоволен, что вы всё не появлялись, — в глазах Лаи зажёгся озорной огонёк.
— Я спала, — призналась Лика с тем смущением, с которым всегда говоришь полуправду. Лаи отодвинул свою пустую тарелку на край стола.
— Я только хотел сказать, что, если вы всё-таки не пойдёте на заседание, мы могли бы сходить посмотреть Храм Семи Богов. Ему тысяча восемьсот лет, и он всё ещё действует.
— Разумеется, — неожиданно для себя сказала Лика. — Покажите мне его.
Храм выступал из разноцветья современных построек, как причудливый скальный массив, упиравшийся в небо. Вблизи него не было высотных зданий — очевидно, барнардцы не любили загораживать памятники архитектуры. И правильно, подумала Лика, вспомнив своё разочарование от поездки в Лондон, когда она обнаружила, что собор святого Павла можно разглядеть снаружи целиком только на открытках, смоделированных на компьютере. Но мощь этого красно-серого, нависающего над головой камня вселяла в неё тревогу. Здесь не было гармонии и успокоения — по крайней мере, привычных для землян. Лика напрасно искала хоть каких-то признаков стройности или порядка — чем больше она смотрела, тем больше храм представлялся ей заброшенным обиталищем бандерлогов. На бесформенных уступах стен росли цветы, кустарники, местами даже деревья; окна почти целиком скрывал плющ, или что-то очень похожее; то тут, то там из неотёсанного камня выступал случайный барельеф, как будто художник едва начал свой труд и не закончил. Однако храм не был покинут — туда вливался поток празднично одетых барнардцев, мелькали яркие пилотки мужчин и платья женщин, а несколько раз в толпе Лике на глаза попались и земляне. Подойдя ближе ко входу, она увидела, что многие, перед тем как войти в храм, покупают что-то в небольших автоматах, установленных во дворе. Свечи, предположила она. Но это оказались не свечи, а крупные орехи в тонкой красноватой кожуре.
— Орехи для жертвенной трапезы, — пояснил Лаи, упреждая её невысказанный вопрос. — Нам тоже надо купить хотя бы два, по одному на каждого.
Он приложил кредитный перстень к считывателю автомата и два раза нажал на кнопку. В лоток скатилось два ореха. Лаи сунул их в жилетный карман и взял Лику под руку.
— Пойдёмте.
То, что он продел свою руку под её локоть, было абсолютно естественно, хотя он и сделал это не так, как мужчины с Земли. Вдвоём они направились ко входу в храм.
— А что делают с этими орехами? — шёпотом спросила Лика.
— Едят, конечно, — совершенно не религиозным тоном отозвался Лаи. — Но сначала лучше сходить на Башню Поющих Ветров. Это вроде места для медитации.
На башню вела нескончаемая винтовая лестница — единственное, что было общего у Храма Семи Богов с его земными собратьями. Здесь Лаи пришлось выпустить руку своей спутницы — ширины прохода с трудом хватало на одного человека. По барнардским обычаям, он двигался впереди, иногда оглядываясь на неё — не сбавить ли темп. Со спины он казался совсем юным, едва ли не подростком; его прямо-таки микроскопические шортики высоко оголяли ноги: с земной точки зрения, едва ли подходящая одежда не только для посещения храма, но и вообще для взрослого мужчины. Зато рубчатые подошвы его сапог идеально подходили для того, чтобы карабкаться вверх по истёртым скошенным ступеням. Лика порадовалась, что надела сандалии вместо туфель.
Несколько раз им пришлось останавливаться и прижиматься к самой стене, пропуская тех, кто возвращался вниз. По-видимому, другого спуска с башни, кроме как назад по той же лестнице, не было. Наконец они выбрались на смотровую площадку.
Площадка напоминала массивную беседку, сложенную из необработанного камня — защищавшая её от дождя крыша опиралась на кольцо каменных столбов, между которыми открывался вид на город. Лаи подошёл к перилам.
— Здесь холодновато, — сказал он, — но немного постоять можно. Слушайте.
Они стояли на площадке, поёживаясь от холода. Ветер трепал им волосы; Лаи пришлось придержать рукой пилотку, чтобы её не сдуло. Где-то над головой Лика различила негромкое гудение, похожее на хор из многих голосов. Гул этот не был однородным — в нём выделялось несколько тонов, которые складывались в какую-то простенькую мелодию. Источник его было не определить — он заполнял всё пространство, как будто сам воздух вокруг мерно вибрировал.
— Что это? — заинтересованно спросила Лика. Лаи переступил с ноги на ногу, прячась от сквозняка.
— На самом деле — просто старые кувшины, заделанные в крышу. Когда-то люди верили, что через них с нами общаются боги.
— Может быть, так оно и есть, — сказала Лика, вслушиваясь в пение кувшинов. — Я хочу сказать, что если во Вселенной действительно существует высшее организующее начало, то оно...
Ровную гудящую завесу разодрал писк телефона. Щёки Лаи порозовели от неловкости.
— Забыл выключить, — он торопливо выдернул капсулу из пояса. — Теперь придётся отвечать...
Чтобы не мешать ему, Лика отошла к противоположному краю площадки. Правда, она всё равно не понимала ни слова, но почему-то чувствовала потребность быть деликатной. Держась одной рукой за шершавый камень колонны, она выглянула наружу. Ветер захлёстывал ей лёгкие; город внизу был как на ладони, со всеми его зданиями и транспортными развязками. Далеко внизу по монорельсовой линии полз похожий на жёлто-синюю гусеницу вагон. Метрах в тридцати от Лики промчался двухместный аэромобиль; от неожиданности ей показалось, что машина летит прямо на неё, и она отпрянула. Летун мигнул ей фарами, сделал крутой вираж и скрылся из виду. Лика посмеялась про себя и повернулась.
И увидела белое лицо Лаи, судорожно сжимавшего в пальцах вынутую из уха капсулу. Его глаза были чёрными и бездонными. Глаза утопающего.
— Виктор?
