Н. Денисов - В чистом поле: очерки, рассказы, стихи
А взбаламутила всю шоферскую и подсобную шоферам братию афиша. Кто-то из парткомовцев, спрашивая по телефону в отделе пропаганды горкома КПСС о содержании предстоящей встречи с заезжим писателем, все перепутал и написал в афише, что, мол, «состоится встреча коллектива автохозяйства с легендарным разведчиком полковником Абелем».
И еще одна картина маслом. По «линии Бюро пропаганды» ездили мы как-то с Галязимовым в ближний от Тюмени Ярковский район – встретиться с ребятами пионерского лагеря. Дело привычное, встречу успешно провели. А поскольку времени до вечернего автобуса в Тюмень еще было в избытке, организаторы из местного райкома партии отправили нас в дом престарелых, что находился в густом березовом лесу, неподалеку от райцентра.
После задорной красногалстучной ребятни, зрелище этого богоугодного заведения, его контингент, являли печальный вид. Во главе заведения был, вероятно, сам гоголевский Земляника, потому что – узнали мы чуть позднее! – народ здесь умирал ежедневно, «подобно мухам». Да еще перед началом встречи просветила нас о местной жизни бойкая на язычок сестра-хозяйка заведения. Присели на лавочку поговорить о жизни, она и говорит со вздохом:
«Какая тут жизнь? Каждый день привозят стариков-старушек, сдают нам. Бывает, что и дети сдают… Мрут каждый день, не успеваем хоронить… Ага, воздух здесь хороший для стариков, правда. Свежо! Но ведь и комары здесь – во! Как коршуны. Сядет какой комар на телеантенну, антенна качается. Народ-то наш, конечно, сильно этой твари не боится. Сибирский народ, в основном. Но разный… Одна старушка кукует тут. Иные чем-то стараются занять себя, старушечьим, редиску выращивают, а эта ничего не умеет: ни спеть, ни сплясать, ни носки связать, ни сказку рассказать… Перевелись, знать, Арины Родионовны. Кому годны'? Ни дитям, ни внучатам…
Другую от телевизера не оттащишь. Нальют ей супу, она тарелку в беремя и – в холл к ящику… Едва не ночует у телевизора. Вот такая – все пересмотрит, что надо и не надо…
Еще тут активист один бывший. В шашки играет. Женился, рассказывал он, в молодости на девушке – токаре металлургического завода имени летчика-героя Серова. И пошло в дальнейшем – она всю жизнь точит, а он всю жизнь летает… по чужим бабам. Теперь он вот здесь – в лесу нашем. С другими наравне… Только и осталось от их облика название, Господи прости, человекообразная фауна…»
Вошли в небольшой клуб заведения – типа красного уголка. Поднялись на сцену. Первым начал выступление Борис Иванович. Все в том же духе, что и у пионеров – красные партизаны, Павлик Морозов, разведчики, герои космоса…
На первом ряду, среди другого пожилого и очень старого народа, ветеран с орденскими колодками на потертом военном кителе все пристраивает ладонь к уху. «Погромче можно!» – просит ветеран. «Громче» – подсказываю Борису. Он же, не меняя тембра голоса, доверительно продолжает: «…и вот, дорогие товарищи, когда вам доведется побывать в Звездном городке, в музее космонавтики, обратите внимание на комсомольский билет космонавта Владимира Комарова. Он выдан ему в 1943 году Заводоуковским райкомом комсомола Тюменской области…»
«Да уж – «доведется»! – грустно подумал я, мучительно размышляя, как же построить свое выступление на этой публике…
Ну а про Бориса Галязимова еще раз повторю, что был он неплохим красным репортером в советские времена, хоть «академиев не кончал» и слово «шофер» упорно произносил с ударением на первом слоге. А при демократах, этот вчерашний представитель провинциальной «ленинской гвардии», к моему изумлению, объявил себя «жертвой сталинизма», стал личностью важной и, в отличие от многих нас, журналистов и литераторов, личностью зело платежеспособной. В редакции демократской газеты «Согласие», где он пристроился в начале служить новому порядку, повесил над собой, на стене, большой портрет одутловатого Егора Гайдара – нового кумира. В хоре других новообращенных запотявкивал на павшую уже Советскую власть, на писателей-патриотов, то есть на тех, кто не сдался, кто сохранил свои нравственные и гражданские позиции.
Прежних добрых общений мы, естественно, не возобновили.
В те начальные 90-е, решился Борис еще и создать свою газету (многие решались!) с боевым именем «Набат». Был я свидетелем, как печатался первый номер (формата А-3) четырехстраничного «Набата» в тюменском Доме печати. Рядом, на другом «офсетном станке», печаталась в ту ночь и моя «Тюмень литературная». Энная по счету. Борис же так и застрял с первым номером своего «Набата», прогремев не дальше и не глубже магазина «Океан», над которым он жил на девятом этаже. В этой популярной рыбной точке после выхода «Набата» – вдруг исчезли не только селёдка иваси и тихоокеанские крабы, но и безголовый камчатский минтай. Полагаю, уплыла испуганная наша советская рыба к японцам, в известные мне морские магазины главной улицы Токио – Кинзы, во главе которой давно изваян, как произведение искусства, мощный человеческий фаллос в непобедимом своем каменном могуществе: мечта всех нынешних сексуально озабоченных демократок с радиостанции «Эхо Москвы», безобразно плохо пополняющих народонаселение России.
Замечу, хотя сказано не мной: «в СССР секса не было». И это справедливо сказано. Как справедливо и то, что при вышеупомянутом отсутствии моя бабушка Анастасия Поликарповна родила 18 детей, мать моя Екатерина Николаевна поменьше – восемь. Спрашивается, причем тут рыбный магазин «Океан»? Не причем, галязимовский «Набат» навеял.
В последние свои времена Боря сильно стал злоупотреблять. От неумеренности, говорили знакомые, его «перекосило», перестал показываться на люди. Жил в одиночестве. Супругу Любу – вначале перестройки успешную, а потом жестоко прогоревшую и разорившуюся предпринимательницу, неизлечимо заболевшую, – Борис потерял раньше. Затем в пьяной драке зарезали его старшего сына. А через какое-то время Бог, а может быть, сатана, которому, как и все оборотни, служил он в остатние свои годы, прибрал и его – к месту. А жаль такого конца. Хорошо он когда-то начинал на красном поле советской империи. И дружили мы, дружили…
Да, невольно поверишь в известную закономерность – всякая революция, всякая смута рано или поздно пожирает своих воинственных деток. Так было со «светочами свобод» декабристами, с «ленинской гвардией». Тот же суд истории, а может быть, Господний суд принялся карать или жестко наказывать оборотней и предателей ельцинско-гайдаровской поры.
МАЛУЮ НАРОДНОСТЬ ОБИЖАЕТЕ
Жил-был и творил поэт Леонид Васильевич Лапцуй, как говорили в советские времена, представитель литературы малого северного народа. На виду жил, писал в почете и внимании. В отличие от русских национальных стихотворцев и писателей, при особом внимании, когда мы, происходившие от сохи-бороны, добивались всего сами. Даже при несомненном большом таланте, при мощном и звонком образном голосе, как у того же, к примеру, Ивана Михайловича Ермакова. Сами.
«Ну да, Ермаков… одаренный!» – цедил критический бульон какой-нибудь университетский доцент. Печатно ж про Ермакова доценты эти помалкивали, выщелкивая восторженные рулады о представителях «малой северной народности», «детях» тайги или тундры. Славянская народность в университетское критическое варево чаще всего «мордой лица» не вписывалась. Иль упоминалась походя, вскользь.
Умный Толя Кукарекин, как-то шагая с нашей литературной братвой по Республике, кивнув на новую вывеску, оповещавшую, что в Тюмени появился свой университет, иронично произнес: «Вот госуниверситет, мужики, кто не знает, возникший на базе пединститута и ГПТУ № 2…» (Справедливости ради, замечу, что впоследствии Тюменский университет при ректорах Г. Ф. Куцеве и Г. И. Чеботарёве стал видным и крупнейшим вузом России).
Эй, где, очередной айвэседо? Эй, пуйко-нуйко, а-у! Эй, классик ненецкого народа, Аня Неркаги?
Об Анне, как писательнице, разговор не простой. Надо сказать и о трудном и об успешном её начале. И о печальном, в чем-то трагичном для её несомненного дара пути… Но и тогда, наблюдая избирательное отношение местных и не местных «литературоедов» к северным младо-национальным голосам, понимал: «Политика литературная такова!» Струилась при этом забавная строфа одного провинциального стихотворца, отчасти выражавшая дух времени:
«Жись такова, какова она есть,
И больше – никакова!»
Как было с Аней? Обнаружил её, бывшую воспитанницу далекого тундрового интерната, а теперь студентку первокурсницу Тюменского индустриального института, Константин Лагунов, отечески опекал многие годы. А тогда, при обнаружении, с восторгом расхваливал перед нами «юное ненецкое дарование». Своей искренностью, прежде всего, подивила его студентка из тундры, как говорил Константин Яковлевич. Мол, Аня в своих писаниях признавалась: «Многое мне не надо – кусок хлеба на обед… да хорошие, не разбитые башмаки». Эти «башмаки» и сразили напрочь руководителя писательской организации.
