Виктор Притчетт - Птички в клетках (сборник рассказов)
Если уж говорить начистоту, Рейчел годами не вспоминала про мужа. Она не то что забыла его, но он стал для нее общим местом. Теперь же, после того как Гилберт у нее пообедал, муж, вдруг оживившись, взялся ее изводить. Когда по широкому лондонскому небу мчался самолет, она видела, как там сидит муж, не к ней, а к другой неся свой супружеский долг из Москвы, Кейптауна, Копенгагена. Когда она в парке прогуливала собаку, в мужчине, обжимающем на траве девицу, она узнавала его черты; дети, вопившие в колясочке, оказывались его детьми; у мужчины, подававшего мяч ракеткой, было его лицо; и это его нашаривала она взглядом среди занятых крикетом мужчин в белых костюмах. Она воображала внезапные холодные встречи, старательно предвкушала горячую перепалку. Как-то на ее глазах процессия кобелей, задравши хвосты, преследовала сучку; они глупо ухмылялись, скаля влажные зубы, и Сэм устремился туда же; она вся покраснела и накричала на него. И все же она ходила в парк, да, чтоб побыть наедине и развеяться.
Ни в коем случае, не приведи бог, она не хотела бы встретить Гилберта, подоплеку всего этого, но, как злостной подоплеке и положено, он оставался в тени. Она его жалела, это был ее долг, но уж никак не думала, что он вдруг станет для нее мужчиной. Она была буквально готова разоткровенничаться с какой-нибудь женщиной, не с хорошей знакомой, естественно, это был бы кошмар, а скажем, с женщиной, с девушкой, скучающей тут на скамейке, или со случайной встречной в магазине; но нет, она бы в жизни себе не позволила. Она вся издергалась и наорала на доктора, который швырялся в Сэма цветочными горшками. Сэма она теперь баловала. "У тебя красивая голова, — говорила она и гладила его по голове, — и зачем тебе понадобилась эта глупая сучка?" Пес смотрел на нее с обожанием. "Ты суетный", — говорила она.
Гилберт тоже ходил в парк, но только по субботам, когда его наводняли толпы. Ему нравилось смотреть, как люди едят и пьют и заваливают траву мусором; он замирал от удовольствия, глядя, как орет ребенок, каплет мороженое. Он умилялся при виде мальчишек, баловавшихся у фонтанчиков, и разморенных семейств, и пьяных, полегших в траве, и юных толстух, которые, навалясь на кавалеров, их щекотали былинками. "Чем, черт, вам не спальня? А? А куда же деваться? Счастливые, зануды. У меня вот спальня. И никого".
Как-то в субботу, после дождя, лившего три дня, он повел пса в парк, и — представьте себе! — там оказалось полно народу, и все, как ни в чем не бывало, устраивались на мокрой траве. А вот Соня прогулки в парке считала плебейством. Один раз пошла, и больше ни в какую, туфли тогда испортила.
Он сообщал это своему псу, спуская его с поводка. Пес стал носиться вокруг него широкими кругами, возвращался, убегал, круги делались шире, пока его внимание не привлек кто-то с веревкой в руке, запускавший змея. Змей волочился по земле, вспархивал на двадцать-тридцать футов, снова сверзался. Пес нацелился на змея, но тут змей взвился уже повыше. Гилберт двинулся туда. "Бедняга, не поднимается у него, что ж, бывает", — думал он на ходу. Подойдя, он стал наблюдать усилия бедняги.
Змей дернулся кверху, и Гилберт смотрел, как он метался, пока наконец не взмыл совсем высоко. "И молодец", — сказал Гилберт. Нудный, серый денек обдавал свежестью. Гилберт зажег сигарету, бросил пустую пачку в траву и тут обнаружил, что потерял из виду пса. Когда он снова увидел Тома, тот напрямик мчался к группке деревьев на берегу озера. Мчался к другому псу. В нескольких метрах от цели он замер, сделал стойку. Другой пес, фокс, застыл, потом полетел вперед. Они обнюхивали друг друга под хвостами, потом прыжком повернулись морда к морде. Оба рычали, фокс залаял, и они схватились, вцепились друг другу в загривки. Игра перешла в драку, они рвали друг друга зубами. Гилберт узнал пса Рейчел, и действительно Рейчел уже бежала с криком: "Сэм, Сэм!" Бой был яростный, Том совсем зашелся.
— Разнимите их! — вопила Рейчел. — Разнимите! Они друг друга убьют. Он ему горло перегрызет!
И тут она узнала Гилберта.
— Вы?!
Гилберт с удовольствием наблюдал поединок. Он поискал глазами и нашел валявшуюся под деревом палку.
— Разнимите! — визжала Рейчел.
— Тяните своего за ошейник, а я своего! — крикнул он.
— Не могу. Сэм! Сэм! Ах! Кровь!
Она в ужасе плясала вокруг собак, пытаясь схватить Сэма за задние лапы.
— Не за лапы. За ошейник, вот так, женщина, — орал он. — Нечего его обнимать, бестолочь. Вот так. И хватит плясать.
Он схватил Тома за ошейник и поднял вместе с трепыхающимся Сэмом.
— Вы его задушите! Я не могу! Не могу, — кричала она. Гилберт лупил собак палкой. Рейчел ловила лапы Сэма.
— Вы их убьете!
Он саданул палкой, собаки взвыли и расцепили челюсти.
— Поводок надевайте, — сказал он. — Дура.
Кое-как она нацепила поводок, и тут же оба пса стали опять рваться в бой. На белой шее и по всей шерсти у фокса были кровавые пятна. Рейчел перемазала об него руки.
Гилберт вытирал с рукава собачью слюну.
Оба оттягивали своих псов за поводки, и она смотрела на Гилберта. Ее бесило, что он весело смеется ей в лицо. Оба уставились друг на друга и увидели то, чего не видели прежде. В короткой юбке, в туфлях, испятнанных мокрой травой, растрепанная, покрасневшая, а не бледная, как всегда, она вдруг оказалась женщиной. Ее преобразила трава. А перед нею стоял уже не набитый своими прибаутками профессиональный вдовец, а мужчина как мужчина. Его преобразил парк; здесь он и то стал похож на человека. Псы снова взвились на поводках.
— Лежать, Сэм, — гаркнул Гилберт.
Она задрала голову. Она имела полное право его ненавидеть, раз он посмел орать на ее собаку.
— За своим смотрите. Ему намордник надо, — кинула она в это нестерпимо добродушное лицо.
— Дурни получили свое удовольствие. И молодцы. Как вы? Пойдите чего-нибудь выпейте. Я провожу, если можно. Посмотрю, как вы.
— Нет! Нет! — Она испустила громкий стон, чересчур даже громкий. — У него кровь. Я поведу его домой. — Она повернулась, оглядела парк. — Как люди пачкают. — И, удаляясь, окончательно его припечатала: — Я и не знала, что вы сюда ходите с собакой.
Он смотрел ей вслед. Она, уже не оглядываясь, волокла упирающегося фокса по травянистому взгорку, прочь от озера. Ее мотало на ходу.
"Очень недурная фигура, — подумал он. — Дурища. Ладно, пойду из дому ей позвоню".
По дороге домой ему все воображалось, как она пляшет по траве и кричит. Он обдумал всю сцену и пришел к прежнему выводу. "Ноги — вполне. Раньше их не видел. Женщина. Вне всяких. Столько жизни". Она продолжала плясать, когда он ставил псу миску с водой. Он вылакал ее, фырча, и Гилберт налил ему еще миску, а потом промыл шею, осмотрел ухо. "Обойдешься", — сказал он. Он покормил зверя, тот вспрыгнул на диван и мгновенно захрапел. Во сне он скулил и вздрагивал.
— Да, надо же ей позвонить.
Но трубку сняла соседка и сказала, что Рейчел ходила к ветеринару, вернулась в жутком состоянии и с приступом мигрени легла в постель.
— Не беспокойте ее, — сказал он. — Я хотел только спросить про собаку.
Рейчел вовсе не лежала в постели. Она стояла рядом с соседкой и, когда та положила трубку, спросила:
— Что он сказал?
— Он спрашивал про собаку.
— И все?
— Да.
Это ее просто ошеломило.
Она проснулась посреди ночи, и, когда изумление прошло, ей страшно захотелось, чтоб он оказался рядом и можно было ему сказать: "Между прочим, могли извиниться. Я не люблю, когда меня обзывают дурой. Слишком много себе позволяете. Не воображайте, пожалуйста, что меня вот настолечко интересует ваша собака". С неудовольствием она отметила, что ее всю трясет. Она вылезла из постели и, глядя в окно на черные деревья, увидела, как сама она пронеслась через парк к его дому и выволокла из постели эту несчастную собаку. Уж она ему выдала! И в каких выражениях! Она вышвырнула пса из комнаты, и он с воем кинулся вниз. Она вернулась в постель обессиленная и дивилась самой себе, не понимая, каким образом Сэм превратился в Тома. Она лежала без сна, оцепенев, одна-одинешенька. Кого же она вышвырнула? Сэма или Тома?
А Гилберт заперся у себя, налил стаканчик неразбавленного виски, потом второй, потом третий. Не совсем понятно, к кому адресуясь, к Соне или к Рейчел, он произнес "дурища" и кое-как добрался до постели. В пять часов он проснулся, окоченев от холода. Собаки не было. Пустая постель. Он встал и пошел вниз. Впервые после Сониной смерти собака спала на диване. Он забыл приоткрыть дверь.
Утром, к его изумлению, Соня произнесла громко, как со сцены:
— Пошли ей цветы. Пригласи пообедать.
И он послал цветы, а когда Рейчел позвонила с благодарностью, пригласил ее пообедать — в ресторан.
— У вас дома. У меня дома, — сказал он. — Две собаки.
Затем было долгое молчание, и он слышал, как она дышит в трубку.
