Тим Скоренко - Рассказы
Проспект постепенно превращается в шоссе. Домов становится всё меньше. Разметка изменяется. Четыре полосы превращаются в три, но более широкие. Справа — военная часть, самая блатная в городе. Служащие там ходят спать домой.
До цехов ещё километров пять-шесть по прямой, но нужно ехать катетами, с шоссе съезжать на боковую дорогу, потом ещё раз, миновать деревню. Остальные, вероятно, поедут на поезде, если не появится спасительный Гаврик со своей «Тойотой».
Деревня называется Насыцк. Смешное название, пошловатое какое-то. Странно, наверное, жить и говорить что-то вроде «я — насытчанин». Или как их там.
Цех — огромный. Это не цех даже. Это руины какого-то завода, несколько спаренных цехов, гигантские помещения, точно саркофаг на Чернобыльской зоне. Собственно, мы потому его и выбрали, что он похож на кадры из компьютерной игрушки.
В заборе — прорехи и дыры, такие, что велосипед легко проходит. Аккуратно проезжаю через одну из прорех. Я на территории.
Мы встречаемся у главного входа. Это железные ворота, которые когда-то съезжали в сторону. Теперь они навсегда остановились примерно на середине. Краска облупилась, но можно ещё прочитать загадочную аббревиатуру ЦКД-1. Прямо перед воротами, метрах в двадцати — огромный танк для жидкости, такая гипертрофированная бочка, ржавый и дырявый. Если посветить в дыру, можно увидеть, что на дне ещё есть остатки жидкости. От неё пахнет керосином.
Звонок. Это Бочонок.
— Ты уже там?
— Да.
— Ты на велике?
— Да.
— Слушай, подъезжай к станции. У меня камера, у Кири до фига барахла. Возьмёшь что-нибудь на багажник.
Очень хочется послать его подальше.
— Еду.
— Давай.
Они ещё в поезде, судя по стуку колёс.
Выезжаю с территории. До станции — пять минут езды. Идти, естественно, дольше. Дорога кривая, ухабистая. Когда-то тут был асфальт, теперь — колдобины и ямы.
Вот и станция. На пригорке около навеса стоит Киря. Остальных не видно. Он машет мне рукой, исчезает за серой стенкой. Объезжаю навес, останавливаюсь перед скамейкой. Киря, Бочонок, Алёна, Милка.
— Гаврика уже, похоже, совсем не будет, — говорю я.
— Я буду толпу создавать, — улыбается Киря.
Алёна смотрит на меня, прищурившись.
— Чего грузить? — спрашиваю.
Киря наваливает мне на багажник рюкзак, набитый амуницией. Что-то громко звякает.
— Карабины, — поясняет Киря.
Я привязываю рюкзак держателями-зацепами. Бочонок подаётся вперёд:
— А камера?
— Сам понесёшь или Кире отдашь. Не надорвёшься.
— Давай, — говорит Киря.
Бочонок прижимает камеру к себе.
— Тогда уж сам понесу.
Милка говорит:
— А на раму меня не возьмёшь?
Она всегда готова сморозить глупость.
— Нет, — говорю я и стартую.
Через минуту все четверо уже далеко позади. Я еду осторожно, чтобы не вытрясти ничего из рюкзака. Чёрт его знает, как Киря его закрыл.
Заезжаю на территорию через ту же дыру в заборе, снова еду к воротам, но теперь сразу въезжаю в ворота цеха. Тут довольно светло, стёкол нет, свет льётся сверху, через окна в потолке.
В дальнем углу помещения лежит шар. Он очень большой, ржавый, правильной формы. Наверное, это какая-то барокамера или что-то подобное. Но мы назначили его Исполнителем Желаний. Лучшего нельзя было и желать. Я проезжаю на велосипеде через весь цех, огибая остовы станков, битое стекло и кирпич, груды мусора. Оказываюсь у самого шара. Прислоняю велосипед к какому-то ограждению, подхожу к шару.
— Счастья для всех, — шепчу и прикладываю ладонь к его холодной ржавой поверхности. — А мне — Алёну.
Говорят, если веришь — то всё исполнится. Чёрт его знает. Может, этот шар здесь не просто так. Может, он здесь специально для нас.
Велосипед я прячу под железным листом, чтобы случайно в кадр не попал. Листовое железо тут повсюду: похоже, завод занимался в том числе и прокатными работами.
С рюкзаком Кири ползу вверх по лестницам. По высоте цех — с восьмиэтажку, не меньше. По периметру идут металлические леса и мостики, лестницы. По крышей — огромные стационарные краны, шесть штук, четыре — с оборванными крюками, два — целые.
Площадка находится под самой крышей, чтобы дотянуться до потолка, нужно просто поднять руку. Тут очень светло, потому что окна близко. Площадка сетчатая, ограждение с двух сторон обломано, а в крыше прямо над площадкой — прямоугольный люк. Поднимаю ржавую приставную лестницу: специально принесли, чтобы забираться наверх. Медленно ползу по ней: рюкзак тяжёлый.
В крыши — потрясающий вид. Ходить здесь опасно, перекрытия во многих местах прогнили, проржавели. Провалиться — как тьфу.
Видна станция, если подойти к самому краю. Видны окрестные деревни.
Пока пасмурно, но солнце уже проглядывает через дыры в облаках. Нужно быстрее снимать наружные сцены, пока не стало совсем солнечно.
3.— Ну что?
Кирина голова появляется из люка.
— Ничего. Готов.
Киря помогает подняться Бочонку. Тот пыхтит, краснеет, но забирается. Камеру Кире не отдаёт, прижимает к себе.
— Ты бы видел, что мы вчера намонтировали! — радостно кричит мне.
— Ну и?
Киря помогает подняться Милке.
— Такой эффект с туманом получился, супер! Я на компьютере наложил дымовуху, так за тобой там настоящий студень гонится!
Я ему верю. Бочонок и в самом деле умеет делать хорошо.
На крыше появляется Алёна. Бочонок копается в камере, готовит её к съёмке.
— Наружные сцены не понадобятся, — говорит Киря. — Всё, что вчера сняли, идёт в фильм. Поэтому снимать будем снизу. Первый дубль — ты прыгаешь вниз, в люк. Главное — ногу не сломай.
Киря горазд накаркать.
— Тьфу на тебя, — говорит Милка, — что ты такое городишь?
Киря пожимает плечами.
Подхожу к люку, смотрю вниз. Снаружи кажется, что в цеху темно. Ничего почти не видно. Вытягиваю лестницу наверх.
— Ты что делаешь? Мы как спускаться будем? — спрашивает Алёна.
Опускаю лестницу обратно: не подумал.
Бочонок справился с камерой.
— Ну, пошли.
Они последовательно спускаются вниз. Непонятно, зачем поднимались.
Раздаются голоса. Затем лязг убираемой лестницы. Свешиваюсь вниз.
— Место хоть расчистили?
— А то ж! — это Киря.
Этот прыжок я репетировал. Ребята об этом не знают: Киря жутко боится, что я сломаю ногу и не смогу доиграть.
— Жду команды, — кричу я.
Отхожу, готовлюсь. Нужно подбежать, присесть, упереться рукой, спрыгнуть вниз, чётко приземлиться, можно с кувырком.
— Пошёл! — крик.
Подбегаю к яме, упираюсь, прыгаю. Чёрт, лететь далеко: кажется, пола вообще не будет. По ноге больно бьёт, приседаю, подпрыгиваю на здоровой ноге, бегу от площадки по переходу к боковой стене цеха. Морщусь от боли, но терплю: лица в этом кадре всё равно не видно.
— Снято! — кричит Бочонок.
Разворачиваюсь, хромаю обратно.
— Что с ногой? — в голосе Кири тревога.
— Ничего, ударил немного. Пять минут, и пройдёт.
— Давай массаж… — начинает Милка.
— Не надо, — отрезаю. — Снимаем дальше.
Теперь нужно снять, как я бегу по парапетам и подвесным переходам к крану. На кране держится Алёна, буквально на одной руке (на самом деле она подстрахована, на ней альпинистское снаряжение, она надёжно пристёгнута к крану). Я помогаю ей выбраться. Она говорит, что ждала меня. Я показываю ей шар. Мы спускаемся вниз, дотрагивается до шара, фильм заканчивается.
— Бегать сможешь? — спрашивает Киря.
Пытаюсь пробежаться по переходу. Нога болит.
— Нужно ещё отдохнуть. Можно пока снять диалоги и сцену с шаром.
— Идея, — говорит Киря.
Я иду первым. За мной гуськом все остальные. Киря — последним.
— Стой! — командует Бочонок. — Здесь взялись за руки, идём по этому мосту, потом — по лестнице. Не торопясь.
Он целится камерой.
Подходит Алёна. Я беру её за руку. Рука у неё тёплая и мягкая.
— Куда смотреть? — спрашивает она.
— Ну, по ходу движения, как всегда ходите.
Ещё несколько секунд.
— Пошли!
Идём. Это странно — гулять вот так с ней за руку. Непривычно. Приятно. Доходим до лестницы. Спускаемся. Крик:
— Снято!
Алёна тут же высвобождает руку, точно дотронулась до слизняка. Бочонок спешит к нам, меняет дислокацию.
— Теперь по этому мосту — дальше, до поворота.
Снова повторяется то же самое: крик «Пошли!» Киря и Милка где-то за спиной оператора, мы с Алёной за руки.
— Стоп!
Она убирает руку.
— Пропустите! — Бочонок проталкивается мимо нас. Доволен как слон. Дубли явно удачные. Спускается на два пролёта ниже.
— Спускайтесь сюда, ещё одна проходка пониже!
Спускаемся: сначала Алёна, потом я.
