Мо Янь - Страна вина
Оттуда же, из-под потолка, он видел, как Цзинь Ганцзуань легкой поступью выходит из банкетного зала, слышал, как он дает какие-то инструкции директору и партсекретарю. Открыв обитые кожей двери, две девицы в красном церемонно и почтительно встали каждая у своей створки. Он отметил, как у них собраны волосы в пучок на затылке, какие у них шеи, как выдается грудь. «Некрасиво подглядывать», — пожурил он себя. Потом увидел, как партсекретарь с директором дают указания старшей официантке и уходят. Стоило им выйти, девицы в красном столпились у стола и дружно набросились на еду, хватая всё подряд и запихивая в рот. Ели они как-то озлобленно и выглядели совсем не такими, как минуту назад. Оболочка его собственного тела распласталась на стуле безжизненным куском плоти. Шея на спинке, голова повернута в сторону, из уголков рта текут струйки, как из опрокинутого сосуда с вином. Он смотрел из-под потолка на свою полумертвую плоть со слезами на глазах.
Насытившись, девицы вытерли рты скатертью. Одна воровато сунула в бюстгальтер пачку сигарет «чжунхуа». Представив, как тесно, должно быть, стало груди, он вздохнул.
— Тащите этого налакавшегося кота в гостевой дом, — послышался голос старшей официантки.
Две девицы подхватили его под руки, но он был словно без костей, и поднять его не удалось.
— Вот ведь пес дохлый! — выругалась девица с бородавкой за ухом.
Его аж зло разобрало.
Другая у него на глазах подняла папку, расстегнула молнию, достала пистолет и стала вертеть в руках. «Положи оружие на место! — испуганно закричал он у себя под потолком. — А ну как выстрелит!» Но все словно оглохли. «Силы небесные, обороните». Девица засунула пистолет обратно в папку и, расстегнув молнию на внутреннем кармане, вытащила фотографию той женщины.
— Ой, гляньте-ка, что тут! — воскликнула она.
Официантки окружили ее и стали наперебой высказывать свое мнение.
Кипя от злости, он обзывал их последними словами, но они и ухом не вели.
Наконец вчетвером они подняли мое тело. Вынесли из банкетного зала и, как дохлого пса, потащили по тому же коридору с ковровой дорожкой. Одна ткнула меня носком туфли в щиколотку — нарочно. «Шлюха грязная! Тело у меня — да, бесчувственное, но дух не дремлет». Я летел в трех чи у них над головами, беспорядочно маша крыльями, ни на шаг не отставая от своего тела и печально взирая на свою неустоявшую плоть. Коридор никак не кончался. Было видно, как алкоголь сочится у меня изо рта и льется на шею. От меня жутко несло перегаром, и девицы старательно зажимали носы. Одну даже чуть не вытошнило. Шея у меня смахивала на пожухлый, мягкий стебель чеснока, голова болталась на груди. Лица не видно, лишь пепельно-бледные уши торчат. Одна из девиц шествовала сзади с моей папкой.
Длиннющий коридор наконец кончился, и я увидел знакомый большой зал. Тело мое бросили на ковер. Глянув на свое лицо, я даже перепугался. Глаза закрыты, кожа цвета старой, рваной бумаги для окон. Рот приоткрыт, половина зубов белые, половина — черные. Вверх поднялась волна жуткого перегара, и я думал, что меня сейчас вытошнит. Тело выгнулось, словно в судорогах, и брюки намокли — вот стыдоба!
Передохнув, девицы поволокли меня вон из зала. Снаружи простиралось море подсолнухов, и на фоне кроваво-красного заката их головы отливали особенно теплым золотистым цветом. Через рощу подсолнухов, оказывается, вела ровная, как стальной лист, бетонная дорожка, и на ней стоял роскошный серебристый лимузин «тойота-краун». В него, пригнувшись, садился Цзинь Ганцзуань. «Тойота» медленно тронулась, близнецы-руководители помахали вслед, и через мгновение лимузин исчез. Девицы потащили меня по этой бетонной дорожке. У стебля подсолнуха, толстого, как ствол дерева, заливался лаем пес. Лоснящаяся шерсть, весь черный, только уши белые. При каждом приступе лая его тело то сжималось, то растягивалось, словно меха аккордеона. Куда меня тащат, в конце концов? Будто хитрые глазки, мерцали огни горнодобывающего района; та же, что и утром, техника, та же лебедка. Навстречу попалась группа чумазых людей в алюминиевых касках. Не знаю почему, но встречаться с ними лицом к лицу было боязно. Если у них добрые намерения — не беда, а если нет — тут уж никуда не убежишь. Шахтеры посторонились, и девицы протащили меня будто сквозь строй. От шахтеров исходил тяжелый запах пота и сырой, гнилой дух забоя. Взгляды буравили мое тело. Кто-то грязно выругался, но девицы шествовали, гордо вскинув голову и выпятив грудь, и не обращали на них внимания. До меня дошло, что эти связанные с сексом слова брошены им, а не мне.
Меня занесли в небольшой отдельно стоящий домик, где за стойкой, исцарапанной иероглифами, сидели две девицы в белом. Они касались друг друга коленями и, завидев нас, чуть отвели их. Одна нажала кнопку на стене, медленно раскрылась дверца — по всей видимости, лифт. Меня втащили внутрь, и дверца закрылась. Оказалось, действительно лифт, и он стремительно полетел вниз. «Вот уж настоящая шахта, — уважительно подумал я. — Всё под землей. Можно не сомневаться, они и Великую Китайскую стену под землей соорудить могут». Лифт громыхнул и трижды содрогнулся — приехали. Дверцы распахнулись. От резкого света аж в глазах зарябило. Роскошный зал, на мраморном полу, как в воде, можно видеть свое отражение, рельефный декор на потолке и несколько сотен изящных светильников. Четыре большие многоугольные колонны, облицованные мраморной плиткой. Цветы и зелень. Суперсовременный аквариум с золотыми рыбками, такими жирными, что смотреть противно. Девицы аккуратно занесли мое тело в номер четыреста десять. Ума не приложу, откуда здесь номер четыреста десять, что это за небоскреб такой? Нью-йоркский небоскреб ведет прямо в рай, а этот, в Цзюго, — прямехонько в ад. Девицы разули меня и положили на кровать. Папку оставили на чайном столике. И ушли. Через пять минут дверь открылась, вошла горничная в бежевом костюме и поставила на столик чашку. Я услышал, как она обращается к моему телу:
— Прошу откушать чаю, руководитель.
Ответа не последовало.
Девица размалеванная, ресницы торчат, как свиная щетина. Зазвонил телефон на тумбочке в изголовье кровати. Протянув костлявую руку, она сняла трубку. В номере было так тихо, что я услышал мужской голос:
— Проснулся?
— Лежит без движения, вид жуткий.
— Глянь, сердце бьется?
С выражением крайнего отвращения девица положила руку мне на грудь:
— Бьется.
— Дай немного отрезвляющего отвара номер один!
— Хорошо.
Девица вышла, но я знал, что она сейчас вернется. Она вернулась со стальным шприцем, какими пользуются ветеринары. К счастью, игла из мягкого пластика, так что переживать нечего — колоть не будет. Вставив пластиковый наконечник мне в рот, она впрыснула снадобье.
Через некоторое время донесся стон, и мое тело стало подниматься. Шевельнулась рука. Оно что-то сказало. Исходившая от него сила притягивала меня, пыталась захватить. Сопротивляясь, я превратился в большую присоску и прицепился к потолку. Но, похоже, какую-то часть меня тело уже всосало.
Я с трудом сел, открыл глаза и долго отупело смотрел на стену. Взял чашку с чаем, жадно выпил, а потом снова рухнул на кровать.
Прошло довольно много времени, и дверь тихо отворилась. В нее прошмыгнул босоногий парень лет четырнадцати в синих штанах. Все тело у него было покрыто струпьями, похожими на рыбью чешую. Двигался он легко и бесшумно, как кот. Я разглядывал его с большим интересом. Лицо знакомое: такое впечатление, что я уже видел его. Где-то точно встречал. В зубах он держал небольшой кинжал в форме ивового листа и напоминал черного кота с рыбкой в пасти.
Меня охватил неимоверный страх за свое полуживое тело. В то же время оставалось только гадать, каким образом этот дьяволенок мог объявиться здесь, в таком укромном месте под землей. Дверь сама собой закрылась, и в номере повисла звенящая тишина. Чешуйчатый малец приблизился к моему телу. От него пахнуло землей, как от панголина, только что вылезшего из расщелины в скале. Что ему надо? В торчащих во все стороны вихрах налипло множество колючих шариков дурнишника. Их въедливый дух змейкой сочился в ноздри и добирался до самого мозга. Тело чихнуло, и дьяволенок бросился на пол. Потом встал и, протянув маленькую лапу, потрогал мне горло. Кинжал у него в зубах отбрасывал холодные темно-голубые отблески. Так хотелось разбудить свое тело, но никак не получалось. Я ломал голову, напрягал извилины: ну когда, где и в чем я провинился перед этим дьяволенком? Он снова протянул руку и ущипнул меня за то место, что называется шеей, будто бывалый повар курицу, перед тем как зарезать. Я ощущал эту страшную, твердую когтистую лапу, но тело даже не шелохнулось, оно лежало, издавая во сне тяжелый, сдавленный храп и не ведая, что дух смерти совсем близко. Ну все: сейчас вынет изо рта кинжал, набросится на мое храпящее тело и избавит мою пристроившуюся на потолке душу от мучений. Но как бы не так. Ощупав шею, он принялся ощупывать на теле одежду и шарить по карманам. Наткнувшись на авторучку, он снял колпачок и стал водить пером по тыльной стороне ладони, которая тоже была покрыта чешуей. Провел линию и отдернул руку, раскрыв рот и скривив лицо в жуткой гримасе то ли боли, то ли смеха. Ага, щекотки боится. Перо с гнусным скрипом продолжало царапать по чешуйкам, и я понял, что моей отличной ручке с золотым пером пришел конец. Плакала моя награда за примерную работу. Прошло целых полчаса, прежде чем закончилась эта идиотская игра. Он положил ручку на пол и стал шарить по карманам дальше. Выгреб носовой платок, пачку сигарет, электронную зажигалку, удостоверение личности, игрушечный пистолет, который выглядел как настоящий, бумажник и пару монет. От этой кучи сокровищ у него, судя по всему, даже голова пошла кругом. С детской жадностью он сгреб их между ног на полу и стал играть с каждым предметом по очереди, словно был один во всем мире. Забыв о ручке — разве это игрушка! — он, естественно, схватил пистолет и стал разглядывать. Хромированный корпус поблескивал в свете люминесцентных ламп. Точная копия оружия, какое носят на бедре американские полицейские. По форме просто красавец. Я знал, что в пластмассовом барабане еще оставалось несколько «пуль» и что при выстреле раздается оглушительный грохот. Он увлеченно осматривал игрушку, которая ему явно понравилась, и большие глаза при этом засверкали прелестным светом. А ну как сейчас нажмет на курок и обнаружит себя? Намного ли отличается рука мальчика от свежего корня лотоса? Не одурачили ли мое физическое тело? Но что-либо предпринимать было поздно: он уже нажал на курок. Бабах! Потянулся синеватый дымок, и одновременно раздался звук выстрела. Я ожидал услышать за дверью шум шагов и увидеть, как вместе с девицами в кремовом в номер врываются охранники. Что может значить выстрел в ночи? Или кого-то убили, или кто-то застрелился. Я распереживался за своего чешуйчатого визитера. Он в опасности. Не хотелось, чтобы его схватили. Честно говоря, он меня заинтриговал, и совсем не из-за чешуи. Чешуя есть и у рыб, и у змей, и у панголинов. Панголины, эти неповоротливые, немного притворные существа, особого отвращения во мне не вызывают, а вот холодных, вонючих рыб не люблю, терпеть не могу и угрюмых змей. В своих предположениях я просчитался: после выстрела все осталось по-прежнему, никто не забегал и не стал ломиться в дверь. Визитер выстрелил еще раз. Правду сказать, на этот раз выстрел прозвучал как-то невпечатляюще, слабо, потому что звукоизоляция в номере была прекрасная, да и ковер, потолок и обои хорошо поглощают звук. Чешуйчатый сидел себе безмятежно, не выказав ни капли страха: то ли глухой, то ли бесстрашный боец. Наигравшись с пистолетом, он отбросил его в сторону. Раскрыл бумажник и выгреб оттуда всё: деньги, продуктовые карточки, талоны в столовую, товарные чеки, которые я не успел сдать в бухгалтерию. Потом стал изучать зажигалку. Зажигалка щелкнула, ярко блеснул огонек. Он попробовал закурить, закашлялся и отшвырнул сигарету на ковер. Силы небесные! Ковер загорелся, и донесся запах паленой шерсти. И тут меня осенило: если мое физическое тело превратится в пепел, обращусь в дымок и я сам, исчезну вместе с ним. Ну проснись же, тело!
