Михаил Чулаки - У Пяти углов
— Да уж! С психологами пока что ездят только футбольные команды. Только нечего было звать меня, если это конец. Раз позвали, значит, сами знаете, что не конец… Кстати, вы ведь знакомы, а смотрите друг мимо друга. Поздоровайтесь, пожмите руки. Ничего-ничего, хоть и спазм, а пожать можете. Вот так. Что у вас во втором отделении? Надя так обрадовалась! Одевалась на бегу. Так что у вас?
— Если состоится второе отделение…
— Перестаньте, Виктор, вы отлично знаете, что состоится! Ну-ка, где ваша драгоценная кисть?.. Ладно, Надя подождет там снаружи, чтобы она видела вас только красивым и победительным.
Не в первый раз Вольт массировал эту кисть, и все равно снова удивился: такая она неожиданно крупная и сильная для этого узкоплечего молодого человека.
Заглянул встречавший Вольта толстяк.
— Ну как? Первый звонок еще нельзя давать? Публика волнуется.
— Да что вы, Савва Эрастович! — Сологуб разом покраснел. Он из тех, кто в гневе краснеет. — Только начали!
— Почему не давать? Давайте, — небрежно сказал Вольт. — И жену мою усадите, пожалуйста. Она здесь, гуляет по фойе. Я сейчас подойду, тоже сяду.
Толстяк Савва Эрастович, просияв, исчез.
Вольт разминал и массировал великолепную кисть пианиста. Конечно, не от массажа снимется спазм, а от внушения, но внушают не только слова — вот и пальцы Вольта сейчас внушают: накоротке пальцам с пальцами сговориться легче!
— Будут, конечно, у вас рецидивы, Виктор. Считайте, что вам такой крест. Патологические импульсы накапливаются-накапливаются в мозгу, а потом р-раз — и выстреливают сюда в кисть. Вот и спазм. Но можете ездить по Скандинавии уверенно; и по всем прочим городам и весям, куда зашлет вас Госконцерт. А в октябре всегда приезжайте сюда в Ленинград, понятно? И каждый октябрь будут вам выстреливать в кисть накопившиеся импульсы. Запомнили? Каждый октябрь!
Вольт резко встряхнул кисть.
— Все! Поворачивайтесь к роялю и сыграйте что-нибудь для меня персонально. Да, нас же отвлекли, вы так и не сказали, что у вас в программе.
Сологуб неуверенно поднес кисть к лицу, пошевелил пальцами.
— Да… Кажется…
— Не «кажется», а все прошло! Так что у вас? Сологуб пересел к стоявшему здесь же кабинетному роялю. Гамма, несколько арпеджио…
— Ой, спасибо! — Смешное детское «ой», — А если бы не застал дома?
— Теперь в октябре будем сговариваться заранее, и невозможны никакие «не застал». А сегодня, считайте, крупно повезло. Счастливая ваша звезда! — Такие, как Сологуб, счастливую звезду воспринимают буквально. — Так что у вас?
— Второе отделение шопеновское. В первом был Шуман… Ну вот вам персонально знаменитый Двенадцатый этюд. В программе не стоит. Да он всегда в запасе для бисов.
На звуки рояля вновь заглянул Савва Эрастович, молча показал руками: мол, грандиозно! — и убежал. Не иначе, приказать второй звонок.
Вольт смотрел на невероятную энергию и точность работы пальцев пианиста, и музыка до него почти не доходила. Удивительное человеческое совершенство — такая работа. Вот тоже максимум.
Сологуб сверху размашисто, но точно попал в последний аккорд и откинулся, отбросив традиционным вдохновенным движением локоны с высокого чела.
— Десять минут назад я в это не верил.
— Видите, все отлично. А этот этюд… Этот этюд вы, Виктор, будете играть каждый раз в октябре, после того как я сниму с вас ежегодный спазм. Всего раз в год и для меня персонально, договорились? И сегодня на бис не надо. У вас и так в запасе небось бисов на целое отделение. Значит, пока не играете Двенадцатый этюд — нет и спазма, понятно? До следующего октября.
Зачем Вольт это сказал? Просто каприз? Может быть. Но возможно, и необходимый финал сегодняшнего внушения: пусть у них с Сологубом появится свой обряд — таким натурам нужен обряд, нужно магическое табу.
— Третий звонок! — торжествующе возвестил Савва Эрастович.
В лице пианиста появилась отрешенность. Он посмотрел мимо Вольта и медленно встал. Савва Эрастович наклонился к Вольту и почти прошептал:
— Пойдемте, провожу вас к супруге.
Надя напряженно смотрела навстречу мужу с красного дивана, поставленного поперек боковой галереи и отделяющего пространство, называемое директорской ложей. Надя переживала, это ясно, что среди белых колонн Вольт здесь в потертом тренировочном костюме! На Вольта и правда снова взглянули с любопытством — как недавно в голубом фойе, но долго разглядывать и удивляться было некогда: на эстраду навстречу аплодисментам выходил Сологуб.
Он заиграл — Третью балладу, как выяснилось из подсунутой Надей программки, — и Вольт забыл о совершенстве рук. Он думал о совершенстве музыки. Об удивительном человеческом максимуме, на котором создается такая музыка. Но он никогда ни на секунду не допускал гипотезы о непознаваемости вдохновления: резервы творческих сил тоже можно будет научиться раскрывать! Эти резервы — самые нужные человечеству для непрерывного прогрессирования! В конечном итоге именно в этом цель его, Вольта Комаровского, работы. А пока звучала музыка счастливца Шопена, интуитивно нашедшего путь к собственным беспредельным силам.
Ну а бисы шли по нарастающей. Когда Сологуб в очередной раз уселся за рояль, в паузе после оборвавшихся аплодисментов кто-то успел выкрикнуть: «Двенадцатый этюд!» Вольт улыбнулся с превосходством счастливого обладателя: не будет Двенадцатого этюда!
Заходить после концерта к Сологубу Вольт не стал: там толпились поздравляющие, при них ничего внушающего не скажешь. На площадке лестницы стоял Савва Эрастович.
Еще раз, от лица дирекции! Заходите к нам, всегда будем рады!
И он поцеловал Наде ручку. При Надином росте толстяку пришлось перегибаться почти пополам.
Вольт мгновенно представил, как бы это выглядело в ИМИ! Прощаясь с Поливановой, поцеловать ей ручку!
— Чего ты улыбаешься?
Вот вопрос, которого Вольт не выносит. Если б захотел, сам бы сказал, без вопросов. Но невозможно же быть все время как на витрине, объяснять каждое свое выражение лица, каждый жест!
— Неважно. Так, мелькнуло.
— А я подумала, тому, как он поцеловал ручку. Наклонился, а в лысине отражается люстра.
Вольт не захотел поощрять ее догадливость и соврал:
— Нет, совсем другому.
Уже когда отъехали, Надя сказала:
— Здорово это у тебя! Все-таки это какой-то магнетизм. Ну пусть называется биополем.
До Вольта не сразу дошло, о чем она: он уже думал совсем о другом.
— Какой магнетизм?
— Ну как ты вылечил Сологуба.
И так Вольта страшно злят бесконечные разговоры про биополе, про экстрасенсов — такой же модный идиотизм, как дубленки или джинсы, о которых день и ночь мечтает внук этой жалкой Грушевой, — так еще не хватало выслушивать то же самое от Нади! Это как прямое предательство!
— Какой, к черту, магнетизм! Чистое внушение. Все в нем самом, нужно только помочь его собственным силам!
— Что же он — не хотел? А ты пришел, раз-два — и отпустило. Да я ж и на себе испытала. Помнишь, когда болели зубы. Я никогда не говорю, пока не испытаю на своей шкуре.
Никогда Надя не спорит, куда пойти, что купить, никаких бытовых дрязг, о которых только и слышишь в других семьях, — ну идеальная жена! Если бы не этот неожиданный остров упрямства: когда доходит до всякой мистики — тут у нее вдруг мнение, и что ни говори — без толку: в конце концов замолчит, но внутри останется при своих глупостях!
— Можно подавить любую собственную боль. Только почти никто не умеет. Между прочим, об этом знали еще в средние века: что встречаются люди, нечувствительные к пыткам. А там тебе не зубная боль! Тогда все валили на дьявола, теперь это называется экстрасенсом.
— «Подавлять собственную боль»! Легко тебе говорить, когда у тебя ничего не болело! А ты бы попробовал на себе!
Вольт вспомнил постыдную утреннюю боль в сердце. Усмехнулся и подтвердил:
— Да-да, у меня никогда не болело. С чего бы у меня болеть. Но все-таки подавлять можно. Самому. Это доказано.
— Кем доказано? Такими, как ты, — идеально здоровыми? Теоретически все доказывать просто. Испытал бы на себе! Нет, на самом деле нужна помощь. Чтобы чья-то сила. Внешняя. Вот я сама не умею подавлять, а ты приложил руку — и сразу. Выходит, твоя сила подействовала?
Не остров упрямства, а крепость на острове. Неприступный замок!
— Я включил твою внутреннюю анестезию, неужели непонятно?! Если я нажимаю выключатель, ты же не думаешь, что лампочка загорелась от энергии из моего пальца!
Приехали. Хорошо, что дом совсем близко от Большого зала, а то бы Вольт наговорил!.. Нет ничего на свете ненавистнее упрямой глупости!
5
Мама еще должна была досматривать очередной убогий фильм, и потому Вольт очень удивился, когда она выбежала в прихожую им навстречу. Выбежала, хотя вообще-то у нее из-за солей в суставах болят ноги — не помогает и воздержание от помидоров, вычитанное для нее Персом.
