Эльмира Нетесова - Последний шанс
— Скоро девчонки придут из школы. А я ничего не успел им приготовить, — подумав досадливо и открыв дверь в зал, попросил:
— Ты хоть обед сообрази дочкам.
Жена с удивленьем оглянулась:
— А я причем? Вам надо вот и сделай!
Николай собрал колено, поставил, проверил его, убрал воду с пола:
— Иди на кухню! Приготовь поесть детям! Сколько будешь сидеть пеньком перед теликом? Стань бабой, матерью! Живо на кухню! — прикрикнул на жену впервые.
— Какая разница, где сидеть? И чего дерешь горло? Ну не умею готовить. Не кухарка! Ты про то знал. Обещал сам готовить. Чего теперь орешь? — оборвала зло.
— Валька! Ну ты же баба! Поимей совесть! — взмолился Николай.
— Я не баба! Я женщина! Не смей оскорблять. Что за тон себе позволяешь. Я не давала повод обращаться ко мне в таком тоне! — отвернулась обижено.
— Ты еще уважения ждешь, нахалка? Сколько лет бездельничаешь сидя на моей шее? Ни дома помощи от тебя нет, и столько лет не работаешь, сколько можно так канителить? Ты не кухарка! Да ты вообще никто! Ни человек, ни жена, ни мать, ни хозяйка, даже дочерью не была! На кой черт живешь? Зачем? От тебя все устали! И я не могу больше! Лопнуло терпение! Сколько можно на мне ездить? Тебе, бабе, не стыдно, что я, мужик, твое белье стираю?
— Не ты, а машина! — фыркнула презрительно и бросила через плечо:
— А ей все равно, что внутрь положили. Глаз нету. Что бросили, то и постирает.
— Валь, я устал!
— Иди, отдыхай. Чего ко мне пристал? Я причем? Девки не только мои, но и твои. Когда есть захотят, сами приготовят. Уже большие.
Николай спешил.
— Почисти картошку! — попросил жену. Та, оглядев его с пренебрежением, встала и ушла в зал, снова уселась перед телевизором.
— Хоть блины пожарь. Тесто уже готово! Ну не разорваться же мне! — попросил жену. Та отмахнулась, как от назойливой мухи, и продолжала смотреть фильм.
К приходу дочек он успел приготовить обед, но самому есть уже не хотелось. Валентина за обе щеки уплетала лапшу, котлеты с картошкой, блины со сметаной. Наевшись, пошла в спальню, ни о чем не поговорив и не спросив дочек, как у них идет учеба в школе.
— Ну, вот что, давай поговорим конкретно, в последний раз! — присел на край постели, Валентина живо спихнула мужа.
— Ты не так поняла. Как женщина давно меня не интересуешь и не волнуешь. Я сам не хочу тебя. Разговор совсем о другом. Я не могу больше жить с тобою. Наступил предел. Мое терпение кончилось. Либо ты берешься за ум, станешь хозяйкой и матерью, или мы все уйдем от тебя! Я даю последний шанс. Одумайся! Одинокая старость не подарок! Ты для меня стала роковой ошибкой. Я много раз пожалел, что женился на тебе. И если бы ни дочки, давно бы бросил и ушел, куда глаза глядят. Ты никому не будешь женой. Ты не стала матерью. Как женщина никуда не годишься. Человеком и не была. Так, существо ползучее. О! Если бы я знал тогда и послушал бы отца! Ты никогда не стала бы моей женой.
— А я и не рвалась. Я не спешила и вовсе не хотела замуж. Но ты не давал прохода со своими мольбами и уговорами. Ты заставил увидеть, поверить и согласиться. Разве не так? Ведь знал обо мне все, и я ничего не скрывала. Моя мать тоже предупреждала тебя и отговаривала от женитьбы. Ей тоже не поверил? Тогда кого винишь и за что? Тебе никто не навязывался и не повисал на шее. И теперь за тебя не держусь. Не нравится — скатертью дорога и перо всем в задницу. Кому
я не нужна, тот и мне до форточки. Хоть сегодня все уходите. Ни по ком не заплачу. Сама проживу. Были б вы людьми, так бы не поступали!
— Выходит, мы не люди и еще в чем-то виноваты перед тобой? Ты хоть соображаешь, о чем говоришь? Мы уже три года не спим вместе из-за твоих капризов, какие сама не можешь объяснить, кто из мужиков столько терпел бы? Давно бы нашли баб на стороне. Или навешав по морде, отодрали бы как паршивую овцу, не считаясь с твоим завихрениями. Либо ты имеешь хахаля на стороне, или же набитой дурой дышишь. Но своего добилась и опротивела навсегда. Отгорело все что было. Меня уже не влечет и не тянет, я охладел к тебе. Ты больше не нужна. И, если совсем честно, опротивела, стала ненавистной! — удивлялся Николай сам себе. Он пытался сдержать себя, остановиться, но его прорвало и слова, одно обиднее другого, срывались с губ сами собой.
— Да я и не говорила, что люблю тебя! — пыталась защищаться Валентина.
— Но и молчала, что не любишь. Согласилась пойти за меня замуж. Кто мог предположить, что все это было лишь корыстью. У тебя кроме меня не имелось других вариантов, я стал последним шансом, и ты жестоко наказала меня за любовь. Я ни разу за все годы не получил на нее ответа. Ты пренебрегала и презирала меня, смеялась и втапливала в грязь все светлое, что было к тебе. Жалкая старушка, ты всю жизнь прожила в приспособленках. Сама не увидела радости и отняла ее у меня и у наших детей!
— Молчи, козел! Надоел твой базар! Чего тут заходишься? Никто тебя не держит! Отваливай! Дверь открыта! Я вслед не взвою и обратно не позову никого! Не сдохну без вас! Не упаду на колени ни перед кем!
Николай открыл двери спальни, выглянул в зал. Дочки уже делали уроки, склонившись над учебниками.
— Девчонки! Сегодня у нас будет вечерний чай и серьезный разговор, — предупредил Николай и пошел к отцу. Петр Алексеевич, едва увидев сына, сразу понял, у того что-то случилось.
— Не могу больше! Меня еще козлом назвала и на двери указала! Это в благодарность за все! Вот так пожалей и в дураках останешься! Ладно, я! На дочек сорвалась!
— Это ты о Валентине?
— Ну, да! Надоело в прислугах у бабы жить! Все годы молчал. Сам дочек вырастил, всю семью содержал. Она ни за мужа, ни за человека не считала. Бездельница! Пустышка, а не баба! Еще я виноват! Козлом назвала.
— Коль, давай поговорим спокойно, чего сам хочешь? Что решил?
— Уйти от нее к едреной матери!
— С девчонками говорил?
— Дожил! Дочки сами предлагают бросить Вальку. Старшая — Вика, так и сказала, мол, зачем время тянуть. Бабку ей простить не могут. Все помнят, свое детство, и эту мать, какая жила только для себя.
— Ну, теперь зачем прошлое ворошить? Оно ушло. Давай смотреть в завтра. Если ты бросишь Валентину совсем одну, в глазах дочек это тебе уваженья не прибавит. Помни, когда-то и к тебе придет старость. Смотри, чтобы и от тебя не отвернулись дети, — предупредил хмуро.
— Во всяком случае, сегодня обе просятся со мной. С матерью ни одна не хочет оставаться.
— Так ты уже говорил с ними?
— Да, очень коротко.
— А как Валентина, что говорит?
— Она в спальне лежит. Отвернулась ко всем спиной, на всех оптом обижается. Мы перед ней в долгу. Но за что, я так и не врубился. Девчонки так и сказали, что она была им матерью вприглядку. Ни заботы, ни тепла не видели. Я им заменил обоих. Не хватало только сисек, так сам за молоком на детскую кухню бегал.
— А почему? — удивился Петр Алексеевич.
— Валентина отказалась кормить грудью. Не захотела, с самого роддома обе были искусственницами. А жена не захотела портить фигуру.
— Что? Как ты с этим согласился?
— По-твоему, должен был насильно заставить ее? Но как? Она даже пеленки брезговала менять, когда дочки были грудными.
— Как же ты решился на Анжелу?
— Случайно получилось. Валентина не знала, что забеременела. Поняла, когда дочь зашевелилась. Аборт поздно было делать. Так и родила. Я сам поначалу взвыл. Но потом смирился, опыт уже был. Вырастил и вторую.
— Сюда хочешь перебраться?
— Если ты не возражаешь!
— Наоборот! Благодарен вам буду, — рассмеялся человек.
— Мы тебе не помешаем. Девчонки спокойные.
— О чем ты, сынок! Свои друг другу не помеха. А и я уже давно мечтаю сорваться в деревню к матери. Ведь вот на пенсию обещают отпустить. Уж сколько лет прошусь. Устал от всего. Тут как раз замену подыскал, из молодых. Пусть они впрягаются, радеют для общего блага. Я свое сполна отдал науке. Теперь поеду в деревню, на природу, буду с детворой плотву и карасей ловить, греться на лежанке, пить парное молоко, сидеть на лавочке с матерью и слушать, как поют соловьи. Ох, Коленька! Давно все это было. Уже забыл, как звенит вода в реке и шепчутся березки о весне, какая бывает роса на солнце и как пахнут волосы и руки моей любимой, твоей матери.
— Но почему вы жили врозь?
— Моя работа тому виной. Я физик, ты знаешь, мое место в лаборатории. На свою беду любил работу. Она была для меня радостью. А мать в ней ничего не смыслила. Но ее я любил всегда. И помнил всюду. Она жила во мне в каждой клетке, солнцем и землей, облаком и песней и звездой, — улыбнулся кротко:
— Я часто навещал ее. Пусть недолго, иногда срывался среди ночи и мчался к ней сломя голову. Моя голубка всегда ждала. Я знал, она любила меня. Никогда не упрекала, что живет от встречи до встречи, а вот теперь прилечу к ней насовсем.
— Скажи, а у тебя кроме матери были женщины?
