Герман Садулаев - Иван Ауслендер: роман на пальмовых листьях
Иван Ауслендер заметил в толпе кого-то, похожего на мальчика, которого он искал, и вырвался от Асланяна, вытолкнул себя из засасывающей воронки профессорского безумия, дёрнулся в центр площади. Но мальчик исчез, как фата-моргана. И Ауслендер оказался на передовой. На первой линии. Прямо напротив манипул. Они шли на него, быстро, стуча дубинками по щитам.
Ивану стало страшно. Это был не тот страх, что, вот, предупреждал прокурор – теперь арестуют, сообщат на работу и так далее. Нет, про другое. Иван вдруг увидел манипулы настоящими. Он вспомнил, что за экипировку их называют космонавтами. И ещё вспомнил, что инков некоторые безумные лжеучёные считают пришельцами. И понял, что космонавты только похожи на людей. На самом деле они иные. Инки. Ещё инк – это чернила. Как те чернила, которые выпускает медуза, которая сама похожа на инопланетянина. И вот эти манипулы – они были инки. И не дубинки в руках у инков увидел Иван, а каменные ножи. И понял тогда, для чего всё это было устроено. Значит, он – тот самый. И вот инки идут на него со своими каменными ножами.
Надо бежать.
Иван рванул от манипул, опрокидывая толпу, Иван бежал, как раненое животное. А грохот щитов становился всё громче и ближе. Или ему так казалось. Иван пробежал площадь, пробежал парк, оказался на набережной. Но стук преследовал его. Он не решался оглянуться. Нет, нельзя оглядываться. Или увидишь, как медное чудище, зелёный кентавр, идёт за тобой следом во главе легиона инков.
Если бы сейчас полететь, если бы уметь летать так, как во сне! Иван зажмурился и попытался полететь – но не случилось. Открыл глаза. Белой лентой перед Иваном лежала Нева. Река замёрзшая, покрытая льдом и снегом. Иван почему-то понял: ему надо на другую сторону. Там, на другой стороне, его не достанут. Крылатые львы защитят Ивана от металлического кентавра и его войск, его жрецов с жертвенными обсидиановыми ножами.
Иван спустился по гранитным ступенькам и встал на лёд. И пошёл, прямо, вперёд. И упал в снег, упал в лёд, поскользнулся. И снова пошёл. И снова упал. И, кажется, где-то была уже вода или кашица из воды и льда. Иван был мокрый. Иван сбросил с себя пальто, ставшее тяжёлым. Иван шёл на другую сторону. Господи, молился Иван, Господи! Кто Ты, Господи? Из какого металла и камня? Знаешь ли Ты моё сердце, Господи? Знаешь ли, что я всегда искал Тебя, Боже? Видишь ли Ты меня, Господи, сейчас, на этом снегу? Холодно ли Тебе от того, что я замерзаю?
Связка вторая
Прощай, мясо!
Лист I
Пристань
Серые воды северного медленного Нила шевелились у старого бетона разваленной водной станции. Когда-то это место было блаженным. Набережная воскресных прогулок. Кафе. Детям – мороженое, суровым мужчинам – жертвенный капающий жиром шашлык. Пролетарии Невского района проводили здесь летние вечера. Через дорогу – Невский лесопарк, обширный, как просто лес. В нём можно было заблудиться, потеряться, не то что в парке Есенина рядом с домом. Социалистическое строительство шло по плану, по плану на много десятилетий вперёд. Предполагалось, что город вырастет в эту сторону и далёкий Невский лесопарк станет рекреацией для нового спального района. Много десятилетий прошло. Город вырос. Но не туда и не так, как планировалось. Потому что город стал расти без плана, как гриб. Потому что не стало пролетариата. Не стало праздников, выходных. Лета не стало, которое приходило вослед весне, в аккурат перед осенью. Никакого плана, никаких сезонов – двенадцать месяцев свободной рыночной погоды в каждом году. Ветер качал обломки крыши, скрипел ржавыми трубами. Мерзость и запустение. Всё как надо. Иван Борисович очень любил это место.
Раньше, очень-очень давно, в прошлом тысячелетии – это буквально, – маленький Ванечка приезжал сюда с папой и мамой. Каждый раз, когда они были здесь, светило солнышко. Ведь если бы солнышко не светило, они бы не поехали в лесопарк. Солнышко светило и играло зайками на синей воде. Папа угощал маму вином. Мама, довольная, щурилась на солнышко и приветливо улыбалась. Улыбалась всем, знакомым и незнакомым. Все были хорошие и добрые. Только иногда некоторые рабочие дрались тут же, рядом с дорогой. Но потом мирились и вместе допивали потеплевшую водку. Это были светлые, приятные дни.
Ванечка, скушав положенное ему мороженое или выпив лимонад, бывал отпускаем – или мягко прогоняем – родителями с напутствием: иди погуляй где-нибудь неподалёку, чтобы мы тебя видели. Выбор места в пределах визуальной досягаемости для папы и мамы, пьющих в кафе, был невелик. Ванечка спускался к самой воде и присаживался на слегка подогретую летним солнышком ступеньку. Мама сразу срывалась с места, подбегала к Ванечке и говорила одну и ту же весьма странную фразу: не сиди на камне, а то всё себе там отморозишь. И подсовывала Ванечке прихваченное из дому ветхое детское одеяльце. Кажется, это было то самое одеяльце, в которое укутывала Ванечку мама, когда Ванечка был не просто маленьким, а очень-очень маленьким, сосущим титьку младенцем. Оттого одеяльце было ещё более уютным. И Ванечка усаживался с наслаждением.
Ванечка думал: всё себе там отморозишь… что всё и где там? Ванечка не вполне понимал, но чувствовал: это что-то серьёзное, важное, как-то связанное с самым главным в его жизни предназначением. И от того, что именно мама говорила про это, было как-то особенно страшно и сладостно. Он Ванечка, его любит мама, у него есть всё и оно там, а значит, всё не впустую, всё правильно, всё идёт так, как должно. Ванечка должен беречь себя и особенно то в себе, что самое главное, и тогда всё повторится: мама, папа, пристань – всё будет вечным, а иначе прервётся, замёрзнет. Отморозится.
Потом Ванечка думал о серой реке Неве. Хотя тогда она была не серой, а синей. Она была синевой, разлитой под ноги, отражённой в земле си-Невой. Ванечка смотрел на реку и думал: это река Не-ва. Не-Ва-нечкина река, другая. Значит, где-то должна быть река Ва. Может быть, она на противоположной стороне Земли? Ванечка вспоминал школьный глобус. Что там было напротив реки Невы? Наверное, Америка. Штат Невада. Нева-да, снова Нева. Где же искать реку Ва? И какая она? Река Нева синяя и холодная. Наверное, река Ва тёплая. Может быть, даже горячая. А по цвету она жёлтая. Или голубая. Или зелёная. На берегах реки Ва растут пальмы. И темнокожие дикари на плотах и каноэ текут вместе с водой реки Ва в тихое тёплое море.
Иван Борисович всю жизнь искал реку Ва. Как и солнечный город из детского сна с девочкой-овцой. Город Солнца Ауслендер опознал в ветшающей Александрии Египетской. А реку Ва не нашёл в Египте. Он специально поехал смотреть Нил, текущий в Каире. Но Нил был просто Невой. Невой оказался Тибр. Невой была Сена. И Майн был Невой – Иван Борисович успел за последние годы увидеть все эти реки. Ауслендер не добрался разве что до жёлтой Хуанхэ, но очень надеялся на Ганг. Иван Борисович был весьма опечален, когда даже Ганг оказался Невой. У Ганга не было берегов из гранита, он тёк мутный и свободный, он нёс плоты с недогоревшими трупами, и всё же Ганг был Невой – так увидел Ауслендер.
Отпуск в Индии организовала Виктория. Она поставила в маршрут город Пури недалеко от аэропорта Бхубанешвар, забронировала отель на берегу океана, в максимальном отдалении от центра, переполненного туристами и паломниками. Заселились в номер, приняли по очереди душ и отправились смотреть пляж. Когда вышли на берег, Ауслендер сразу увидел такое, что чуть не упал в обморок от восторга. В океан впадала река Ва. Это была она, Иван сразу понял. Она была не так широка, как Нева. Но чиста и прозрачна. По ней не сплавляли трупы. Похоже, ей удалось избежать и сбросов нечистот от больших городов и фабрик. Цветом она была одновременно золотой, зелёной и синей. Она бежала не по глине, а по белому песку. Она отражала небо и солнце. Это было какое-то чудо.
Отель стоял на берегу реки Ва, на месте её впадения в океан. Местные называли её Вайтарани, что было естественно. В дельте реку можно было перейти вброд, что Иван с Викторией и делали каждый день. За рекой была зона какого-то малого народца или лесного племени, запрещённая к застройке. Пляж за рекой был совсем дикий – ни одного человека. Только песчаные крабы. А ночью над рекой Ва висела на серебряной нити луна, и в сапфировой глади воды мерцали небесные светляки. Казалось, вот-вот начнётся что-то сказочное. Может, уже началось.
Всё Ивану Ауслендеру было открыто: и город Солнца, и река Ва. Миссия выполнена. Жизнь была прекрасна, если так посмотреть. И всё же чего-то не хватило для счастья. Может быть, потому что не послушался маму, отморозил, усмехнулся Иван. И в том, что пристань заброшена, что не приходит больше маленький прогулочный катер, не смеются дети и музыка не звучит из магнитофона в кафе, – в этом виноват он, Иван Ауслендер. Чтобы дети смеялись и ели мороженое, дети должны быть. Их родить нужно. А он не родил. А теперь, может, и не успеет. Потому что отморозил себе всё. Там. И теперь он наконец понял, что это – всё. И где – там. Раньше он думал, что это гениталии. И заботился о них, думал, они главное. И вот ему сорок плюс, с гениталиями всё в порядке, даже простатита нет. А детей не получилось, потому что любовь отморожена, в сердце замёрзла любовь. А теперь уже, наверное, не успеть.
