Ирвин Шоу - Богач, бедняк
Он спросил, где Билли. Обычно они ели втроем. Она объяснила, что сын ушел на уик-энд в горы. Кози с сожалением заметил:
— Очень плохо. Мне нравится этот маленький джентльмен.
На самом деле Билли был совсем не маленький, выше Кози ростом, но Гретхен уже привыкла к его манере выражаться, к его бесконечным «моя дорогая», «маленький джентльмен».
Дождь все еще громко барабанил по каменным плитам дворика за окном. Обед растянулся, и Гретхен откупорила вторую бутылку вина.
— По правде говоря, — призналась ему Гретхен, — у меня что-то сегодня вечером нет настроения работать.
— Нет уж! — упрекнул он ее. — Я совершил это опасное путешествие не для того, чтобы набить себе желудок, а потом уехать домой.
Они продолжали пить вино, потом стали мыть посуду. Гретхен мыла, Кози вытирал. Посудомоечная машина стоит без движения вот уже полгода, но она особенно и не нужна. В ее доме никогда за столом не бывает больше трех человек, а столько посуды можно вполне помыть и вручную, чтобы не связываться с машиной, — себе дороже.
Гретхен принесла в гостиную кофейник, поставила две чашки. Они приступили к рабочим заданиям на неделю. У него был поразительно гибкий, схватывающий всегда все на лету ум, но теперь, после усидчивых тренировок, он стал еще живее, и его раздражала ее медлительность.
— Моя дорогая, — отчитывал ее он. — Ты не хочешь как следует сосредоточиться. Нельзя же быть такой дилетанткой.
Гретхен резким движением захлопнула книгу. Вот уже в третий или четвертый раз после того, как они сели за письменный стол, он ее упрекает в чем-нибудь. Как какую-то гувернантку, подумала она. Крупная, черная кормилица-гувернантка. Сейчас они с ним занимались статистикой, а статистика — это такая наука, которая всегда надоедала ей до отупения.
— Не все же могут быть такими чертовски умными, как ты, — обиделась она. — Я никогда не была самой способной, самой лучшей студенткой в Аккре, я не выиграла по конкурсу стипендию для…
— Моя дорогая Гретхен, — спокойно сказал он, однако чувствовалось, что ее слова его задели. — Я никогда не считал, что я способнее, лучше, умнее других студентов.
— Не считал, не считал, — передразнила его Гретхен, думая про себя, что она ведет себя дурно, в ее голосе появились истерические нотки. — Достаточно сидеть с видом собственного превосходства. Или стоять, подражая какому-то идиотскому вождю племени, под дождем и глядеть свысока на этих несчастных, трусливых белых, проезжающих украдкой мимо в своих декадентских «кадиллаках».
Кози встал, сделал шаг назад. Снял очки, сунул их в карман.
— Прошу мня простить, — сказал он. — Судя по всему, в наших отношениях психологическая несовместимость.
— В наших отношениях… психологическая несовместимость… — передразнила она его снова. — Где это ты научился так выражаться, а?
— До свидания, Гретхен, — сказал он. Кози стоял, плотно сжав губы, вытянувшись перед ней. — Позволь мне переодеться. Где мои рубашка, пиджак? Я больше здесь не останусь ни минуты.
Он пошел в ванную комнату. Гретхен слышала, как он там ходит. Она допила кофе из своей чашки. Кофе уже остыл, а не растворившийся и скопившийся на дне сахар делал его неприятно приторным. Она, обхватив голову ладонями, положила локти на стол между разбросанными в беспорядке учебниками и книгами. Ей вдруг стало стыдно за свое поведение. Я веду себя так безобразно из-за письма Рудольфа, убеждала она себя. Нет, а может, из-за свитера Колина? Но в любом случае Кози тут ни при чем. Бедный молодой человек с изысканным оксфордским акцентом!
Кози вернулся в мятых, еще мокрых рубашке и пиджаке. Она стояла у стола, ожидая его. Без очков он красив. У него красивая голова с короткой стрижкой, широкий лоб, тяжелые веки, четко очерченный нос, полные чувственные губы, маленькие, прилегающие к голове уши. Похож на вырубленную из черного камня статую без единого изъяна, хотя внешний вид все же жалкий, побитый.
— Я покидаю тебя, моя дорогая, сию минуту, — сказал Кози.
— Я довезу тебя, — тихо предложила Гретхен.
— Нет, я доберусь пешком, благодарю тебя.
— Но ведь ливень не прекратился.
— Мы, израильтяне, — мрачно сказал он, — никогда не обращаем внимания на дождь.
Гретхен попыталась засмеяться, но почувствовала, что не последует ответной реакции на юмор.
Кози, повернувшись, пошел к двери. Она схватила его за рукав:
— Кози, прошу тебя, не уходи вот так!
Он остановился, повернулся к ней.
— Прошу тебя, — повторила Гретхен. И, взяв его руками за талию, поцеловала в щеку.
Подняв руки, он обхватил своими ладонями ее голову и нежно, мягко поцеловал. Потом еще раз, но уже не так нежно. Его руки скользнули вниз по ее телу. «Почему бы и нет? — мелькнула у нее шальная мысль. — Почему бы и нет?» И она сильнее прижалась к нему.
Он отстранился и, легко подталкивая ее, попытался направиться в спальню, но она резко опустилась на кушетку. Только не в той кровати, в которой они с Колином любили друг друга.
Он стоял над ней.
— Раздевайся! — коротко бросила она. — Выключи свет!
Кози подошел к стене, щелкнул выключателем, и комната погрузилась в темноту. Она раздевалась, слыша, как он стаскивает с себя одежду. Она вся дрожала, когда он приблизился к ней. Как ей хотелось в эту минуту крикнуть: «Нет, нет, я совершила ошибку, прошу тебя, иди домой!» — но ей было стыдно, и она не смогла произнести этих слов.
Она была не готова к половому акту, там, внизу, у нее было сухо. Он сразу, без промедления, вошел в нее, причинив ей острую боль. Она застонала, но не от удовольствия. Ей казалось, что его член разрывает внутренности на части. Кози все делал зло, грубо, с мощным напором, а она неподвижно лежала под ним, пытаясь преодолеть боль, стараясь не вскрикивать от боли.
Кози быстро, молча кончил, встал, и она слышала, как он на ощупь бредет к выключателю. Соскочив с кушетки, Гретхен бегом кинулась в ванную комнату. Захлопнула дверь и заперлась там. Быстро несколько раз плеснула себе холодной водой на лицо, посмотрела на свое отражение в зеркале над раковиной. Вытерла размазанные следы помады вокруг рта. Ей хотелось сейчас принять горячий душ, но ведь он услышит шум падающей воды. Набросив на себя халатик, она ждала в ванной комнате, надеясь, что он уйдет, и тогда она выйдет. Она ждала долго. Но когда наконец вышла, он с безразличным видом, одетый, стоял посередине комнаты. Она попыталась улыбнуться. Но улыбки не получилось.
— Больше никогда не пытайся делать это с кем бы то ни было, моя дорогая, — ровным тоном сказал он. — И, само собой разумеется, со мной. Я не желаю, чтобы меня терпели. Я не желаю, чтобы со мной обращались снисходительно. Я не хочу быть частью чьей-то программы расовой интеграции.
