Багаж - Хельфер Моника

И всё с такой громкостью, что слышалось эхо, отраженное от гор.

— Именем закона, растуды вашу в бога небесного душу!

Он принялся толкать и пинать детей, Катарина упала на бок. Вальтера он схватил за волосы и трепал из стороны в сторону. Генриха он ударил костяшками пальцев в голову дважды — в правое ухо, в левое, а потом залепил ему подзатыльник. Только Лоренца не посмел тронуть.

Дети выбежали из дома, похватав свои зимние вещи и надевая их на бегу, школьную сумку успела взять только Катарина, Лоренц и Генрих бежали с развязанными шнурками, Вальтер за ними вдогонку.

Мария забилась в угол за стол и выставила перед собой подушку, она бы с удовольствием взяла в руки что-нибудь увесистое, подсвечник, например, выточенный из тяжелой буковой древесины, но не посмела, опасаясь, что это разъярит его еще пуще и он вырвет этот предмет у нее из рук и ее же им и убьет.

— Так, а теперь, — рявкнул бургомистр и опрокинул первый стул. — А теперь займемся тобой, дамочка!

Моя тетя Катэ рассказывала мне, что произошло потом:

— Мы бежали — Генрих, я, держа Вальтера за руку, а потом Лоренц остановился, снежные стены по сторонам дорожки были выше него. Я ему крикнула: идем, Лоренц, а не то он на нас донесет, и нас у мамы заберут. Я тогда в это верила. Такое ведь часто говорилось. О нас говорилось. В деревне-то многие, не все, но некоторые думали про нас: вот, мол, этот «багаж» там, наверху, они там полудикие; думали-то, пожалуй, все, но некоторые говорили и вслух, мы же были почти что последние, у кого не было электричества и не была проведена в дом вода, только источник на улице, к которому нужно было еще спускаться на двадцать метров, и он к тому же нам и не принадлежал. Вот и говорили про нас: э, детей-то у них полно, к тому же отец замешан в темных делишках, не лучше ли было бы забрать у них детей, пусть бы из них хоть что-то приличное вышло. Но Лоренц ни в какую. Если хотите, бегите себе, кричит он нам — Генриху, мне и Вальтеру, — а он больше не побежит. Он убегать не станет. Повернулся и пошел назад. Пригнулся, руки в стороны расставил и отталкивался ими. А мы еще постояли. Я действительно боялась, признаюсь тебе, я даже не припомню, чтоб еще когда в моей жизни чего-нибудь так боялась. А Лоренц, про это мы в семье все знали, он способен был учинить что угодно, когда был в ярости. Я, может, Лоренца боялась еще больше, чем бургомистра. Мы так и стояли, пока не увидели Лоренца наверху, у источника, Генрих, я и Вальтер, все трое с непокрытой головой, это при минус десяти градусов, рукавичек на нас тоже не было, все осталось в кухне, так быстро мы сорвались из дома. Потом мы Лоренца уже не видели, потому что снег был такой высокий. Я сказала: идемте наверх, — и мы пошли за ним вслед. Но шли мы небыстро. Генрих тормозил. Он сказал, что Лоренц не хочет, чтобы мы там были при этом. При чем при этом он нас не хочет? — спросила я. Генрих остановился, а я, держа Вальтера за руку, пошла. Генрих мне крикнул: мол, оставь хотя бы Вальтера со мной. Мол, Вальтер слишком маленький. Слишком маленький для чего? И мы шли дальше. И тогда Генрих тоже все-таки поплелся за нами. И когда мы вошли в кухню, мы увидели Лоренца. С ружьем.

Лоренц подкрался к дому, прячась за высокими сугробами, обошел дом кругом, сзади взобрался на чердак, это было легко, потому что дом стоял на склоне, и сзади крыша почти касалась земли. Он знал, где снаружи открывается люк на чердак, стоило только сгрести снег в сторону, и тогда он влез туда. Взял там ружье и разом очутился в кухне.

— А ну беги давай отсюда! — скомандовал он. — Как следует целиться мне незачем, у меня дробь.

На сей раз бургомистр не решился на него заорать. На сей раз нет. Возможно, из-за дроби. Мария выбралась из угла и встала за спиной сына. Она положила руки на плечи Лоренца.

Лоренц поднял ружье к щеке. Это, говорит, дробь два нуля.

Моя тетя Катэ объяснила мне, что это хуже всего, если тебя убивают дробью. Она разбиралась в ружьях — не так хорошо, как Генрих, и уж тем более не так хорошо, как Лоренц, но понимала разницу между дробью и пулей и видела эту разницу на косулях, причем не раз.

— Считаю до трех, — сказала Мария. — На счете три мой сын выстрелит.

— С этого момента считается тяжкое преступление, — объявил бургомистр.

В это мгновение в кухню ввалились Катарина, Генрих и Вальтер. Тетя Катэ рассказывала мне, что застала последние слова бургомистра. Она тут же разревелась, потому что думала: теперь все пропало.

Бургомистр буквально слово в слово произнес:

— Теперь все пропало.

— Идите ко мне! — приказала Мария. — Встаньте рядом со мной! Все будет хорошо. Ничего не пропало.

— А как насчет тех чистосердечных даров, что я принес? — спросил бургомистр. — С ними-то что делать? Снова унести?

— Раз, — начала счет Мария.

— Забери их назад! — всхлипнула Катарина. — Не надо их нам. Забери их, пожалуйста, назад! Нам ни от кого ничего не надо. Лишь бы оставили нас в покое. Мы же никому ничего не сделали.

На столе лежал рюкзак, уже раскрытый, оттуда торчала палка колбасы, виднелись две ковриги хлеба и льняной мешок крупы. Как будто тут уже побывал святой Николай с дарами.

— Чем же вы жить собираетесь? — спросил бургомистр. — Снег жрать станете? С него сыт не будешь.

— Два, — сказала Мария.

Маленький Вальтер нетерпеливо выкрикнул:

— Но я хочу колбасы! Хотя бы колбасы. Я есть хочу.

— Достань ее! — распорядился Лоренц.

— Я боюсь, — робел Вальтер.

— Вытащи ты! — сказала Мария Генриху.

Генрих вытянул колбасу из рюкзака, посмотрел на бургомистра и пожал плечами. Бургомистр сделал милостивый жест.

— И остальное, что там есть, тоже достань! — приказала Мария. — Все доставай!

Извлекая одно за другим, Генрих всякий раз оглядывался на бургомистра, и тот согласно кивал.

— Да забирайте спокойно все, — сказал он. — Я же вам принес. Хлеб, колбасу, макаронная засыпка там есть для супа, а внизу еще сыр и сало, все вам. Молоко-то у вас свое. И благодарить не надо. Все от чистого сердца. Что тебе подарили, то уже не придется красть.

И он засобирался уходить. Очень медленно. Неторопливо обувался. Для этого уселся прямо на пол. Даже песню напевать принялся: «Мария сквозь терновник шла колючий».

— Давай поторапливайся! — сказала Мария.

— Что, неужто скажешь «три!» только потому, что мне трудно управиться с ботинками? — спросил он, подняв к ней голову. — А ты, юноша, пристрелишь заместителя кайзера только потому, что ему трудно управиться с ботинками?

На Лоренца он даже не взглянул. И уже начал понемногу приходить в себя, обретая прежнюю силу. Но далеко не всю. Для этого ему понадобится еще много дней. Но к Лоренцу он отныне проникся уважением на всю оставшуюся жизнь. И с удовольствием упек бы его за решетку.

Когда бургомистр наконец оказался на улице и даже скрылся у них из виду, Мария пошатнулась, и ей даже пришлось ухватиться за спинку стула; Катарина бросилась к ней, чтобы поддержать.

— Дай-ка мне попить, и все пройдет, — сказала Мария.

Но Катарина видела, что ей нехорошо, и Генрих помог ей отвести мать в спальню. И она там лежала и проспала до самого вечера.

У Марии часто кружилась голова. Ничего особенного это не значило. Иногда она даже падала. Однажды упала в церкви. Женщины держались от нее подальше. Вокруг нее образовалась пустота, и при падении она ударилась лбом о церковную скамью.

Вальтеру тоже иногда становилось плохо. Он так любил маму, что чувствовал себя плохо с ней заодно. Он просто никогда не надевал носки, так и шлепал по полу холодными босыми ногами и шмыгал сопливым носом. Лоренц отчаялся приучить его заправлять рубашку в штаны спереди и сзади, а в холод не бегать босиком.

— Нам ни в коем случае нельзя болеть! — говорил он.

Он уже и Катарину призывал к ответу, потому что это, вообще-то, была ее обязанность — смотреть за малышом. Но она ему только и сказала, чтоб не волновался, это не его забота. Он не отец.