Дни, месяцы, годы - Лянькэ Янь

– Третья, иди собирай кукурузу, – ответила Четвертая тетушка. – А если брат еще раз схватит тебя за кофту, дай ему затрещину. Когда соберем кукурузу и посадим пшеницу, мама найдет тебе хорошего мужа, лучше, чем у сестер, и ты заживешь своим домом.

Третья дочь вытаращила глаза, губы ее задрожали, а румянец на щеках расцвел, точно персик по весне.

Она вприпрыжку ускакала вглубь поля. И скоро гребень затопило желтым хрустом уборки урожая, он катился во все стороны, точно вышедшая из берегов река. Густой аромат жатвы мешался с темным зловонием от втоптанных в землю кукурузных стеблей и расстилался по хребту, словно дым, затапливал поля безбрежным океаном.

Урожай кое-как убрали, и хребет стал похож на блестящую лысину. Стебли кукурузы срезали и разложили сушиться на кромках полей, чтобы топить ими печь в холода. Голые поля на хребте не стояли долго без дела – охаживая кнутами волов, люди вышли распахивать землю и сеять пшеницу. Кому не досталось ни плуга, ни вола, копали землю лопатой. Четвертая тетушка взяла детей и тоже пошла копать свой надел, в первый же день спустилась по нужде в овраг, возвращается, а Третья дочь уже расстегнула кофту, Четвертый дурачок сосет ее грудь, а она хихикает.

Четвертая тетушка так и застыла на месте. Со свадьбой медлить было никак нельзя, она подхватила лопату, отвела детей домой и заперла сына в сарае. Жила Четвертая тетушка на краю деревни, дворик был небольшой, весь завешанный кукурузой, залитый светом и благоуханием собранного урожая. В главном доме было три комнаты, по бокам от него – две сараюшки. В восточной и западной комнатах спали Четвертая тетушка и Третья дочь. Одна сараюшка была вместо кухни, а в другой жил Четвертый дурачок. На окне там стояла деревянная решетка, и раньше, когда у одного из детей случался припадок, когда он начинал буянить, Четвертая тетушка запирала его в этой сараюшке, как в тюремной камере. Дверь была из ясеня и хурмы, толщиной в целых два цуня, а снаружи закрывалась на замок – как ни бейся, ни за что не разобьешь. И вот, Четвертая тетушка посадила дурачка в сараюшку. Словно несправедливо осужденный, он вцепился в решетку и закричал:

– Мама! Мама! У меня не припадок, я больше не буду трогать Третью сестру за соски, отпусти!

Четвертая тетушка словно и не слышала, переоделась в чистый темно-синий костюм, подошла к окну, провела по волосам гребешком из персикового дерева, положила на стол несколько холодных лепешек, налила полчашки лапши и поставила на край очага. Отвела Третью дочь на кухню и сказала:

– Мама пошла искать тебе мужа, в полдень подогрей лапшу, съешь две лепешки, а две лепешки отдай брату. Суп нальешь в маленькую чашку и просунешь Четвертому дурачку в окно. Справишься? – спросила Четвертая тетушка.

– Справлюсь, – ответила Третья дочь. – Мам, найди мне хороший дом и здорового мужа.

Четвертая тетушка ничего не ответила, набрала во дворе полчашки мелких камушков и просунула в окно Четвертому дурачку:

– Сынок, ты пока посчитай камушки. Сочтешь верно – мама отопрет замок и выпустит тебя, а нет – сиди тихонько и жди.

Четвертая тетушка вышла за ворота и встретила на улице женщину с ребенком у груди. Та спрашивает:

– Четвертая тетушка, куда ты собралась, сейчас ведь самая страда?

– Родственник заболел, иду проведать.

– И озимые сеять не будешь? Потом не успеешь.

– Болезнь опасная, тут не до озимых, придется идти.

Четвертая тетушка не сказала, что пошла искать мужа для дочери – молва о четырех дурачках гуляла по всему хребту Балоу, и в окрестных селах деревню Юцзяцунь называли не иначе как деревней Четырех Дурачков. Деревенские и на соседей сердились за эдакую непочтительность, и на Четвертую тетушку, что опозорила их на всю округу. Несколько лет назад, когда она искала в соседних деревнях мужей для Старшей и Второй, деревенские рассказали тамошним жителям про слабоумие сестер, и Четвертой тетушке долго не удавалось сбыть их с рук. Осерчав, она вышла на восточную сторону деревни и закричала во все горло:

– Эй, деревня Юцзяцунь, старые да малые, слушайте сюда! Пусть будут прокляты ваши предки до восьмого колена, а могилы их пусть будут разрыты! Не даете найти хорошие семьи для моих старших дочерей, болтаете, что я нарожала выводок слабоумных! Неужто мой выводок слабоумных к вам под одеяла лезет да распутничать мешает? Неужто не дает вашим старикам искать дорогу к Янь-вану? [17] Эй, деревня Юцзяцунь, слышишь? Отныне если кто скажет сватам хоть одно дурное слово про моих детей, пусть у того рот покроется язвами, десны загноятся, в глотке засядет смертельная болезнь, пусть после смерти могилу его разграбят, а как разграбят могилу, пусть прибегут собаки и растащат все кости из семейного склепа, растащат и унесут в безлюдные горы!

Те же самые слова Четвертая тетушка повторила, стоя на куче навоза в середине деревни, потом пошла в западный конец, забралась на пень и бранилась с пня. Пока она несла свои крики и ругань от восточного края деревни к западному, люди распахнули ворота и высунулись наружу, головы их были будто баклажаны, которым тесно на грядке. Но когда Четвертая тетушка шла обратно, из западного конца в восточный, все ворота были закрыты на засовы, а на улице не осталось ни души. Даже куры со свиньями от испуга попрятались под стрехами да по углам.

Через полгода старшие дочери вышли замуж в дальние деревни. Муж Старшей дочери хромал, ходил с костылем, и даже ночью его костыль стоял у изголовья кровати. Муж Второй дочери был кривой, один глаз у него затянуло грязной желтой пленкой. Перед свадьбой женихи спрашивали Четвертую тетушку: «Скажи, твои дочери вправду выздоровели?» И Четвертая тетушка отвечала: «Не верите – спросите в деревне». А деревенские на все расспросы отвечали: «Не слышали, чтобы ее дочери болели. В детстве болели, но давно поправились».

Хромой женился на Старшей дочери ближе к концу года. Свадьбу играли зимним снежным днем, может, поэтому жизни супругов не хватало красок и тепла. А одноглазый женился на Второй дочери в начале весны, в тот день ярко светило солнце, с хребта веял легкий, шелковый ветерок, но жизнь у них все равно не складывалась, ни ласкового ветерка, ни теплого дождичка. В первую брачную ночь у Второй дочери случился припадок, изо рта пошла пена, но одноглазый все равно разделил с ней ложе. И потом каждый месяц во время близости у нее случался припадок, и ей приходилось без конца пить снадобья. Летом того года, когда Вторая дочь вышла замуж, Четвертая тетушка отправилась ее навестить. До деревни было больше тридцати ли, но она уже через десять ли услышала плач Второй дочери, приправленный красно-коричневой вонью снадобий. А дома у них Четвертая тетушка увидела целую гору выжимок от целебных трав.

– Она заболела после того, как ты с ней переспал, – сказала Четвертая тетушка одноглазому. – Неужели тебе так неймется?

– Я до тридцати семи лет бобылем прожил, если я не буду с ней спать, зачем я тогда женился? Если я не буду с ней спать, как я продолжу свой род?

С тех пор Четвертая тетушка больше не ходила ко Второй дочери. И к Старшей почти не ходила. Не знала, болеют ее дочери или нет, не знала, понесла ли Вторая дочь. Она собиралась проведать дочерей после осенней страды, но тут замужество Третьей дочери, звеня, примчалось и встало у нее на пути.

Хребет раскинулся докуда хватало глаз. Запах свежей земли накатывал волнами, колеблясь на ветру. Иногда навстречу Четвертой тетушке попадались путники, спешившие в поселок на ярмарку: поравняются с ней и спускаются дальше, на равнину. А она забиралась все глубже в горы Балоу. Старшие дочери вышли замуж в деревни выше по хребту. Равнинные жители не любят брать жен из горных деревень: захочешь навестить тестя с тещей – все ноги стопчешь, а уж на дурочек из деревни Юцзяцунь и подавно не было охотников, пришлось искать женихов в глухомани. Четвертая тетушка спешила, ступала быстро, ее тень черной кисеей колыхалась в солнечных лучах. Деревня Лицзятунь, ущелье Люцзяцзянь, деревни Дасюцайчжуан и Сяосюцайчжуан, словно листы бумаги, летели ей за спину и опадали на освещенные солнцем склоны. А она все шагала вперед под щебет птиц и стрекот кузнечиков. В полдень, когда солнце повисло прямо над головой, Четвертая тетушка заметила, что шаги ее залубенели, как ладони у старика, и эхо каждого шага далеко неслось по округе. Хотела посмотреть, что приключилось с ее шагами, и тут увидела, что за ней увязался Ю Шитоу.