Джеймс Риз - Книга теней
Мои воспоминания о той ночи неясны, словно полузабытый сон.
Коснулась ли Перонетта моей руки первая? Положила ли я свою руку поверх ее руки, словно желая удержать навсегда? Помню лишь, как я той грозовой ночью натянула простыню на нас обеих и для меня весь мир тогда сжался, мне стало важным лишь то, что находится под этим покровом.
Ее сорочка из белой фланели, ставшей мягкою от неоднократной стирки, пахла влагою и лавандой. Ее свежевымытые волосы пахли особо, их собственный чистый запах смешивался с каким-то очень тонким ароматом – то ли трав, то ли полевых цветов, то ли фруктов. Когда я закрываю глаза и представляю себя лежащей в ту бурную ночь в постели рядом с Перонеттой, мне вспоминается прежде всего именно он, этот запах… Я словно вновь ощущаю его.
Перонетта прильнула ко мне, и я ее обняла. Глаза ее были закрыты, но спала ли она? И спала ли я? Или то было скорей бодрствование под личиною сна?
Ах, если бы у меня хватило ума слегка только прижать Перонетту к себе, утешить, обменяться парой-другой поцелуев и отослать обратно в ее постель. Ох, если бы… Но увы… В тот час я была ровнею тем математикам, которым всегда завидовала, но которых никогда не понимала. Глядя на какой-нибудь трудный арифметический пример или какую-нибудь формулу, они всегда способны тотчас найти правильное решение, увидеть ответ там, где я обычно вижу лишь непонятное нагромождение цифр, букв и знаков. Но той ночью я знала ответ, знала решение.
Висок ее покоится на моем плече. Я целую ее в лоб, а затем…
Как трудно вспомнить. Я не уверена, что было явью в ту ночь, а что сном. Но твердо знаю: той ночью мне все было внове, все в первый раз. Это случилось. Между мною и спящей Перонеттою. (Да вправду ли она спала? Мне никогда не узнать.)
…Сперва я целовала ее невинно. Затем вдруг на меня что-то нашло. Лишь первый свой поцелуй я помню ясно – тот самый, что запечатлела на челе Перонетты, тот, коим я коснулась лба ее так бережно, чисто, как священник опускает облатку на язык причащающегося. Что же касается прочих…
Alors[10], из прежних моих горячечных видений, что стали посещать меня недавно, я знала лишь, куда целовать. Так что я ласкала ее от макушки до пят, гладила, согревала теплом своих ладоней. Я помню, как делала это, как мне было стыдно, а я все-таки не могла остановиться, как стучало сердце и кровь билась в ушах, а я все не унималась, невзирая на сей барабанный грохот.
На меня нахлынула похоть: может, я тогда и спала, но никогда не была я такой живой…
Сперва ее шея. Затем щека, потом губы. Опять губы и снова… А затем пальцы мои скользнули к ногам, чтобы задрать сорочку, и я увидела ее всю целиком – глазами, а может, руками? Я положила руки на ее груди и удивилась, какие они большие и податливые. Я поцеловала их; темные соски увеличились от прикосновений моего языка. Я дерзко скользнула рукой вниз по гладкому склону ее живота, к пупку. Еще один поцелуй, в это место. Дальше, дальше. В самый низ живота, к потаеннейшему уголку ее тела. Я согрела ей бедра ладонями и поцеловала их. Они распахнули свои объятья. Я приникла к открывшимся между ними устам. Упивалась их влагой. Вычерпывала ее языком.
Я действовала как исследовательница. Я изучала. И обнаружила, что Перонетта… не такая, как я , совсем не такая. Но все так смешалось, все было так нечетко. Явь и сон. Мечта и греза. А я была так неуверенна – и в то же время полна решимости, но все-таки так не уверена, что…
Я оказалась на ней. Хорошо это помню. Помню, как я толкала ее, взяв за ягодицы, чтобы легла передо мною повыше. Я налегла. Надавила. Еще напор. Вошла внутрь ее. Я понимала, что мое действие вызвало у Перонетты некоторую толику боли, но помню я и другое: она не сопротивлялась.
Не знаю, откуда взялось… семя? Но взялось откуда-то. И, смешанное с кровью Перонетты, стало неопровержимым доказательством того, что я – дьявол.
Лишь когда я внезапно очнулась от сна и увидела Перонетту лежащей подле меня в моих объятиях, только тогда я поняла, что крики, которые продолжали звенеть в ушах, не мои. Сердце мое ухнуло, разорвалось, точно бомба, все что-то кричали, а я была так смущена, что готова была провалиться сквозь землю! Крики не приснились мне, вовсе нет… То были самые настоящие крики обитательниц дормитория, и раздавались они наяву.
Самый первый раздался одновременно с ударом грома, так что я приняла его за громовой раскат, но тут же последовали другие, и спутать их с чем-либо было уже невозможно. Крики, визг. Все ближе и громче. Они множились, вторя главному их источнику.
Это Агнесса, послушница родом из Сен-Мало, очень усердная в вере, всегда такая спокойная, теперь бегала от койки к койке и визжала, словно потеряв разум. Похоже, дело обстояло так, что ей почему-то захотелось взглянуть на спящую Елизавету. И там, в лазарете, при тусклом свете фонаря она увидела на руках и ногах девочки знаки «страстей Господних», стигматы.
Так великий обет превратился в великий хаос.
Сердце мое колотилось от близости этих криков, а моя голова… Глаза мои не сразу начали видеть во тьме… Почему вышло так, что я очутилась под открытым небом, ведь вокруг меня явно сияли звезды, что это, ежели не они, ведь кольцо белых звезд сомкнулось вокруг меня? А эти бледные луны?.. Нет, то светили колеблющиеся огоньки свечей, а лунами оказались лица визжавших воспитанниц, окруживших мою кровать. Крик за криком взвивались, как черные вымпелы, и вот уже Агнессу перекричали стоявшие рядом со мной. Они громко делились знаниями о Сатане, о тех, кто стал игрушкой в его руках, и тому подобное.
И тут я села на койке. До меня дошло: те, которых разбудила Агнесса, застали меня и Перонетту врасплох.
– Он явился опять. Он сейчас здесь .
– Посмотрите на них! Он вошел в нее, а теперь хочет завладеть и другой.
– Нет, – вскричала я. – Замолчите! Уходите прочь! Мы только…
Что-то пролетело поверх всех кроватей и ударило мне в щеку. Я почувствовала, как рвется кожа, и ощутила последовавшую за этим пронизывающую боль; вскоре мой рот наполнился кровью. Предмет, которым в меня бросили, упал мне на колени. Им оказалось небольшое серебряное распятие.
С нас сорвали одеяло и простыню. Халат мой топорщился на высоте бедер. Я изо всех сил дергала его, чтобы оправить, чтобы он… чтобы я…
Крик стоял оглушительный. Агнесса и все остальные громко вопили. Это мешало мне соображать: мысли путались.
Я только видела, чувствовала , что все обитательницы дормитория собрались вокруг моей койки. На мою ногу упал плевок. Чаша холодной воды – святой, разумеется, – оказалась вылитой на меня.
И посреди этого бедлама сидела я, сжавшись, свернувшись калачиком, прижав к подбородку колени, вцепившись в сорочку, чтобы не дать ее приподнять тем, кто изо всех сил пытался это сделать. («Видите? Вы это видите?») Другие вцепились мне в волосы. Царапали мои обнаженные руки.
