Сергей Волков - Дети пустоты
— Мы сами себе надзор, дяденька, — улыбается Шуня. — И милицию не боимся.
— А зря, — вздыхает Николай, и щека его несколько раз дергается.
Я такое видел, называется нервный тик. Вообще этот Николай странный. Аслан сказал, что он был военным, командиром роты. А теперь у него зрение слабое и нервы. После ранения? Как же он такой оравой рулит?
Неожиданно Николай заговорил, словно бы отвечая на мой невысказанный вопрос:
— Черчилль как-то сказал: «Ответственность — это та цена, которую мы платим за власть». Я, когда меня комиссовали по здоровью, вообще решил поначалу — один буду. Кому нужна такая обуза? Потом Елену встретил. Она меня выходила, от инвалидности спасла. Стали жить. Ну а потом я за Асланом поехал. А вернулся с тремя — с ним, с Олей и с Гулей. Таню на вокзале подобрали. Игорька и остальных в местном детдоме взяли. Поначалу страшно было, ночами не спал, все думал — вдруг не сумею, вдруг все рухнет… Но потихоньку зажили, ничего. Дом вот купили, с остолопами местными воюем. Они неплохие люди, просто устали от всего и смотреть вперед разучились. Ничего! Научим. А тех, кто не хочет, — заставим. Чтобы всем было хорошо. Документы у вас есть?
Тёха молчит.
Начинаю понимать — Николай все это говорит не просто так. Кажется, он хочет сделать нам какое-то предложение. Точнее, понятно какое.
— Парни вы крепкие, — подтверждает он мою догадку. — Нам такие нужны. Жизнь тут привольная, места красивые…
— Нет, — перебивает его Тёха.
— А ты всегда за всех отвечаешь? — щурит близорукие глаза Николай.
Щека у него теперь дергается все время. Таня и Аслан, внимательно вслушивающиеся в разговор, переглядываются.
— Места хватит, — говорит девушка. — Вы не думайте, мы хорошо живем! И с едой все в порядке. Поле у нас большое, лес, речка. А со следующего года пособия должны начислять…
— С документами решим, — подхватывает Николай. — И с учебой. Школа тут в поселке, двадцать три километра всего. Я своих на машине вожу.
— Нет, — повторяет Тёха.
— Я твое мнение уже слышал, — досадливо машет рукой Николай. — Пусть теперь остальные выскажутся.
Мы с Сапогом и Шуней обмениваемся взглядами, как только что Аслан с Таней. Губастый продолжает орудовать ложкой. Он, похоже, вообще не обращает внимания на этот судьбоносный разговор.
— Спасибо, дяденька, — Шуня пододвигается к Тёхе, обнимает его за плечи. — Мы любим свободу!
— Это… ну, дела у нас. Нам ехать надо! — говорит Сапог.
Я молча киваю, пихаю локтем Губастого.
— А? Че? — вскидывает он раскрасневшееся лицо. — Че такое?
— Ты с нами едешь или тут останешься?
— Тут? — Губастый обводит взглядом комнату, потом переводит глаза на меня. — Еду, конечно. Щи вот доем…
— Свободу, значит, любите, — Николай вздыхает. — Понятно… Но имейте в виду — пацана вашего мы оставляем. Как его зовут, кстати?
— Хорек его зовут, — жестко отвечает Сапог. — У него мать есть. Алкашка. Так что вы с ним намаетесь. Права там, материнство, то-се…
— Господь испытаний не по силам не посылает, — туманно отвечает Николай.
— Спасибо, — Тёха отодвигает опустевшую миску. — Нам бы поспать малеха… А утром мы уйдем.
Таня начинает собирать со стола посуду. Аслан уходит. Николай приносит пару одеял, тулуп, в котором на улицу выходила его жена.
— Ложитесь здесь, на лавках. Утро вечера мудренее.
Я заворачиваюсь в колючее шерстяное одеяло и, балансируя на грани между сном и явью, слышу, как Шуня шепотом просит Таню показать, где можно помыться и все такое…
***Просыпаемся поздно. Уже рассвело, через окно в комнату льется неяркий свет зимнего дня. Елена, жена Николая, печет блины, и по всему дому витает аппетитный запах. Сегодня суббота, в школу никому не надо, и в комнате появляются младшие дети — действительно мал мала меньше.
Завтракаем вместе с ребятишками Мезиновых. Потом идем проведать Хорька. Он лежит на втором этаже в спальне старших девочек. Из пышной белизны подушки торчит острый носик. Под закрытыми глазами синие круги, губы обметаны серым. Но дышит Хорек ровно, температуры нет.
— Кризис под утро был, — шепотом рассказывает Елена. — Теперь все хорошо будет. Лекарств хватит, вылечим.
Тёха достает из кармана деньги, отсчитывает пять тысяч и засовывает под подушку Хорька.
— Вы что, с ума сошли?! — возмущенно всплескивает руками Елена, но, наткнувшись на твердый Тёхин взгляд, умолкает.
Выходим из дома. Аслан, Елена и Таня остаются на крыльце, Николай спускается вместе с нами во двор.
— Ну че, пошли, что ли? — спрашивает Сапог.
— Я вас отвезу на станцию. Шатки называется, — Николай не смотрит на нас, уверенно показывает рукой куда-то в сторону леса. — Тут километров сорок. Сядете на поезд, местный, там билеты не нужны, проводнику заплатить можно. Доедете до Саранска.
— На кой нам Саранск? — не соглашается опытный Тёха. — Нам другая ветка нужна. Транссиб.
— Транссиб — это Арзамас, — объясняет Николай. — Тут закрытая зона, секретка. Дороги прямой нет, а если в объезд, очень далеко получается. Бензина у меня не хватит.
— Ясно, — Тёха хмурится, оглядывает нас. — Значит, поедем закоулками.
Николай отворяет двери сарая, скрывается внутри. Мы топчемся посреди двора. Небо светлеет — начинается тусклый зимний рассвет. Я слышу, как в сарае хлопает дверца машины, потом надрывно жужжит стартер. Наконец двигатель заводится, и спустя пару минут во двор выезжает потрепанный «уазик-буханка».
— Садитесь! — кричит нам Николай.
Мы лезем в холодное нутро машины. Здесь пахнет землей, бензином и резиной.
— По остаточной стоимости купили, — из-за руля объясняет хозяин «Уазика». — Списанный он. Но ничего, тянет пока. Без машины — как без рук. Картошку привезти, муку, комбикорм для поросят. На себе не попрешь.
Аслан спускается с крыльца, открывает ворота, и мы покидаем дом Мезиновых — как будто отплываем из тихой гавани в бурное море. Выезжая, Николай жмет на сигнал, Аслан поднимает руку в прощальном жесте. Из окон второго этажа нам машут младшие дети. Мелькает белое лицо Елены.
— Хорьку тут будет хорошо, — шепчет Губастый.
— Жевачку дай, — дергает его за рукав Шуня.
Ей все эти темы с родителями и детьми побоку. Скучно Шуне. Я давно уже понял — она любит движуху перемены всякие. Попрыгунья-стрекоза, как в басне. Интересно, что бы с ней было, если бы она к нам не попала?
Зимняя дорога — самая унылая из всех. Вокруг только снег да черные деревья. Редкие деревни проплывают за заиндевевшими стеклами, как картинки из учебника по русской литературе. Такие вот заснеженные деревни любили рисовать художники-передвижники. Пожалуй, это все, что я помню из школьного курса эстетического воспитания. Не, вру — нас еще учили слушать музыку душой. Толстенькая училка с бородавками на морщинистой шее, Элеонора Константиновна, пучила глаза и сипела: «Дети, чтобы волшебный мир классической музыки проник вам в душу, вы должны отрешиться от всего земного. Закройте глаза и слушайте, слушайте…» И врубала нам на старом проигрывателе какого-нибудь Чайковского. Очень мы, детдомовцы, любили ее уроки. Чайковский длинные телеги писал. Зажмуришься — и айда давить на массу, пока там «Лебединое озеро» играет.
