Сергей Волков - Дети пустоты
— Чего надо? — хриплым, должно быть, спросонья голосом спрашивает кто-то.
Я разглядываю хозяев странного дома. Слева — парнишка наших лет. Он в офицерском зеленом бушлате, вязаной шапочке, в руках сжимает двуствольное ружье. Справа — женщина в овчином тулупе с высоким мохнатым воротником. У нее на голове пуховый серый платок. И она тоже вооружена, причем если парнишка держит свое ружье стволами в ночное зимнее небо, то тетка целится в нас, переводя ружье с Тёхи на Сапога и обратно.
А по центру, возле ворот, из-за забора выглядывает мужик с короткой бородой. Он без шапки, в телогрейке. Оружия не видно.
— Че надо, че надо… — кричит Губастый. — У нас друг… товарищ заболел. Умирает! Помогите!
Словно в подтверждение его слов, Хорек заходится приступом лающего, надсадного кашля.
— Пневмония, — коротко говорит женщина, опуская ружье. — Коля, открывай!
— Аслан! — Мужик с бородкой поворачивает коротко стриженную голову к парнишке. — На крыльцо иди. И собак прибери.
Парнишка исчезает. Гремит цепь, лязгает засов, и одна из воротин приоткрывается.
— Заноси! — командует мужик.
Мы следом за Тёхой, сгибающимся под обмякшим Хорьком, входим на просторный двор, замощенный досками, словно это пол в доме. Слева, у высокого крыльца, ведущего в дом, стоит Аслан с ружьем наготове. В глубине двора темнеют сараи, справа квадрат двора замыкает рубленая баня.
Женщина, передав ружье мужику, подходит к Тёхе, ловко перехватывает Хорька, заглядывает ему в лицо, щупает лоб.
— Ох, господи, да он горит весь! Коля, прими ребят, а этого я наверх.
И, повернув к нам красное сердитое лицо, спрашивает:
— Вши есть? Чесотка?
— Не, — за всех отвечает быстрый на язык Губастый. — Мы чистые…
Женщина с Хорьком на руках, путаясь в длинных полах тулупа, бежит к крыльцу.
— Таня! Таня! — кричит она.
Скрипит дверь, появляется белобрысая девчонка лет четырнадцати в сером пальтишке.
— Что, мама?
— Скажи Оле, пусть шприцы ставит кипятиться! Потом камфору достань из холодильника, пару ампул, пенициллина ампулу, анальгин, спирт, вату— и наверх!
— Поняла! — Девчонка распахивает дверь, чтобы женщине было удобнее занести Хорька, и скрывается в доме.
Мы топчемся у ворот. Пар от нашего дыхания в свете прожектора кажется почти черным. Собаки, два здоровенных лохматых пса, посаженные на цепь у бани, начинают недовольно ворчать и скалить клыки.
— Кто такие? — спокойно спрашивает хозяин дома.
Аслан у крыльца все так же держит нас на прицеле.
— Мы с поезда, — начинает рассказывать Губастый. — Вагон в тупик загнали, Хорек заболел. Мы огонек увидели…
— Я спросил — кто вы? — напоминает ему мужик.
— Ну, это… экскурсия, — выдавливает из себя Губастый.
— Путешественники мы, — прихожу я ему на выручку.
— Ага, — кивает мужик. — Ясно. Кто старший?
Тёха молча выходит вперед.
— Как звать? — интересуется хозяин дома.
Тёха отвечает.
— А меня Николаем. Путешественники, значит. С разъезда пешкодралом шли?
— Нет, на «Боинге» летели, — влезает в разговор Шуня. — Дяденька, тут холодно, кстати! И я сикать хочу.
— Так у вас еще и девчонка! — поражается Николай, близоруко щуря глаза. — Ладно, бродяги, пошли в дом. Есть хотите?
— Хоти-им! — вразнобой отвечаем мы.
— Туалет там, по мосткам пойдешь — увидишь, — на ходу показывает Шуне Николай. — Аслан, печку растопи, кастрюлю со щами возьми в сенях и погрей. У нас сегодня, похоже, аттракцион невиданной щедрости, ха-ха.
Парнишка кивает, закидывает на плечо ружье, топает по лестнице и пропадает за дверью. Следом за хозяином поднимаемся по ступенькам и входим в дом. Тут пахнет деревом, кипяченым молоком, гарью и еще чем-то неуловимо знакомым. Я принюхиваюсь, пытаюсь вспомнить, где слышал этот запах, — и вспоминаю: в детдоме. Так пахнут маленькие дети, когда их много.
Пройдя через просторные темные сени, оказываемся в длинной комнате, в конце которой белеет печка. Там уже хозяйничает Аслан. Под потолком горит тусклая лампочка. Вижу широкий стол, приткнувшийся торцом к стене, лавки по сторонам.
— Раздевайтесь, — Николай машет на стену, в которую на разной высоте вбиты железные крюки.
Тут уже висит много разной одежки, в основном детской, даже малышовой, — шубки, комбинезончики, пальто. Внизу, на полу, толпятся сапожки, валеночки, ботинки.
— Семеро малых, — шепотом сообщает нам догадливый счетовод Губастый.
— Восемь, — улыбается Николай, усаживаясь на табурет. Надо же, услышал! — Мал мала меньше. Трое постарше да мы с Еленой. Сколько всего будет?
— Тринадцать человек, — растерянно говорит Губастый.
— Здрас-сте, — слышится от порога Шунин голосок. — Как тут тепло!
В доме и вправду тепло. Мы раздеваемся, вешаем одежду и рассаживаемся за столом. Аслан приносит буханку хлеба, доску и нож.
— Руки мойте, — бурчит он, совсем как Тёха.
Выговор у Аслана странный — он как будто сдерживает клокотание в горле и старательно произносит при этом все звуки.
Рукомойник обнаруживается в углу, у двери. Под ним ведро. Ага, значит, водопровода в доме нет. Как же хозяйка справляется с такой оравой детей без воды?
Замечаю, что Тёха смотрит на Аслана почти что с ненавистью. Тёха не любит черных, а Аслан явно из их породы — курчавые волосы, смуглое лицо, густые брови.
Приоткрывается дверь, ведущая в глубину дома, появляется круглое узкоглазое девчачье личико. Черные волосы заплетены в косички.
— Папа, — громким шепотом кричит девчонка, с любопытством разглядывая нас, — мама сказала, чтобы ты поднялся. Там этому… новенькому плохо совсем…
— Ладно, вы пока ешьте, — Николай поднимается с табурета. — После поговорим…
Он уходит. «Новенькому», надо же! Мы, помыв руки, снова садимся. Сапог берет нож, хлеб и начинает нарезать буханку толстыми ломтями.
— Ты что делаешь?! — кричит Аслан, подскакивает и вырывает у него нож. — На столе резать нельзя! Доска для чего, э?
— Стол — божья ладонь, — слышим мы серьезный голос от двери.
Это белобрысая, которая Таня.
— Мама попросила за вами поухаживать, — объясняет она свое появление.
— Как там наш Хо… малой наш? — интересуется Сапог.
— Плохо, — качает головой Таня. — Мама боится, что отек легких может начаться. Мы анальгин сделали, камфору сделали, антибиотик… Что ж вы, здоровые лбы, так его застудили?
— А мама у вас врач? — спрашивает Губастый, жадными глазами глядя на нарезанный хлеб.
— Да, педиатр, — кивает Таня. — Пятнадцать лет стажа.
