Инна Карташевская - Необыкновенные приключения «русских» в Израиле. Семейные хроники времен Большой Алии
— Вовка, — не выдержала Рита. — ну, что это за квартира? Ты что не мог найти что-нибудь поприличнее?
— Вот еще, — беззаботно махнул рукой их друг. — Какая мне разница где ночевать. Зато я плачу за нее копейки. Вот сколько вы платите за свою? Триста в месяц? А я плачу семьдесят.
— Но ведь здесь же страшно жить. Тут же дом наполовину разрушенный и район ужасный.
— А, плевать. Я все равно не собираюсь здесь долго задерживаться, вы же знаете.
— Ну, хорошо, предположим. А почему ты нам не сообщил, что приезжаешь? И не писал совсем, и не звонил ни разу. Мы же вроде друзьями были, — с обидой сказал Юра.
— Так мы и сейчас друзья, и поэтому я вам и не звонил и не писал.
Я же о вас забочусь.
— Как это?
— Ну, я же собираюсь замутить здесь что-нибудь, чтобы денежки заработать, а потом сразу свалю в Америку к отцу. А вы же здесь останетесь. Если будут знать, что мы друзья, вас же здесь начнут таскать. А так все будет шито-крыто.
— Господи, Вовка, а что ты собираешься замутить? Тебя же посадят, — испугались они.
— Да, бросьте вы. Я знаю, что делаю.
— Ну, и что ты собираешься замутить?
— Здрасьте, это же так сразу не делается. Вот, поживу немного, осмотрюсь, увижу, что люди делают, может, выйду на кого-то нужного. А там и решу. В общем я пока еще думаю.
— А в ульпан ты собираешься ходить?
— Да, пойду с той недели. Пока все равно делать нечего, а как решу что-нибудь начать, тогда брошу. Я узнавал, деньги все равно полгода дают, ходишь ты в ульпан или нет. А иврит мне не нужен, вы же знаете.
— Слушай, — подумав, сказал Юра. — Если деньги на жизнь все равно тебе дают, ты можешь пока устроиться на работу. За эти полгода отложишь всю зарплату, вот и будут деньги.
— Сколько же я заработаю? По-твоему это будут деньги? Вот послушайте, что я вам скажу. Тот, кто работает, никогда не разбогатеет. Чтобы разбогатеть, нужно думать.
И очень довольный высказанным перлом житейской мудрости, Вовка тут же стал приводить им примеры всех удачных афер, о которых когда-либо слышал. Поняв, что его не переубедишь, Рита и Юра перестали его отговаривать и только взяли с него слово, что он хоть изредка будет им звонить, чтобы они знали, что он все еще живой и на свободе.
По дороге домой они осуждали Вовкину глупость и говорили о своих планах на будущее. При этом они даже невольно испытывали гордость, вот они молодцы, хорошие дети, так как все делают правильно. Белле и Саше они решили ничего не рассказывать о Вовкиных планах, так как боялись, что те станут их осуждать за то, что у них друзья мошеники.
В конце концов, Вовка скоро уедет, а будет ли он действительно что-то мутить, еще неизвестно. Одно дело говорить, другое делать, тем более что-то противозаконное в чужой все-таки пока еще для них стране. Нет, они пойдут другим путем. Выучатся, будут работать, получать достойную зарплату. Немного их смущало то, с какой уверенностью Вовка сказал, что тот кто работает, не разбогатеет. Уж очень это перекликалось с известной поговоркой, что от трудов праведных, не наживешь палат каменных. Хорошо было бы узнать, какая здесь зарплата у инженера, например, но это было невозможно. Оказалось, что в Израиле почему-то спрашивать о зарплате считалось верхом неприличия, и здесь никто и никогда не отвечал на такие вопросы. Это они узнали от Саши, когда он пошел работать. Получали деньги здесь не на работе, а прямо в банк на свой счет. В ведомости, как там дома, не расписывались. Вместо этого каждому один раз в месяц вручали в запечатанном конверте расчетный лист «тлюш маскорет», который являлся очень важным документом и который следовало сохранять чуть ли не всю жизнь. Подражая израильтянам, русские тоже очень быстро научились прятать свои «тлюши», а если и говорили о своей зарплате, то врали напропалую. Каждому хотелось показать, что вот его ценят гораздо больше, чем других.
Вообще, от Саши они узнали очень много интересного о работе в Израиле. Во-первых, хозяин оплачивал работникам проезд до работы или предоставлял подвозку. Во-вторых, все они в обязательном порядке были застрахованы, и если что-нибудь случалось на работе или по дороге на работу или домой, работникам полагалась компенсация. И наконец, самое удивительное, на работе их кормили, и кормили хорошо. Так, часов в одиннадцать у них был перерыв на кофе и булочки, вернее круассоны (хозяйские). Кстати, только здесь они и узнали, что это такое, как впрочем и пицца и кофе капучино. В час дня им давали настоящий обед. В запечатанных подносиках из фольги обычно было мясо или курица с пюре и салатами. Тем, кто оставались работать сверхурочно, а Саша всегда оставался, в пять часов давали питу, в которую был вложен индюшиный шницель опять-таки с салатами. Что еще их поразило, это то, что в каждой конторе обязательно была кухня, где всегда были чай, кофе, сахар и молоко, хозяйские, конечно.
Кстати, с едой у Саши на работе как-то произошел смешной случай. Рабочими у них на заводе были только «русские» и арабы. В тот день им на обед как всегда дали курицу. Все поели, и буквально через несколько минут арабам стало плохо. Курица оказалась несвежей, многих арабов начало тошнить и хозяину пришлось отправить их в больницу. Из русских, евших тех же самых кур, не пострадал никто. Все они чувствовали себя прекрасно и готовы были есть еще, если бы только дали.
— Вы представляете, — говорил потом Саша смеясь дома, — какую закалку имеют наши желудки после советских продуктов, нас теперь никакая отрава не берет. Не то что нежные желудки арабов, выросших на первосортных израильских харчах.
Кстати, здесь в Израиле они тоже первосортные продукты не покупали. Это было им не по карману, и обычно в супере они выбирали то, что продавалось два по цене одного, или вообще что-нибудь из отдела три за десять шекелей, а это обычно были продукты, срок годности которых подходил к концу, но им это действительно не вредило.
Однако, оказалось, что их подстерегала другая опасность. При жарком израильском климате организм быстро обезвоживался и, если у человека были когда-нибудь проблемы с почками, здесь они проявлялись вовсю.
Первой жертвой почечнокаменной болезни стала Белла. Никто не знал, да и она сама уже почти не помнила, что в детстве у нее было что-то с почками, и она даже несколько лет была вынуждена сидеть на молочной диете. Потом все прошло, все забыли об этом и вдруг однажды утром, едва приехав на занятия, она почувствовала себя плохо. Сначала у нее появились сильные боли в пояснице и внизу живота с правой стороны. Если бы ей не вырезали аппендицит в ранней юности, она бы подумала, что это он и есть, потому что потом появилась все усиливающаяся тошнота. Поняв, что если она еще хоть немного помедлит, то не доедет до дома, она отпросилась с занятий и помчалась домой. По дороге у нее, правда еще хватило сил зайти в сад за Пашкой, но как только они дошли домой, ее скрутили такие боли и тошнота, что она упала на диван и не смогла уже подняться. Время от времени у нее начиналась сильная рвота и перепуганный и сразу повзрослевший сын приносил ей тазик и плача смотрел на ее муки, не зная что делать. Никого из русских соседей дома не было, а с израильтянами они не общались и обратиться за помощью было некуда.
Наконец, в четыре часа пришла с занятий ничего не подозревающая Рита. Пашка, которого вконец измученная Белла каждые десять минут посылала вниз проверить не вернулись ли их друзья, постучал к ней через пять минут. Открыв дверь и увидев его несчастное зареванное лицо, Рита сама здорово испугалась.
— Маме плохо, она, наверное, умирает, — сказал Пашка и сразу же заплакал.
Примчавшись наверх, Рита увидела Беллу, лежащую на диване в таком состоянии, что и сама подумала, что та доживает уже последние минуты. Не долго думая, она бросилась стучать в соседнюю квартиру к тем самым марокканцам, которые их не любили, и которых они сами терпеть не могли.
— Белле плохо, нужно скорее вызвать скорую помощь, — чуть не плача закричала она по-русски, когда соседка открыла дверь. С перепугу она не могла вспомнить ни единого слова на иврите.
Но женщина ее поняла. Она зашла в квартиру, увидела стонущую на диване Белу и сказала.
— Царих амбуланс. Ахшав ани экра.
И побежала к телефону.
Потом она отправила Риту во двор встречать врача, а сама дала Белле болеутоляющее лекарство и поставила греть воду, чтобы наполнить принесенную ею же грелку. Как всякий человек, проживший в Израиле много лет, она сразу поняла, что с Беллой и попыталась объяснить ей, что первое, что нужно сделать в таких случаях, это принять болеутоляющее и поставить грелку на поясницу. Но Белле уже было так плохо, что она даже и по-русски ничего бы не поняла, не то, что на иврите.
Когда прибыла машина скорой помощи, Рита кинулась ей навстречу, ожидая увидеть врача. Но оттуда вышли только два совсем молодых парня, и к ним еще присоединился шофер. Никто из этих троих не был похож на врача, но Рите ничего не оставалось, как только повести их наверх. Когда они вошли, у Беллы как раз снова начался приступ рвоты. Поглядев на нее и поцокав языками, они быстро принесли носилки, подняли Беллу, уложили на них и ловко понесли вниз. Рита и Пашка побежали за ними. Выйдя из подъезда парни что-то сделали с носилками и у тех вдруг откуда-то выросли ноги с колесиками, и дальше они покатили их по двору. Возле машины эти ноги волшебным образом исчезли, наверно как-то сложились, и Беллу занесли вовнутрь. Санитары жестом показали Рите, что она может поехать с ними в больницу, но Белла с трудом проговорила — Не надо со мной, останься с Пашкой, спокой его.
