Ионел Теодоряну - Меделень
Ионикэ не сводил глаз с Моники. По мере того как развязывались один за другим узелки, кулаки у Ионикэ сжимались все крепче… Пэтру отошел в сторону.
— Хэ… хэ… ххх! Хэ… хэ… ххх! — опять захныкал братишка Пэтру.
— Дед Георге, дай ему еще одну грушу… дай две, только пусть замолчит!
Моника протянула Ольгуце в сложенных ковшиком ладонях развязанный узелок с пуговицами.
— Моника, ступай в дом и подели их пополам.
— Не пускай ее, дед Георге, — в один голос завопили мальчики, готовые броситься за Моникой.
— Ну-ка!
Ольгуца встала с ковра и внимательно разглядывала их.
— Так, значит, дед Георге дал вам пуговицы…
— Он дал нам! — встрепенулись мальчишки.
— Вам, вам! А зачем он вам их дал?..
— Для игры! — ударили они себя кулаками в грудь.
— А вы что делали?
— Как что?
— Как что?.. Кто дрался, я или вы? Ну-ка, отвечайте…
Голые пятки Ионикэ буравили землю… Большой палец на ноге у Пэтру с недоумением поднялся вверх.
— Значит, вместо того чтобы играть в пуговицы деда Георге, вы воровали их друг у друга.
— Он воровал у меня!
— Это мои ушки! Говори, чего стоишь, как истукан!
— Ты воровал у меня!
— А теперь моя очередь говорить… Значит, вы друг у друга воровали и подрались… А вот дед Георге возьмет назад пуговицы, раз вы его не слушаетесь. Верно, дед Георге?
Дед Георге оказался под обстрелом трех пар глаз.
— Выходит, так! — вздохнул он, не спуская глаз с Ольгуцы.
— А теперь дайте мне на вас поглядеть!
Пэтру выдохнул. Ионикэ почесал у себя в затылке.
— Значит, вы молчите! Хорошо. Тогда буду говорить я… В каком ты классе, Пэтру?
— Откуда я знаю?
— Не знаешь? Тогда я отдам Ионикэ твои пуговицы. Скажи, Ионикэ, ты в каком классе?
— В четвертом, — поспешил ответить Ионикэ.
— А я будто не в четвертом! — встрепенулся Пэтру.
— Значит, в четвертом, как и я. Хорошо. А теперь я задам вам вопрос: кто сразу ответит, получит пуговицы деда Георге. Поняли?
Мальчики напряглись, словно перед соревнованием по бегу.
— Я готова, Ольгуца, — сообщила Моника, показывая сжатые кулачки.
— Я тоже… Сколько будет пятьдесят три помножить на семьдесят один? Пожалуйста.
Моника, Пэтру и Ионико вытаращили глаза и раскрыли рты, глядя на Ольгуцу. Дед Георге в изумлении покачал головой.
— Единожды три равно трем. Единожды пять равно пяти, — начали считать вслух Пэтру и Ионикэ, повернувшись спиной друг к другу и записывая в воздухе цифры.
— А ты-то сама знаешь, Ольгуца? — шепотом спросила Моника.
— А ты?
— Я не знаю.
— И я тоже.
— Ой, Ольгуца!
— Будто они знают! Вот дураки! Ты посмотри, как они ломают себе голову.
— У меня нет ни доски, ни грифеля! — с горечью сообщил Пэтру.
— Я пойду в деревню и принесу готовый ответ, — вызвался Ионикэ.
— Значит, не знаете! Вы учитесь в четвертом классе и не знаете таблицы умножения. Почему вас не оставили на второй год?
Мальчики слушали ее со страхом и покорностью.
— Значит, только я знаю. Ну-ка, скажите, чьи будут пуговицы?
— … — горько вздохнули они.
— Мои, потому что только я знаю ответ. Моника, давай их сюда.
— И даже платок не отдадите? — робко спросил Ионикэ.
— Отдай ему платок, Моника… А теперь уходите! Ну, чего вы ждете?
— Пошли!
— Пошли!
— Эй, Пэтру, будешь в следующий раз драться?
— Зачем?
— А ты, Ионикэ?
— Эгей! — вздохнул Ионикэ.
— Идите сюда… Да идите же, а то я рассержусь.
Мальчики подошли, понурив головы.
— Ну-ка, протяните руку.
Кулак Пэтру поглотил пуговицы. Ионикэ смотрел на свою долю с таким выражением, словно собирался сказать «прощайте» вместо «добро пожаловать», и переводил взгляд со своей ладони на кулаки Пэтру.
— Моника, дай мне шесть груш.
Моника выбрала груши и, держа их за хвостики, протянула Ольгуце.
— Пэтру, вот тебе две груши, и не давай больше Ионикэ пуговицы, а тебе, Ионикэ, я дам четыре груши, ты таких никогда не пробовал. Положи пока пуговицы, — никто их не возьмет, — и ешь груши… И уймись, не то я рассержусь!
— Благодарите барышню, медведи!
— Целую руку!
— Цел… рку!
— Поцелуйте барышне руку, она ведь вас рассудила.
На руках Богини Правосудия с завалинки дома деда Георге запечатлелся поцелуй подсудимых.
— Моника, дай мне платок!
— Вот. Зачем он тебе?
— У меня руки липкие, — сдержанно улыбнулась Ольгуца, сходя со своего пьедестала.
— Барышня, вон идет за вами Аника.
— Опять Аника!
— Она вас зов…
— Я знаю. Ты зачем пришла?
— Вас зов…
— Я знаю. Пойдем со мной.
Аника вошла в дом следом за Ольгуцей.
— Я потеряла платок. Поищи-ка его. — И Ольгуца захлопнула за собой дверь, оставив Анику внутри. — Повесь замок, дед Георге.
— А когда ее можно выпустить? — развеселился дед Георге.
— Когда мы дойдем до ворот дома.
— Так и сделаем.
— Дед Георге, ты обещал мне напомнить!
— …
— Вот видишь!.. Почему ты не кладешь в табак морковь, как папа?
— Я положу, барышня.
— Положи, дед Георге, морковь вбирает в себя влагу, — серьезно пояснила она.
— Барышни, когда вы опять придете к дедушке?
— Когда ты нас позовешь, дед Георге?
— Я вас зову!
— Тогда мы придем завтра.
— Барышня, я поправил забор! — многозначительно подмигнул дед Георге.
— Свиньи войдут в сад!
— Ну и пусть их! Теперь у дедушки есть качели.
— Барышня Ольгуца, а платка нигде нет, — сообщила Аника, выглядывая из окна.
— Поищи как следует!
С порога барского дома красное и синее платья помахали деду Георге.
— Теперь можешь идти, — улыбнулся дед Георге, выпуская на свободу Анику.
— А где барышни?
— Ищи ветра в поле!
Дед Георге отправился следом за Аникой. Спустились прозрачные сумерки. Первая вечерняя звезда глядела на землю светло и приветливо, подобно той, что воссияла когда-то над яслями в Вифлееме.
Дед Георге обернулся и посмотрел назад. В ворота деревенских домов на закате въезжают обычно телеги, запряженные волами, и входят люди с серпами, мотыгами или топорами.
В ворота дома деда Георге вошла, а потом вышла сказка.
Над домом деда Георге склонился ангел или, быть может, аист.
* * *— Ну, как было в гостях, Моника?
— Очень хорошо, tante Алис! Жалко, что не было Дэнуца.
III. ГЕРР ДИРЕКТОР
— Мама, ты слышишь? — спросила Ольгуца, жуя сливу.
— Что?
— Прислушайся, мама…
— Цц! Я слышу, как Дэнуц ест арбуз. Дэнуц, так едят только раков, и то если не умеют иначе.
Госпожа Деляну заставляла сына каждое блюдо есть так, как принято. Дэнуц путал эти правила или забывал их. Поэтому стоило ему почувствовать на себе пристальный взгляд матери, как он принимался торопливо есть, обжигаясь, суп или целыми кусками, не разжевывая и давясь, заглатывал мясо.
Ольгуца ногой толкнула под столом Монику. Моника в ответ только вздохнула, сохраняя нейтралитет. В этот момент Дэнуц как раз дошел до сочной, огненно-красной сердцевины арбуза. Раздавив языком о нёбо холодный кусок, он вытер губы и внимательно посмотрел на сестру.
— Ты мне не даешь спокойно есть!
— Я? Хм! Мама тебе сделала замечание!
— Да! У меня от твоих слив в ушах гудит, но я тебе ничего не говорю.
Брови у Ольгуцы поднялись вверх.
— …! Я каждый день слышу, как ты ешь, то же говорит и мама; я уже привыкла… Я имела в виду другое.
Брови опустились на место. Ольгуца раскусила еще одну сливу. Щеки у Дэнуца сделались пунцовыми, как сердцевина арбуза.
— Папа, ты ничего не слышишь?
—..?
Все прислушались к шуму за окном. У Ольгуцы от напряжения сощурились глаза, как бывает у близоруких людей… Громкий, басистый рев быков заглушал стрекотание кузнечиков и пение цикад, словно басы в церковном хоре — нежное сопрано.
— Бээ-бээ… Неужели вы не слышите? — вышла из себя Ольгуца.
— Быки как быки! — с сарказмом произнес Дэнуц.
Ольгуца поглядела на брата, энергично тряхнула головой и снисходительно улыбнулась.
— Дэнуц, ты груб. Я тебе уже говорила.
И она торжественно встала из-за стола, держа в руках салфетку, словно глава присяжных заседателей — судебный приговор.
— Ведь это Герр Директор на автомобиле. Спорим? Неужели не слышите? Бээ-бээ!.. Разве быки так ревут? — спокойно осведомилась она у брата.
Позабыв про арбуз и про оскорбление, Дэнуц выбежал во двор, даже не сняв салфетку, за ним — госпожа Деляну и Профира.
— Я совершенно уверена, папа! Ну почему ты мне не веришь?
— Я верю, Ольгуца! — улыбнулся господин Деляну, стряхивая салфетку. — У тебя, как и у мамы, абсолютный слух.
