Ионел Теодоряну - Меделень
— Ты надо мной смеешься?
— Вовсе нет! Но скажи, как ты научилась отличать автомобильный рожок от мычания коровы? Ведь автомобили у нас можно пересчитать по пальцам!
— Я их не люблю, папа.
— Ерунда!
— Правда, папа, я люблю лошадей.
— А как же Григоре? Ведь он автомобилист!
— Я его очень люблю!..
— Ольгуца, а кто такой Герр Директор?
— Ваш второй отец, — отвечал с улыбкой господин Деляну, стоя на пороге.
— Моника, ты слышишь, что говорит папа? Ты должна полюбить Герр Директора.
— Я ведь даже не знаю его, Ольгуца!
— Что за важность! Зато я его знаю. А ты мой друг.
— Ольгуца, почему ты зовешь его Герр Директор? Он немец?
— Ни в коем случае!.. Это папин брат!.. Я его так в шутку зову, но ему нравится. И ты зови его Герр Директор.
— Он директор школы?
— Как тебе не стыдно так говорить?.. Я бы этого не вынесла!..
Заметив недоеденную сердцевину арбуза, Ольгуца принялась втыкать в нее зубочистки.
— …Он директор очень крупной компании… не знаю какой… что-то связанное с электричеством и немцами.
— Он похож на дядю Йоргу?
— Нет. Не знаю, на кого он похож! На папа он совсем не похож… Вот ты увидишь. Я его люблю.
— И я, — дипломатически согласилась Моника… — Что ты сделала с арбузом?
— Дэнуц меня оскорбил! Я мщу.
Символические зубочистки терзали сердцевину арбуза, замещающего Дэнуца, словно семь стрел — библейское сердце Марии.
— Арбуз жалко! — пыталась убедить Ольгуцу Моника.
Следующая зубочистка проникла еще глубже.
— Как бы tante Алис не рассердилась!
Еще одна зубочистка вонзилась в арбуз.
— Ольгуца, выйдем во двор, я тоже хочу увидеть автомобиль.
— Подожди, увидишь. Время есть. У нас в Меделень живет эхо, поэтому я и услышала рожок. Моника, мне кажется, ты не лишена хитрости!.. Как и я, конечно.
Покончив с отмщением, Ольгуца съела еще одну сливу.
— Ольгуца, позволь, я выну зубочистки?
— Как хочешь! Я кончила.
Моника очистила сердцевину, собрав все зубочистки в своей тарелке.
— Merci, Моника.
Безо всякого аппетита, но с большим энтузиазмом Ольгуца съела сердцевину, которую Дэнуц очистил от семечек, а Моника от зубочисток.
* * *Крестьяне и домашние животные, чьи души породнились, вероятно, в одну и ту же, весьма отдаленную геологическую эпоху, со страхом глядели на ярко-красную коляску, без лошадей, которая на большой скорости поднималась вверх по склону, оставляя позади вонючий дым и грохоча так, будто внутри у нее находились барабаны, по которым били все черти ада. А у кучера — фу-ты, господи! — вместо глаз были черные стекла, точно у слепых, вместо вожжей — колесо на дышле, а вместо кнута и «ну вы, залетные!» — бычье мычание.
Мужики и бабы крестились, глядя то на страшного зверя, то на церковь. Дети на руках у своих матерей дрожали в испуге — не унес бы нечистый! — и хныкали, пристально глядя вдаль своими женскими глазами.
Дед Георге однажды в Яссах видел это бог знает что на колесах. Поэтому он только плюнул с досадой.
— Бедный барин, упокой его душу! К нему во двор — такая штуковина!.. Ну, ничего, вот научит дед барышню верхом ездить!
Стайки птиц на шоссе порхали перед красным чудищем и позади него…
И вот наконец покрытое пылью, огромное, на дутых колесах быстроногое чудовище, пыхтя, рыча и фыркая, остановилось у самого крыльца. Собаки лаяли, подвывая, словно это был медведь. Все слуги высыпали во двор.
— С приездом, Григоре!
— Guten Tag,[20] Герр Директор!
— Дядя Пуйу! Дядя Пуйу! — повторял Дэнуц, не выпуская из рук салфетку.
Герр Директор, с головы до ног закованный в автомобильные доспехи — круглые очки в оправе из красной резины, парусиновый шлем, такой же халат, герметически закрытый у ворота и на запястьях, — с невозмутимым спокойствием вылез из задней дверцы, хлопнув откидным сиденьем. Потопал, чтобы размять затекшие ноги, потянулся, зевнул, открыл лицо, оставив очки висеть на шее, сощурился и вставил в глаз монокль, потер руки, не тронутые пылью и солнцем… и с улыбкой склонился перед ступеньками крыльца с видом английского адмирала, с восторгом встреченного в небольшом дунайском порту.
— Рад всех вас видеть!
С глаз шофера тоже слетели черные очки — на сей раз при виде Аники. Берлинский механик, выписанный из Германии вместе с автомобилем, был, по всей видимости, изготовлен на фабрике блондинов с голубыми глазами и розовыми щеками.
Аника стыдливо потупилась.
Герр Директор оживился. Казалось, он собирается произнести тост, держа бокал шампанского в руке.
— Kulek, dieser ist mein Sohn.[21]
— Und ich bin sein Vater![22] — скромно добавил господин Деляну, спускаясь с крыльца.
— Das ist gut![23]
Сотрясаемый приступом безудержного смеха, свойственного любителям пива, Герр Кулек ударял себя ладонями по коленям в такт вибрирующему мотору.
— Григоре, ты меня компрометируешь, — пошутил господин Деляну, целуя брата.
— Это вы меня компрометируете! — возразила госпожа Деляну.
— Дэнуц, правда ведь, ты мой сын?
— Ты же старый холостяк, Герр Директор, — заметила Ольгуца с крыльца.
— А ты все такой же чертенок!
— Ты даже не поздоровался со мной, Герр Директор!
— Прошу прощения, сударыня!
Поднявшись по ступенькам, он склонился перед Ольгуцей и поцеловал ей руку.
— Можешь поцеловать меня в щеку, Герр Директор. Я не возражаю.
— Ух! Какая ты тяжелая! — вздохнул он, поднимая ее.
— У меня крепкие мускулы.
— Не может быть!
— Правда. Плюшка толстый, а я крепкая.
— Барышня?..
— Моника, — представила девочку госпожа Деляну, обнимая ее за плечи.
— Моника?
Госпожа Деляну значительно посмотрела на него.
— Моника наша дочка… как Дэнуц твой сын. Ах ты, липовый отец!
— Так, значит, у меня есть теперь еще одна племянница?
— Можешь этим гордиться!
— Я пропал! Я приготовился только к двум племянникам… Ну и хорошенькая у меня новая племянница! Моника, так ведь?
— Да, — шепнула смущенная Моника, беря Ольгуцу за руку.
— Ты позволишь дяде Пуйу тебя поцеловать?
— Конечно, как и меня, — одобрительно отозвалась Ольгуца.
— Ты завтракал?
— Нет!
— Тогда пойдем прямо в столовую. Напрасно ты не предупредил, мы бы тебя специально ждали.
— Это было невозможно! Дайте мне воды.
— Сейчас сядем за стол.
— Воды, чтобы умыться, сударыня!
— Да, конечно! Я совсем забыла про твои привычки! Тебе хватит часа, чтобы умыться?
— Барыня, а господина немца куда поместить? — осведомилась Аника.
— Господин немец, господин немец! — запела Ольгуца.
— Дядя Пуйу, можно я буду поливать тебе воду? — спросил Дэнуц, поднимая чемодан.
— Конечно! Аника тебе разрешит! — заметила Ольгуца.
— Я не с тобой разговариваю.
— Почему? Ведь ты слуга: носишь чемоданы, поливаешь воду, чистишь одежду… Тебе полагается молчать и слушать то, что я говорю.
Дэнуц, красный как рак, спотыкаясь, тащил тяжелый чемодан.
— Помочь тебе? — спросила Моника, догоняя его в прихожей.
— Не мешай! Ступай к Ольгуце.
Монике и в голову не приходило, насколько дерзкой была ее просьба! Только Дэнуц имел право нести тяжелый чемодан, лить воду на большую и косматую, как голова белокурого готтентота, губку и поливать одеколоном руки дяди Пуйу. Он же чистил щеткой его одежду, аккуратно складывая брюки. Это было делом настоящего мужчины, а не слуги, как утверждала Ольгуца.
«Она мне завидует», — думал Дэнуц, чувствуя себя, тем не менее, оскорбленным.
— Ты сердишься, Дэнуц?
Дэнуц возвращался с пустыми руками, испытывая чувство глубочайшей гордости, словно после ратного подвига. Не отвечая Монике, он прошел мимо, а она смиренно и печально смотрела ему вслед.
— Целую руку, барин. С приездом вас… Отведайте голубцов с гусиной грудкой! — томно проворковала краснощекая кухарка, появляясь на пороге позади Дэнуца и Моники.
— Здравствуй, старая! Вижу, ты меня встречаешь не с пустыми руками! Раз, два, три, — считал Герр Директор тех, кто стоял на крыльце, включая и Кулека. — У меня для тебя есть гостинец, ты, видать, постаралась! Девять, Йоргу, — крикнул он с азартом страстного игрока в «железку». — Мы в выигрыше!
— Барин, пожалуйте умываться.
— Ай-яй-яй! Профира, ты все испортила! Я проиграл… Йоргу, какие мы все неудачники!
— Не говори!
— Ступай, Профира! Ступай домой.
— Ольгуца, разве так говорят?! — нахмурилась госпожа Деляну.
— Мамочка, я ведь хочу помочь Герр Директору.
— Молодец, Ольгуца! Но мы все равно в проигрыше, потому что кухарка стоит двоих!
