Эдмундо Пас Сольдан - Бред Тьюринга
– За последние годы произошло столько событий. Почему вас интересует именно это?
– Все мы люди. У всех есть свои слабые стороны. Это – моя слабая сторона.
– Значит, вы не интересуетесь Монтенегро с точки зрения правосудия. Вас интересует нечто личное. Таким образом, речь идет просто о мести, а это меняет дело.
– У каждого могут быть как личные, так и абстрактные причины. Так вы не скажете?
Рут идет по улице и вспоминает этот момент, который теперь кажется таким далеким. Последняя возможность промолчать, сжечь рукопись. Она же молчала день, Другой, третий… месяцы… годы… Молчаливость уже стала чертой ее характера. Иногда гораздо лучше соблюдать тишину.
– А всем ли известно о ваших личных мотивах? – спрашивает она, пытаясь выиграть время. – Этот факт вас не скомпрометирует? Не повлияет на беспристрастность вашего судейства? Возможно, аргентинский судья, заинтересованный в экстрадиции Монтенегро, проявит к этому самое пристальное внимание.
– Меня достаточно компрометирует тот факт, что я был министром юстиции при Монтенегро, – говорит Кардона, не отводя от нее застывший взгляд, будто пытаясь запугать ее, подчеркнув важность момента. – Несмотря ни на что, нужен человек, способный довести дело до конца. Любой из нас так или иначе скомпрометирован. Если мы будем сидеть и ждать достойного человека, возможно, мы так и умрем, не договорившись. А Монтенегро должен заплатить за свои преступления сейчас. Его должны судить современники.
– Тогда вы должны поторопиться. По слухам, он давно болен раком легких.
– Чтобы не говорили, что мы трусы, которые не способны на поступок, что мы ханжи и не в состоянии выбрать достойного президента. Рак. Я не знал об этом. По другим слухам, он просто очень стар.
– Так или иначе, с ним не все ладно, и он может уйти в любой момент.
– Это будет постыдно, если он умрет своей смертью, прежде чем мы осудим его.
– Вы не боитесь?
– Я боюсь. – Голос дрожит. – Очень боюсь. Всего. Темноты и дневного света. Врагов и друзей. Больших приемов и пустых комнат. Шумных и пустынных улиц. Боюсь самого себя. Я всю жизнь жил в страхе. В детстве я боялся пауков и пчел. Я боюсь бояться. Я боюсь с тех пор, как познакомился с Монтенегро. Я хочу совершить поступок, который освободит меня от страха. Всего один поступок.
Рут внимательно вглядывается в это начинающее стареть лицо и впервые думает о судье Кардоне как о человеке. Она знает, какие обстоятельства привели ее к такому нелегкому решению, а что у него? Он был министром юстиции при Монтенегро и мог узнать его достаточно близко. Какого дьявола натворил этот человек, если судья старается отомстить ему с таким рвением? У нее есть подозрения, но истина ускользает. Рут сжала руки, сплела пальцы с единственным – обручальным – кольцом, почувствовала, что ладони вспотели. Посмотрела сквозь белые занавески в полуоткрытое окно. Небо затянуто тяжелыми тучами, в любой момент может пойти дождь.
Их что-то объединяет. Возможно, то, что оба хотят одним поступком исправить свою жизнь, полную лжи. Оба думают, что такое искупление возможно, что всего один поступок зачеркнет все совершенное ранее.
Она бросает сигарету на землю. У нее болит левая грудь. Или это легкие? Нужно ли еще раз поговорить с врачом? Может, это игра ее воображения? Брат одной из ее подруг, которому не исполнилось и пятидесяти лет, который всегда вел здоровый образ жизни, стал жаловаться на боли во всем теле и отправился к врачу. У него ничего не обнаружили и отправили на обследование в Чили. В Сантьяго у него диагностировали лейкоз и не обещали, что он проживет больше трех месяцев; оказывается, он когда-то облучился. Как такое случилось? Настоящая мистика. Но такова жизнь: ты начинаешь свой путь к смерти, когда меньше всего этого ждешь.
Неподалеку небольшая группа людей наваливает на мостовую стволы деревьев и большие камни; здесь люди самого разного возраста: двенадцатилетние пареньки, только-только начавшие играть в оппозицию; это молодежь, родившаяся во времена демократии и уставшая от ее недостатков; есть и старые агитаторы, умеющие возбудит гнев народа… Эти баррикады сооружают для того, чтобы прекратилось движение транспорта, но есть и такие рьяные забастовщики, что не дают пройти и пешеходам, требуя с них "контрибуцию". На улицах много брошенных машин. Их владельцы заперли их и оставили – от греха подальше. Сигнализация на "пассате" упорно гудит.
Ей не хочется сталкиваться с кем бы то ни было и вступать в гневную перепалку. Ее спрашивали, почему она не поддерживает этот "единственный способ народа обратить на себя внимание правительства". Ах, если бы они знали… Однако, похоже, Коалиции удалось объединить самые различные слои населения в противостоянии правительству. Бедняки, которые жалуются на нехватку света, бастуют вместе со знатными сеньорами против повышения тарифов на электроэнергию; синдикалисты старой закалки, молодые информационные пираты, нацеленные на антиглобализацию. Передавая в руки иностранных инвесторов управление электроэнергией в стране, Монтенегро не рассчитал возможные масштабы оппозиции. Он предполагал, что народ уже настолько отчаялся, что примет и это новшество, направленное на развитие частного капитала. Народ уже начал роптать во время приватизации других участков национальной экономики, начавшейся десять лет назад; Монтенегро был в курсе событий, но не удосужился прислушаться к жалобам. Правительство пустило все на самотек в надежде на то, что волнения утихнут сами собой. И вот дело о приватизации электроэнергии в Рио-Фугитиво переросло в референдум о продолжении правления Монтенегро и вообще неолибералов в стране. Их правительство показало свою слабость, а проблемы продолжали нарастать, как снежный ком.
– Шеф Мигеля Альберт, – говорит она наконец, – сотрудник службы перехвата сообщений, дал ему понять, что в одной из газет (тогда она называлась "Тьемпос Модерное") печатается реклама какой-то несуществующей библиотеки. Она была совсем незаметной, так как печаталась в небольшой колонке справа на одном из внутренних листов газеты.
– Вы помните все подробности.
– Они снятся мне чуть ли не каждую ночь. Под названием библиотеки помещалась фраза из произведений какого-нибудь национального писателя. Реклама выходила несколько дней, а потом ее выпуск прекратился. Альберт передал ее Мигелю в общей папке с бумагами, будто это было самым обычным делом. И Мигель, который к тому времени уже практически не допускал ошибок, обнаружил, что каждая из реклам представляет собой зашифрованное сообщение: день, на который планировалось покушение. Конкретные имена заговорщиков в каждом из городов, час проведения операции и так далее. Когда пользуются такими, казалось бы, удачными методами шифровки, то часто теряют бдительность и совершают ошибки.
– Значит… Значит… это правда. Альберт и Тьюринг могли предотвратить это покушение.
– Можно сказать и так. То, что считалось в те дни наиболее важной победой правительства, победой диктатуры над движением оппозиции, было на самом деле работой Альберта и Мигеля. И главным образом, Мигеля.
– И как он это воспринял? – спрашивает Кардона, расчесывая пятна на правой щеке. – Он хотя бы получил какую-нибудь правительственную награду?
– Учитывая специфику его работы, правительство не могло чествовать его публично. Никто не должен был знать даже о существовании Альберта или Мигеля. Мигель Caэнс числился одним из рядовых чиновников общественной администрации. Монтенегро даже не мог пригласить его в свой дворец, только прислал короткую записку с одним из адъютантов. Да это было и не важно. Мигель просто делал свою работу. Он ничуть не беспокоился о том что работает именно на Монтенегро. Он имел дело с теми документами, что клал на его стол Альберт, и больше ни с чем и ни с кем. Его не интересовали награды и ничуть не беспокоило пребывание в неизвестности.
– И что вы почувствовали, узнав обо всем этом?
– Я разобралась во всем слишком поздно. Сопоставив факты, я заключила, что все часы его горячечной ночной работы имели своей целью разрушение плана заговора. Мигель сказал мне об этом две недели спустя, когда я сама спросила его об этом. Сказал без каких-либо эмоций. Он был мне в этот момент омерзителен. Но я уже настолько привыкла к этому чувству в отношении него, что могла спокойно сосуществовать с ним и дальше.
Рут не хочет сталкиваться с манифестантами. Горящие лица; поднятые руки сжаты в кулаки; выкрикивают лозунги. Надо признать: лидеры Коалиции прекрасно разбираются в рабочих и политических движениях, и они проделали большую работу. Но она их не поддерживает: это демагоги, способные возбудить народную ненависть и выдвинуть требования, но неспособные предложить достойную альтернативу для преодоления сложившейся в Рио-Фугитиво ситуации. Сейчас кажется, что глобализация – причина всех наших несчастий. Но до того, как это словечко вошло во всеобщее обращение, мы были такими же, как сейчас, – отсталыми, зависимыми и эксплуатируемыми неоколонистами, которые борются за свободу, которой у нас никогда не будет.
