Эбрахим Голестан - Тайна сокровищ Заколдованного ущелья
Толпа рукоплескала, а молла с огромной книгой регистрации браков пробивался сквозь нее к террасе, но ему это плохо удавалось, так как книга была очень большая, а люди сгрудились очень плотно; продираясь вперед, он все время вылезал из своей абы. Вмешался староста, проложил ему дорогу. Молла добрался до стола, раскрыл книгу. Над толпой взмыл рев. Невеста кокетливо засмеялась и столь же кокетливо привела в движение все части своего тела. Шум и гам стоял такой, что сам молла не слышал молитвы, которую произносил. Невеста с первого раза сказала «да», но правила и обычаи, а также невероятный шум заставили моллу повторить и вопрос, и брачную формулу. Невеста поставила в книге подпись, а жених приложил к записи палец, точнее, все четыре пальца (один, показалось ему, будет недостаточно авторитетно).
Внезапно в разноголосицу приветственных криков вторгся свист, а потом из репродуктора раздался голос: «Алло… алло… Раз, два, три…» После нескольких свистков, хрипов и шипения, означавших проверку микрофона, зазвучал громкий голос оратора, пронесся над толпой, эхом отразился в горах и снова вернулся на площадь:
– Дамы и господа!
Говорил Зейнальпур Трихвостень. Но гомон не стих, он продолжался, все такой же громкий. Казалось бы, мощным динамикам легко перекрыть его, но на звук репродуктора накладывался его же собственный отзвук, отраженный горами, характерные для человеческого голоса частоты тонули в гуле и завывании, и речь становилась совершенно неразличимой. Вместо слов ухо улавливало только едва внятный набор звуков, но собравшимся и этого было достаточно. Голос вещал:
– Позвольте от лица всех многоуважаемых гостей, почтивших своим присутствием этот светлый праздник, от имени всех благородных жителей сих славных мест поздравить нашего достославного хозяина!
Однако, смущаемые нетерпеливостью досточтимых гостей и подталкиваемые разыгравшимся аппетитом, распорядители уже повлекли их к праздничным столам, ломившимся от еды, и это была отличная идея, на первый взгляд, быть может, несколько нарушавшая программу, но, если посмотреть в корень, соответствовавшая ей наилучшим образом, ибо главная цель подобных расточительных празднеств – это показуха и обжорство.
Но почтенных односельчан (будьте снисходительны к эпитету, ведь это всего лишь стилистический оборот, определение, которое придано существительному, но совсем не обязательно его определяет, поскольку предназначено не определять и разъяснять, а украшать слог) совсем не было видно. Из жителей деревни присутствовали только молла, староста да еще несколько важных особ (чем важных? для кого?!).
Жених повернулся к старосте и спросил:
– А что деревенские – не пришли? За оградой не видать.
Однако рев и рукоплескания наемных гостей были такими громкими, что староста, если и понял вопрос, предпочел сделать вид, что недослышал, и захлопал в ладоши.
Трихвостень теперь стоял у микрофона напротив жениха. Жених с невестой сидели на скамье. По одну сторону от них помещалась первая жена, за ней – супруга ювелира, по другую – ювелир и пустое кресло, ожидающее Трихвостня. Молла, едва закрыв свою книгу, удалился, дабы не присутствовать при этих распутных плясках, которые развернутся, он был уверен, когда он уйдет, а то и начнутся прямо сейчас. Он знал, что его присутствие или отсутствие не влияет на плотские желания. Ему не одолеть шайтана, это он понимал, значит, не стоит и связываться – потому и ушел.
Но за кольцом наемных крикунов, которых собрали, чтобы они вопили «ура» после каждой фразы выступающих, и выстроили вокруг микрофона, напротив почетного места для жениха, все огромное сборище уже атаковало столы с угощением.
На столах было все, что душе угодно: от калле-паче [22] до авокадо, от огурцов и баклажанов до черной икры и блинов, от стамбульского плова до страсбургского паштета (с торговой этикеткой китайской лавки); сыры всех сортов, от лигванского до стилтона; большие подносы с китайским чаем (да не с дешевым, а с тем, на этикетке которого фазан и куропатка); горы фруктов, полные кувшины шербета; а вот вина представляло лишь кьянти, потому что его оплетенные соломкой бутылки – самые красивые на вид. Рыбы было столько, словно столы превратились в моря: и сиг, и кутум, и барабулька, рыба, жаренная целиком, под соусом, с картофельным пюре, которое волнами застыло на блюдах. Но первое место, конечно, принадлежало барашкам. Они возвышались на столах через каждые полтора-два метра, стояли на обернутых фольгой ножках, нагие и зажаренные от шеи до колен, и их тушки продолжали источать розовый, смешанный с жиром сок, тогда как головы, все еще венчавшие шеи, украшали чистые, блестящие шерстяные кудряшки; глаза барашков были открыты, а изо рта свешивались пучки люцерны и мяты. Жареные шеи и сырые головы были крепко сшиты друг с другом. На шеях болтались бубенчики. Каждого барашка водрузили на большое медное блюдо, под которым горела спиртовка, чтобы мясо не остывало, но при этом сама спиртовка была скрыта букетами цветов, петрушки, чабера, редиски, рейхана, так что язычок прозрачно-голубого пламени едва виднелся. Когда гости, вооруженные похожими на пилы ножами, налетели на мясо, бараньи головы закачались, а бубенцы зазвенели, как будто барашки снова начали пастись. Как будто они, притворяясь, что едят окружавшую их траву, хотели прогнать мысль, что едят-то их самих!… А может быть, они, кивая головами в такт перезвону бубенцов, подтверждали: да, верно, нас рвут на куски, именно так…
И вот тогда над гулом атаки на яства взвилась и покатилась, вырвавшись из магнетических глоток репродукторов, звонкая и мощная волна речи Трихвостня:
– Сегодня мы не только совершаем радостную церемонию этого благодатного брачного союза, но одновременно обретаем счастливую возможность приобщиться к чудесным и чарующим трансформациям в полной изобилия жизни нашего дорогого жениха.
Тут он задохнулся: такую длинную загнул фразу, что не хватило воздуха в легких. Пока он набирал в грудь новую порцию, стоящие вокруг захлопали, как бы ставя звучную точку в конце предложения.
Трихвостень опять пустился по просторам красноречия:
– Язык мой слаб, но велико могущество этого дворца, который с неизменным блеском повествует о силе и мощи, богатстве и славе, а также о светозарных планах своего дражайшего создателя; дворца, который ведет начало от чрева и чресел нашего древнего искусства, сочетает наследие предков с новейшими техническими достижениями и эстетическим замыслом признанных американских мастеров, таких, как Бакминстер Фуллер [23].
Жених, который ровным счетом ничего не понял (и не старался понять), улучив момент, когда Трихвостень переводил дух, повернулся к ювелиру:
– Что он говорит? Ты-то хоть понимаешь?
Ювелир, вовсе не слушавший речь, закивал, делая вид, что ему все ясно. Но ни он, да и никто из присутствующих, вероятно, не понимали ни слова. Возможно, что такая цель, как понимание, и не ставилась. Речь была своего рода шаманством, частью привычного обряда, который читают на особом языке. Кто бы и что бы ни произносил при подобных обстоятельствах, всегда и везде употреблял этот язык.
Трихвостень сделал рукой знак, утихомиривая крикунов, и снова начал:
– Если в прошлом главы наших великолепнейших построек венчали один купол и два минарета, символом сегодняшнего дня непременно должен стать один минарет и два купола. Два купола, которые в отличие от былых, пустых и ничтожных, полушарий стали ныне полными сферами. Этот кров зимой не протечет, поскольку вода не может задержаться на круглой поверхности. Окна в сферах такие редкие и маленькие, что изменения наружной обстановки, как, например, холод и жара или палящие лучи солнца, почти не проникают внутрь. Но этот тонкий замысел вызван к жизни не только климатической необходимостью: он соответствует застенчивому и стыдливому характеру, благородным воззрениям предков, которые велят нам отвращать взор от чужого.
Тут он, не давая рукоплескателям приступить к делу, жестом показал им, чтобы обождали, набрал побольше воздуху в грудь, как перед крутым подъемом, и выпалил:
– Итак, это здание является нашей высокой миссией в настоящем и нашей эстафетой в будущее!
Слово «будущее» зловещим уханьем отозвалось в ущелье, а Трихвостень махнул кулаком в сторону башни и двух шаровидных пристроек. Крики «ура» и хлопки столпившихся вокруг него людей стократно усилились микрофоном в замкнутом пространстве двора и выплеснулись из динамиков на горы и долины, на окружающую природу и на деревню. И хотя собравшиеся были поглощены едой, но, когда над женихом, его спутниками и окружением взмывали крики «ура», они тоже, продолжая чавкать, издавали рев.
Жених – возможно, из-за того, что аплодисменты предназначались Трихвостню, – вышел из терпения:
– Говорлив больно. Все болтает и болтает… Сколько можно!…
