Иштван Эркень - Народ лагерей
Заключались и сделки в долг. Завтра пойду на работы и за зоной загоню башмаки или медную дверную ручку, а уж сейчас желательно получить на эти деньги махорки… Сделка рискованная, поэтому стороны особо уславливаются, кто понесет убытки в случае, если охранник у ворот конфискует товар. Но такое случалось редко — где уж там обыскать три тысячи человек! Бывало, проносили под одеждой чуть ли не двадцать кило хлеба, а один ловкач протащил в лагерь тридцать килограммов масляной краски. Краску скупила кухня в обмен на кашу. Фундамент кухонного домика засверкал свежей покраской, а удачливый коммерсант пятьдесят дней кряду получал двойную порцию каши. Такой крупной сделке радовались все, это вам не какая-нибудь мелочевка!
* * *Откуда берется товар, докопаться нелегко. Многое приносят с воли, но немало поступает и из карантина, то есть изолированной части лагеря, где новички должны отбыть карантинный срок в двадцать один день. Входить туда запрещается, но все же можно проникнуть и пустить слух, что на завтра, мол, намечается повальный обыск — по-лагерному «шмон» — и тогда все заначки отберут. Новенькие задешево отдают припрятанные вещи: рубаху, сапоги, увеличительное стекло, женские трусы, даже шелковые чулки и бюстгальтер. Никто ни разу не поинтересовался: «Откуда это у тебя?» Достаточно того, что вещь есть, имеется в наличии и годна к продаже.
Напоследок мы оставили вопрос, из чего складывается начальный капитал. Доходчивее всех сформулировал объяснение один крестьянин из комитата Шомодь: «Два дня хлеба в рот не брал. Хочешь накопить отправную сумму — изволь проявить силу воли. За две хлебные пайки уже можно разжиться стаканом табака или махорки… Курево я распродал в лагере по щепотке — запас хлеба удвоился, махорки тоже. Нужно выдержать: не есть и не курить, пока не сколотишь начальный капитал — три стакана. А тогда уж можно заняться перепродажей…» — то есть наращивать прибыль. Отсюда всего лишь один шаг до Пала Лазо, который отказывал себе в еде, зато скопил девятнадцать тысяч рублей. На шее у него висит мешочек с золотом — четверть кило, не меньше. Это золото Лазо намерен вывезти домой из плена.
* * *Так протекала жизнь в лагере для рядовых. Но в Усмани, где содержались только офицеры — две тысячи триста венгерских офицеров, — там можно было раздобыть все на свете: золотую медаль в честь коронации Георга V, кольца, жемчуг, золотой лом. Десяти- и двадцатидолларовые банкноты были в массовом обращении, а на рубли считали десятками и сотнями тысяч. В кухне за килограмм смальца или сала брали сто рублей, и питание было конечно же никудышным: все жидкое, безвкусное, обезжиренное; советское командование выделяло продукты, а распоряжались ими сами пленные. Надо понимать, присваивали себе господа офицеры. Харч в усманском лагере был прескверный, зато офицеры обзавелись собственной золотоплавильней.
В 45-м году там орудовала форменная бандитская организация. По свидетельству прапорщика Кальмана Ауэра, заправлял всеми темными делами капитан Бела Галл — толмач, заместитель заведующего кухней и бандитский главарь в одном лице; капитаны Акош Сепеши и Ласло Сабо были скупщиками, адвокат Бежила предоставил капитал, а капитан Эсени выполнял роль посредника.
Шайка эта обирала всех подряд. Жиры, сахар, консервы — ради этого голодный офицер готов был пожертвовать даже обручальным кольцом. Кольца отправлялись на переплавку, а слитки бандиты делили между собой. За часы или кольцо главврач больницы не выписывал больного даже после излечения. Если поторговаться, мог добавить маслица в придачу — Бела Гал и врач ведь были заодно. Доктор Ковач, кстати сказать, был профессиональным врачом, в чине полковника.
Попались жулики на бриллиантовом колье. Лагерное начальство прознало про их делишки, и «золотых ребят» взяли с поличным, конфисковали ценности, посадили за решетку. Отбыв срок наказания, Бела Гал с четырьмя своими сообщниками бежал из Усмани куда глаза глядят. Венгры, офицеры, белая косточка… Над головой звездное небо, в душе — нравственные законы.
* * *Самые активные покупатели на рынке — конечно же лагерные «аристократы». Эти норовят раздобыть такое, чего еще нет у других. Если повар щеголяет в тапках с желтыми мысками, на другой день все спрашивают желтоносые тапки. В красногорском лагере часовщик Фюлеп добыл зеленой краски и выкрасил рубашку. Ее купил раздатчик хлеба, а на следующий день все бригадиры как с ума посходили. «Господин Фюлеп, мне бы зеленую рубашку…» «Аристократов» распирало от желания покрасоваться. Перед кем? Не знаю.
Приличная одежда «для улицы» выглядит так: немецкие офицерские сапоги, сшитые из шинельной подкладки брюки «гольф», перешитый из венгерской шинели китель с подложенными плечами, яркая рубашка и еще более кричащий галстук… Такова мода, но у некоторых модников свои причуды. Знавал я одного гусарского офицера, который с невероятными усилиями собрал по частям парадную форму прапорщика — с золотыми пуговицами, с эполетами. Усилия увенчались успехом: появись он в такой красоте на изысканной улице Ваци в Пеште, и даже там произвел бы фурор. Встречал я и одного механика, который прямо-таки лишился рассудка, до того хотелось ему иметь штаны галифе. Он их и заимел. Когда набит желудок, тотчас возникает потребность в зеркале.
Общество характеризуется не только тем, кто как трудится, но и тем, что у кого есть. Выведать это нелегко. Пленный прячет свое имущество не хуже, чем контрабандист — свой товар. Даже близкому другу и то доверяются с опаской. Один раз мне удалось уговорить соседа перетрясти свое барахлишко и перечислить, что у него есть. Он запретил называть его имя, я и не называю. Сам он — сын мелкого землевладельца из комитата Ноград, а вот перечень его сокровищ.
* * *«Спрашиваешь, что у меня есть? Да ничего нет, кроме этих обносков, что на мне. Шинель на овчинной подкладке, досталась мне с больничного склада. Наших, венгерских, у них не было, одна-единственная, да и та в самом низу. Пришлось тащить из-под низа, вся гора на меня рухнула, зато я свое выудил. Воротник тоже овчинный, а ту часть овчины, что на животе, я выменял в лагере у Давида Израэля на табак, и за две порции супа мне ее подшили под шинель. Вот шапка. Венгерская. Досталась от Татраи, когда он в партизаны подался. На радостях даже не взял с меня ничего. Ко мне уже трое подкатывались, но с шапкой я не расстанусь нипочем. В ней хочу вернуться домой.
Ну теперь перейдем к кителю. Его я раздобыл в Вологде, это далеко, на севере. Рукавов у кителя не было. Я две недели высматривал и наконец купил другой, совсем драный. Вырвал у него рукава, и Кёнигштейн за две порции масла вшил их в мой китель. Теперь возьмем штаны. Они — финские, ношу их вот уже шестнадцать месяцев, первоклассный финский товар, сказал тот, кто их продал. Кавалерийскую ластовицу я нашил сам, но она опять пообтрепалась на заду, придется чинить. Дальше… Башмаки венгерские. Раздобыл я их… да неважно, как! До этого у меня были два непарных башмака… впрочем, лучше не рассказывать.
А вот с носками занятно получилось. Сестра Полина дала в лазарете, три года назад. Верха у них вполне крепкие, зато на штопку пяток и мысков я извел три клубка ниток, и заплат на них аж целых девятнадцать штук. Как нахлынет тоска по дому, я сажусь и давай штопать да заплатки накладывать; оттого они такие пестрые. Ношу их не снимая. Есть у меня еще три пары итальянских носков, «гольфы» называются; как они ко мне попали, хоть убей, не помню. Эти я берегу, в них домой поеду.
Тут у меня в сундучке еще много всякой всячины, но в подробности вдаваться не стану, просто перечислю. Две пары штанов, немецкий френч, одна, две, три пары портянок — новехонькие, ни разу не надеванные. Две белые рубашки и одна серая, итальянская, эту сперва купил у итальянского лейтенанта Вайнгартен, потом перепродал доктору Шомло, а уж у него я выменял ее на шахматную доску… Ну что тут еще есть? Ах да, туфли домашние, на ранту, стоили баснословно дорого. Их даже на выставке показывали в Вологде — это на севере, я тебе уже говорил. Два свитера, коричневый достался, можно сказать, дуриком… да не пиши ты про это!.. Еще восемь коробок и четыре мешочка с разной мелочью.
Мелочь совсем не интересная. Гвозди, две пряжки, трубка, я сам ее вырезал, когда по третьему заходу с малярией валялся, баночка крема, запах приятный, нарциссами пахнет, и двадцать семь карандашей — столько удалось раздобыть. Пуговицы, стамески, напильники — о них потом расскажу. Пять образков с изображением Девы Марии. Четыре метра бечевки, сапожный вар… зря смеешься! Если хочешь, чтобы нитка прочная была, без вара не обойтись. А вот английская пуговица, самая настоящая, for gentlemen написано. Это не знаю, что за штуковина и как она сюда попала, но увесистая, не иначе как оловянная. Еще есть у меня большой ранец, немецкий. Обожди, сейчас сниму! Будешь записывать?»
